Так вот, имея в виду начальное мышление, Хайдеггер в 23 пункте своих «Вкладов» пишет следующее:
«Теперь же величайшее событие есть всегда начало, и пусть будет началом последнего Бога. Ибо начало – это сокрытое, еще не испорченный и не взятый в производство источник, который все время ускользая бежит как можно дальше вперед (vorausgtreift) и таким образом сохраняет в себе высшую власть. Эта нерастраченная мощь укрытости богатейших возможностей мужества (настроено-знающей воли к событию) есть единственное спасение и победа над испытанием…
Начальное мышление имеет видимость полной отстраненности и бесполезности. И тем не менее, если уж говорить о пользе, что может быть полезнее, чем спасение в бытии?
Итак, что же такое начало, что оно может быть высшим из всего сущего? Это бытийствование (Wezugn) самого бытия. Но это начало становится исполнимым лишь как другое начало в размежевании с первым, Начало – понятое начально – это само бытие. А согласно ему и мышление более исходно, чем представление и суждение.
Начало – это само бытие как событие (Ereignis), сокрытая власть источника истины сущего как такового. И бытие как событие есть начало.
Начальное мышление это:
…мышление, которое само по себе сигетично, в наиболее отчетливом осмыслении существует именно в умолчании». (Там же. Герменея. №1 (2), 2010. стр. 36-37, п. 23).
Как видим, этот текст в буквальном смысле пропитан атмосферой уверенности в том, что предстоящее событие (Ereignis) другого начала будет настолько фундаментальным в своем явлении, настолько богатым своими возможностями, что только в нем мы можем найти свое «спасение». Это, во-первых. А во-вторых, мы можем предположить следующий смысл, который мог бы быть заключенным в этом тексте. «Начальное мышление» осуществляется по невидимой нами – по Хайдеггеру, еще не открытой – единой линии, определяемой самим Бытием (Seyn). Но эта линия может быть увидена – почему-то? – из другого начала. Из этого же начала может быть осуществлено размежевание с первым началом, поскольку, не находясь в другом начале, первое начало не с чем было бы размежевывать. Вот это начало, откуда возможно – в качестве «побочной» продукции – представление и суждение (то есть логическое мышление), будучи обнаруженным в событии (Ereignis), является более исходным, потому что оно есть основа, на которой базируется и то и другое.
И в разделах ниже следующих мы не только поймем, но и убедимся в том, что основой «начального мышления» является, во-первых, зарождение (и созревание) в социуме Необходимости в новизне того или иного вида, а во-вторых, спонтанное возникновение идеи, после проникновения которой в наше сознание (из бессознательного) начинается «работа» и нашего представления и нашего суждения, поскольку в процессе рефлексии-11 осуществляется логическое раскрытие (развертывание) смысла идеи, в результате чего и появляется комплекс взаимосвязанных сущих, одним из которых станет внове образуемое искомое сущее, по образцу которого затем изготавливается подручное средство. Но это спонтанное возникновение идеи возможно только в том случае, если мы уловили смысл той Необходимости (в новизне), которая созрела в социуме, но которая «умалчивается», поскольку не может быть высказана (об этом более подробно в разделах Главы 11 «Человек как Подручное Средство социума»). И, конечно же, явление идеи в наше сознание «более исходно, чем представление и суждение». И оно «более исходно» не столько потому, что по времени предшествует процессам представления и суждения, сколько потому, что только заложенный в идее смысл дает возможность проявиться этим вторичным процессам. То есть: иррациональное предшествует процессу рационализации того, что в нем (иррациональном смысле) представлено в скрытом виде.
Но в текстах ниже мы убедимся еще и в том, что главной причиной того, что метафизика свернула – вернее было бы даже сказать: ступила – на путь бытия как присутствования сущего (Парменид), а не возникновения последнего (Гераклит), является непонимание фундаментальной сущности (и роли) идеи как комплекса, «производящего» из своих нагруженных смыслом недр и новое искомое сущее, и новую Продукцию, получаемую через посредство этого сущего, представленного в виде подручного средства.
И то, что такого понимания и в помине не было в метафизике, свидетельствует своей фундаментальной онтологией сам же Хайдеггер как завершитель (после Ницше) этой метафизики и в то же время как открыватель другого начала и новой метафизики под названием фундаментальной онтологии. Хотя не будем отрицать, что у него иногда проскальзывают высказывания об отдельных элементах процесса мышления, связанного, как можно догадываться, с идеей. Так, например, он отмечает, что через всю метафизику проходит понимание того, что рефлексия проявляется в двух видах: рефлексия и рефлексия рефлексии. (Это то, что у нас, соответственно, названо рефлексией-1 и рефлексией-11). Но у него ничего не сказано о том, что эти оба вида рефлексии непосредственно причастны, соответственно, к формированию идеи и раскрытию ее смысла-Истины, то есть не сказано того, что между ними находятся: а именно, во-первых, этап инкубационного созревания идеи, а во-вторых, акт спонтанного явления ее в наше сознание.
