перед самым важным начальством, жалко, захлебываясь, по-бабьи заголосил:
- Ваше высокородие… ваше высокородие… помилуйте ради Бога! Я ж без задней мысли… Не в силах был… Только гляньте, что варнаки с нового этапа со мной сотворили… Места живого не оставили… Сделайте милость, прикажите к дохтуру доставить…
Не обращая ни малейшего внимания на причитания «Ивана», начальник тюрьмы, уже потерявший интерес к представлению, сухо распорядился:
- Этому, – трость, со свистом описав стремительный полукруг, с громким треском стегнула по спине охнувшего от острой боли коленопреклоненного каторжника, – пятьсот горячих. Потом на неделю в карцер на хлеб и воду. Когда отбудет свое, отправите на вывоз леса с самой дальней вырубки… Кто накануне за вечерней раздачей доглядывал?
Вытянувшийся во фронт надзиратель бойко отрапортовал:
- Смотритель Аникин, ваше высокоблагородие.
Переместив шапку с помощью рукоятки трости, вырезанной в виде головы пуделя с зелеными камнями вместо глаз, с затылка на лоб, инспектор продолжил раздачу пряников:
- На ту же вырубку. И чтобы до Рождества ноги его здесь не было. И это последнее предупреждение. Не приведи Господи ему еще хотя бы раз проштрафиться, за забор с волчьим билетом. Все ясно?
- Так точно, ваше высокоблагородие, – кинувший два пальца к козырьку надзиратель, предано поедал глазами начальство.
- А раз так, – вопросительно приподнял бровь начальник тюрьмы, – почему это стадо пасется здесь, вместо того, чтобы пахать в поте лица?..
Пока творилась скорая расправа, Фрол, прячась за спинами, шептал в ухо Ефиму:
- И вот опять тебя выпал фарт, паря. Ктой-то надысь о пирушке донес, а про драку как раз не успел. Получается, один из поселенцев постарался, после того как вертухай их вытряхнул… А «Иван-то» вовсе спекся. Таперича ему в «шпанку» прямая дорога… Не, Ефимка, Бог ли тебя любит, Сатана ли привечает, но я покудова тебя держаться буду. Мож и мне чутка удачи перепадет.
…В тюремном дворе каторжан, понукаемых надзирателем и смотрителем, уже дожидался конвой из десятка солдат, вооруженных ружьями с примкнутыми штыками. Без лишних церемоний, прикладами помогая замешкавшимся скорее занять свое место в строю, конвой выровнял заключенных в две шеренги и погнал в снежную муть, клубящуюся за распахнутыми створками ворот.
- И куда ж это нас? – нервно озираясь и бесстрашно пренебрегая грозным предупреждением конвоя: «Разговорчики!» – затравлено просипел лязгающий зубами от холода расстрига Федор безносому Фролу, толкающего свою тачку сзади него.
- Да тише ты, оглашенный, – шикнул на него Фрол, за многие годы, проведенные на каторге не понаслышке знакомый с крутым норовом конвойных солдат. Однако, воровато покосившись на ближайшего конвоира и едва заметно шевеля губами, упрятанными в седых зарослях неровно-клочковатой от густо избороздивших впалые щеки шрамов бороды, чуть слышно за завываниями вьюги, ответил:
- Знамо куда… В рудники… С таким-то ярмом, – он злобно рванул за ручки тут же вильнувшую в сторону тачку, – ни на выгрузку, слава те Господи, ни в завод.
- Так что ж, по-твоему, выходит, – простужено-гнусаво встрял в беседу Ефим, бредущий по левую руку от расстриги и отвернувший лицо в тщетной попытке уклониться от режущего ветра, больно секущего открытую кожу мелкой ледяной крупкой и давящего из глаз студеную слезу, – в рудниках-то, против тайги, да завода, божья благодать?
- Ага, разбежался! – не выдержав, громче, чем можно, возмущенно огрызнулся Фрол. – Хрен редьки не слаще!.. – и утробно ухнув, захлебнулся на полуслове, когда в его спину со всего маха врезался затыльник приклада.
