Божий дар

   И хотя современные выпускники, даже не какие-то там гуманитарии, историки или ботаники, а подлинные инженеры, всегда отличавшиеся разносторонней эрудицией, сегодня уже на русском читают по слогам, но система этим никак не озабочена, даже более того – благоденствует! Именно это незаслуженное благоденствие для неё и является конечной целью! Она прекрасно существует сама для себя, и активно противится только в случае, если кто-то заставляет ее работать по-настоящему.

   В столь лицемерной обстановке легко приживаются всякого рода проходимцы, бездари, неумехи, лентяи и мздоимцы. Но в ней со временем и они за свою лояльность и бесконфликтность к руководству вуза получат якобы заслуженные ими степени, звания и награды. И никого не задевает, что для страны проку от этих деятелей и их выпускников, буквально, никакого! А вред-то огромен!

 

   На прошлой неделе коллега, с которым отношения всегда складывались достаточно дружелюбно, как бы походя, завел разговор:

   – Сергей Федорович, как вы, мой дорогой, можете объяснить такой феномен? Студенты вас любят, вы любите студентов, а начальство остается в стороне от этой всеобъемлющей любви. Выходит так, будто наше начальство вы почему-то не любите!

   Сергей Федорович, легко втягиваясь в якобы ничего не значащую словесную перепалку, доброжелательно откликнулся:

   – Михаил Аркадьевич, а начальство-то любить – аморально! Помогать ему в работе и только в работе, мы, как сотрудники, обязаны. Но не более того! Вы согласны?

   – В общем-то, да. Но ведь помогать, а не покусывать! Но вы же обостряете все вопросы – не спорю, всегда важные вопросы – и полагаете, будто в этом и заключается ваша помощь? Зачем вы несчастного заведующего кафедрой и декана держите в постоянном напряжении?

   – И, тем самым, – перехватил инициативу Сергей Федорович, уже догадавшись о скрытой цели разговора, – помогаю их внутреннее напряжение преобразовать в общественно полезные дела! Впрочем, я согласен с вами, – он усмехнулся, – что постоянное напряжение пора заменить переменным. Но очень высокой частоты!

   – До чего же замечательно у вас получается! Даже завидно! Меня, признаюсь, тоже частенько мутит от бюрократической активности наших начальников, но вы-то, уважаемый Сергей Федорович, через наше начальство и нам, несчастным рядовым работникам просвещения, забот добавляете!

   – Ах, вон, в чём дело! Вы о моём выступлении насчет учебной документации? Так ее приведение в порядок входит в ваши непосредственные обязанности, как преподавателя. Как и в мои! Так что же, Михаил Аркадьевич, вам не нравятся ваши должностные обязанности? Странно! А зарплату получать за их невыполнение вам нравится! Я же, в отличие от вас, стараюсь их выполнять на совесть и вас к тому же призываю. Только и всего! Как на это можно обижаться?

   – А ваши несчастные коллеги полагают, будто за такие деньги мы и итак существенно перерабатываем. Ах, вы так не считаете! – постарался он не дать вскинувшемуся Сергею Федоровичу ответить. – Оно и понятно! У вас же военная пенсия – неплохой козырь. А у нас-то, её нет! Нам приходится думать не о том, как бы что-нибудь великое сотворить, а как бы урвать где-нибудь съестное! Дети, видите ли, есть просят! Потому мои запросы и столь непомерны. Хочу, знаете ли, носки без дыр, а на завтрак сыр! Но не получается! Ибо со словом доцент рифмуется только слово нищета!

   – По-вашему, прослужив Родине тридцать лет, и потеряв от усердия здоровье, я виновен в том, что у вас маленькая зарплата? Но, знаете ли, и я не доволен своей пенсией. И полагаю, если её рассчитывать эквивалентно вашему вкладу в общее дело, то мне следует платить раза в три больше, нежели платят теперь!

   – Помилуйте, Сергей Федорович, разве я вас упрекаю! Не приписывайте мне такой грех! Вы же у нас герой, борец и образец! – с ехидцей оправдался Михаил Аркадиевич.