Далее, в лекции «Что такое метафизика?» (Послесловие) он напрямую говорит:
«Бытие – не продукт мышления. Наоборот: сущностное мышление – свершение бытия»4.
Но если бытие не является продуктом мышления, то тогда спрашивается, почему его онтология вещает в основном о присутствующем, существующем сущем, о «всяком сущем». Ведь все это сущее есть продукт «сущностного мышления». Значит, его онтология говорит не о бытии, а о чем-то другом, скорее всего, о существующем, о существовании уже произведенного, уже созданного. И если «свершение бытия» это и есть «сущностное мышление», то почему бы Хайдеггеру было не развить мысль: если «сущностное мышление» производит значимую в своей сущности продукцию, то и бытие должно быть причастно к возникновению этой сущностно-важной продукции. Казалось бы, отсюда прямая дорога и к пониманию Бытия как возникновения и к пониманию структуры идеи и ее роли в нашем человеческом Бытии. Но этого, к сожалению, не прозвучало в его фундаментальной онтологии. Он не пошел этим путем. Именно поэтому ему пришлось вступить на путь интуитивного нащупывания того процесса, посредством которого осуществляется и возникновение сущего (Sein-бытие) и само Бытие (Seyn-бытие). И здесь же ему на подмогу пришло понятие Ereignis – события, по нашему мнению, как аналога спонтанно возникающей идеи. На него-то Хайдеггер и возлагал большие надежды в том, что посредством него – в процессе перехода («прыжка») в другое начало – будет открыта Истина самого Бытия.
Вот в каком, прямо-таки скажем, неопределенно-оптимистическом ключе пишет Хайдеггер об этом эпохальном событии в тех же «Вкладах»:
«Переход к другому началу ясно разрешен, тем не менее мы не знаем, куда идем, когда истина бытия (Seyns) станет истинным и откуда в истории как истории бытия она проложит свой самой (может быть: «самый» ? – И. Ф.) прямой и короткий путь»5.
Вот эта неопределенность перехода к чему-то не совсем ясному (другому началу) – к тому же, перехода посредством события (Ereignis), которое, кроме своей эпохальности (последний Бог), не обладает какими-либо определенными характеристиками – проистекает, скорее всего, от того, что у Хайдеггера так и не появилось ясного представления ни о том, посредством чего может быть достигнут столь значительный прорыв («прыжок» через бездну, по Хайдеггеру) в развитии философии, ни о том, в чем именно должно быть выражено то финальное состояние фундаментальной онтологии и истории самого Бытия, которое он назвал Истиной бытия (Seyns). (См. P. S. 1).
P. S. 1. Странное дело, но со временем у меня складывается такое впечатление, что предложенная методология возникновения новизны вносит некоторую конкретику и наглядность в, на мой взгляд, не вполне обладающую – в своем целостном виде – ни наглядностью, ни конкретным наполнением фундаментальную онтологию Хайдеггера. Так, наверное, построенный мост – либо хотя бы всего лишь сборочный чертеж этого моста – вносит и конкретику, и наглядность в кипу (альбом) набросков, эскизов, чертежей деталей и сборок и т. д., созданных рукой архитектора этого моста, но так и не доведенных им до своего материального воплощения.
И, раз уж мы начали оперировать образами относительно фундаментальной онтологии Хайдеггера, используем еще один образ, но уже применительно к термину Dasein. Как вокруг абстрактного искусства создана атмосфера его значительности – при полном непонимании этой значительности публикой и при неспособности знатоков этой живописи объяснить этой публике, в чем же все-таки смысл (или идея) хотя бы самых знаменитых произведений – вот точно так же, на мой взгляд, вокруг Dasein/а создана атмосфера значительности этого понятия. И создана в такой непомерной степени, что многие философы, использующие этот термин, даже не считают для себя нужным хотя бы пояснить тот или иной смысл – в контексте своего изложения – этого достаточно сложного и широкого понятия, важность которого я нисколько не отрицаю,
Не получится ли так, что «самопонятность» и «общепонятность» этого термина сыграет злую шутку с фундаментальной онтологией Хайдеггера, как уже сыграла злую шутку «самопонятность» – вот уже в течение более чем 2,5 тысяч лет – термина «бытие» в прежней метафизике. Ведь видимость «общепонятности» термина, не требующей каких-либо умственных усилий для его понимания, создает благоприятную почву для незаметного (во времени) манипулирования смысловым содержанием этого термина-понятия. Именно это, как показал нам Хайдеггер, и случилось с «общепонятностью» термина «бытие», смысл которого был не только искажен, но и затенен «многозначностью» своего толкования. Многозначность оказалась той ширмой, за которой была скрыта неспособность метафизики раскрыть истинный смысл этого термина.
Термин должен быть «закреплен» в определенных границах его понимания. И эти границы не должны быть слишком узкими, – чтобы не создавалось впечатления легкости понимания того, что