Подкравшийся сзади солдат, свирепо раздувая обмерзшие усы, недобро осведомился:
- Ну, пустобрех, еще добавить?
- Все, все, служивый, довольно. Он из понятливых. Теперича нем будет, как рыба, – засуетился Ефим, оттирая плечом задохнувшегося от неожиданной боли, выпучившего налившиеся темной бешеной кровью глаза приятеля.
- То-то, – буркнул охранник и, опуская уже занесенное для еще одного удара ружье, зло пригрозил: – Гляди у меня!..
Страшась попасть под горячую руку конвойных, узники в угрюмом молчании, под пронзительный визг тележных колес тащились по переметенной белыми языками дороге к надвигающемуся из мутной пелены огороженному сплошным забором нагромождению построек. Вскоре их телеги запрыгали по уложенным на земле обмерзшим деревянным плахам, и колонна втянулась в ворота, предусмотрительно распахнутые по отмашке старшего конвоя, освещавшего путь раздуваемым ветром трескучим факелом, оставляющим за собой хвост из множества ярких искр.
Старожилы, идущие в первых рядах, не сбавляя шага, привычно двинулись к высоченному, никак не меньше трех саженей до конька остроконечной, крытой тесом крыши, сараю, у которого вместо передней стенки строителями был оставлен сплошной проем. В земляном полу внутри строения зияла вызывающая жуткое ощущение бездонной прорвы черная квадратная яма, по прикидкам Ефима, еще со времен службы артиллеристом, обучившимся на глаз точно определять расстояния до предметов и их истинные размеры, десять на десять шагов по краям. Над ней высилось поставленное на попа огромное многоспицевое колесо, своей кованой осью, толщиной в руку взрослого человека, опираясь на сложную конструкцию из столбов, вытесанных из цельных стволов вековых деревьев. По выемке в ободе колеса вниз, в яму, спускался витой, на совесть просмоленный канат, второй конец которого, сквозь систему деревянных, окованных порыжевшим от ржавчины железом, блоков и шестерен, наматывался на отвесный ворот. Он приводился в движение двумя смирными меринами с закрывающими глаза плотными шорами.
- Ага, ну вот и клеть, – пользуясь тем, что конвойные остались снаружи, покряхтывая от боли в ушибленной спине, вновь подал голос неугомонный Фрол. – В ней-то нас и будут в преисподнюю, как господ опускать. А то с тачкой на привязи по лесенке совсем несподручно будет.
Где-то рядом, перекрывая натужный свист метели, что-то гремело и бухало, время от времени озаряя окрестности огненными всполохами.
- А это что? – когда грохнуло и полыхнуло первый раз, испуганно вздрогнул пристроившийся рядом Федор.
- Завод, – коротко бросил Фрол, а Ефим, которому вдруг пришел на ум, давно мучавший вопрос, легко толкнул его локтем, привлекая внимание:
- Слушай, братец, а ты ведаешь, как «Иван» вечор от ручных кандалов избавлялся?
Безносый невольно охнул и сердито прошипел:
- Чего пихаешься, олух царя небесного. Чай запамятовал уже, как меня солдатик, чтоб ему пусто было, давеча прикладом окрестил. – Но, тут же сменяя гнев на милость, оживился. – Дык с железом фокус известный. Если добудешь кусок мыла, аль на худой конец сала, да сумеешь стерпеть, как пальцы ломать буду, то, глядь, и ты на ночку-другую от тачки избавишься…
Однако от беседы, вызвавшей у Ефима острый интерес, их оторвал резанувший по ушам заунывный вой ожившего подъемного приспособления. Под крики коноводов и хруст лошадиных копыт по покрывающему землю толстому слою порожней породы, потрескивающий от натуги трос потянул наверх вместительную клеть. Из курящейся полупрозрачным парком бездны показался сшитый на живую нитку из почерневших от времени и подземной влаги тесаных бревен и плесневелых досок скрипучий короб.
Трясущийся мелкой дрожью Федор при виде хлипкого приспособления, на котором ему предстояло опускаться под землю, тревожно звеня цепью, трижды осенил себя крестным знамением и с отчаянием заскулил:
- Нипочем в эту бесовскую клетку не полезу… Хоть живьем режьте…
- Еще как полезешь, – тут же насмешливо щеря желтоватые осколки зубов, откликнулся Фрол. – Туточки не миндальничают. За попытку бунта штык в брюхо, и вся недолга.
Словно в подтверждение его слов, втянувшийся внутрь конвойные отделили дюжину каторжан и, подталкивая их ружьями, запихнули в клеть. Механизм затрещал сочленениями шестерен, заныл нагруженными осями, неспешно погружая первую партию узников в подземелье.
Когда же пришел черед Ефима и державшихся подле него приятелей, то он не стал дожидаться пинка от конвоира и первым закатил свою тачку на шаткий дощатый помост. Следом, как приклеенный, последовал Фрол, а уже за ним беспрерывно бормочущий молитвы Федор. Скоро клеть, слегка покачивающаяся на весу и глухо постукивающая о деревянную обшивку стен, наполнилась до отказа шевелящейся людской массой и, повинуясь громкой, перекрывшей гул разговоров команде, дернувшись, неровными рывками пошла вниз.
С усилием пропихнув сквозь судорожно сузившуюся глотку горький комок тошноты, покатившийся от самого низа заледеневшего брюха, ухнувшего в бездонную прорву вместе с ушедшим из-под ног полом, Ефим с опаской покосился на белого как мел расстригу, слабо шевелящего зеленоватыми губами и с любопытством осмотрелся. Притиснутый к обрешетке так, что было трудно вздохнуть, в отсветах верхних огней он умудрился рассмотреть проплывающую мимо белоснежную опушку инея на крошащихся от гнили бревнах, опоясавших шахту на манер колодезного сруба.
На дне, куда, наконец, по прикидке Ефима проделав путь никак не менее тридцати саженей, опустилась клеть, напоследок крепко вдарившая по ногам при приземлении, уже не властвовал мороз. Однако дышалось с непривычки тяжко. Впервые оказавшиеся в выработке каторжники часто хватали разинутыми ртами густо висящую в воздухе плотную сырую пыль. С первого же вздоха зашедшийся гулким кашлем Фрол, хрипло булькая и отхаркиваясь липкой мокротой, натужно предрек:
- Низкий поклон тебе, рудник-батюшка… Вот и свиделись… Видать, на сей раз, все ж укатаешь ты меня…
По левую руку от выхода из клети, меж косовато поставленных крепей грудились порожние ящики на колесах, вместимостью десятка на два ведер каждый. У противоположной стены высилась гора темных маслянистых каменных обломков, на которой лежало несколько лопат, а рядом перетаптывались три оборванных чумазых мужичка. Тесное пространство, три на три шага, нервно мерил невысокий широкоплечий крепыш в затертом зипуне, штанах из чертовой кожи и высоких, запачканных глиной сапогах. Тонкий кожаный ремешок пересекал его высокий бледный лоб мыслителя, удерживая густые, до плеч, волосы на непокрытой голове. Гневно сверкая глазами, он изрыгал громовые проклятия.
- Ишь, как берг-гешворен разошелся. Ох, чует мое сердце, не к добру, – тихонько шепнул Ефиму тертый Фрол.
- Кто таков? – также вполголоса отозвался тот.
- О-о-о… – значительно протянул безносый. – Энтот, паря, здесь царь и бог. Попросту говоря – горный надзиратель. Всем здесь заправляет. А подле породы бергауры, то бишь разборщики руды трутся. По всему видать, из рекрутов. Даже тут к нашему брату-каторжанину начальство доверия не питает. Одна у нас участь: от зари до зари кайлом махать.
Тем временем, подчиняясь визгливым указаниям берг-гешворена, один из бергауров с грохотом свалил из тачки на утоптанную до каменной твердости землю обоюдоострые кирки с отполированными до жирного блеска деревянными рукоятками. Пока он отправился за следующей партией, бывалые каторжане, не впервой спускавшиеся в забой, покряхтывая и уныло бренча оковами, покатили