   – Так оно и есть! И впредь так будет! Хорошо, что вы сами это понимаете! – резко оборвал его Сергей Федорович, не реагируя на провокацию. – Вы ещё молоды и если станете более активно решать насущные проблемы, а не шептаться с шефом в его кабинете, то сможете поправить и свои дела.

    На том и разошлись. Всё же разговор Сергею Федоровичу настроение подпортил, хотя понятно, – глубже копать не стоит, ведь в словах коллеги некоторая правда содержалась. Однако поздно ему слезы лить – свой выбор он давно сделал. Не пошел же в армию пупок надрывать, да Родине служить, а постарался устроиться поспокойнее, да посытнее. Кто же виноват, если прогадал, как через много-много лет выяснилось! Поделом ему!

   Скользя по лыжне, Сергей Федорович с досадой вспомнил, как утром взбудоражил свою Верашу.

   – Совсем теряю тормоза! Завожусь мгновенно и долго не могу остановиться.

   Теперь причина утреннего раздражения показалась никчемной. Подумаешь, дикторша по радио объявила о начале нового дня «в нашем родном Санкт-Петербурге», а он дернулся как от укуса змеи, и не дослушал городские вести, которых специально дожидался.

   – Сереженька, ну ты же обещал! – нежно тронула его жена. – Пропускай мимо ушей то, что тебе так не нравится.

   – Обещал! – проворчал Сергей Федорович, смягчаясь от прикосновения жены, и подумал, что обещал лишь ради нее, чтобы не нервничала. В нынешнем состоянии жены любое волнение опасно.

   После такого вывода ему следовало бы сменить не только тему разговора, но и направление мыслей. Однако Сергея Федоровича понесло. «Задним» умом он сознавал, что следует молчать, но тормоза не работали. А от «переднего» ума, если таковой имеется, нужная команда не прошла, и он вывалил на супругу всё то, что сверлило его душу всякий раз, когда слышал фиглярское название родного города.

   – Мечтают закопать славу наших отцов и матерей! Весь мир чтил заслуженное величие не какого-то там Петербурга, а именно Ленинграда! Город пострадал, но выстоял, не сдался под чудовищным натиском врага, голода и холода, а нынешние шуты вмиг с ним расправились. Перед врагом Ленинград устоял, но уничтожен местными изменниками дерьмократами, всякими собчаками да басилашвилами, заискивающими перед американскими хозяевами… Без блокады расправились, негодяи! Скоро Ленинград из памяти сотрут. Чтобы молодежь героической истории отцов и матерей не знала! Вон, она уже ерничает… Им даже нравится этот санный Петербург! А мне стыдно за всё это, за себя, за всех нас, считающих себя людьми… И противно, будто об меня лично ноги вытирают!

   – Сереженька! Ты опять заводишься из-за ерунды.

   – Ерунда? Да здесь мой отец воевал! Меня же защищал! Ещё до моего рождения. Как я в глаза бы ему посмотрел, как бы оправдался? Знаешь, батя, ерундой ты занимался, не стоило защищать город, названный в честь Ленина. Так, что ли? Нельзя же историю извращать. Ленин, видите ли, злодей; Сталин – изверг. А вот Петр – великий реформатор! И Екатерина у нас великая! Штампы в мозги одноклеточным людишкам вбивают! А им недосуг разобраться, что обожаемый ими Петр, как и Екатерина, даже не русские, а заурядные немцы. Петр этот пролил русской крови больше любого царя, вот только отнюдь не за величие России, как дурням теперь впаривают, а собственной корысти ради! Он же хозяином страны был, и очень она ему не нравилась. Голландия нравилась, а Россия – нет! Вот и задумал он всё русское извести, а заморское, угодное ему, всюду насадить! Кафтаны запрещал, порядки западные вводил, бороды стриг. Да кто же из нынешних поймёт, что борода на Руси – не пустяк! Она тогда честью считалась! Представляешь, как он втаптывал народ в грязь? Да, разве же только это! Насаждал курение, модное в Голландии, да к кабакам приучал, запрещенным на Руси ранее. А денежки, собранные с одуревшего от пьянства народа, тратил на строительство флота! С его помощью он, видите ли, окно в Европу прорубал! Это вместо того, чтобы ходить в нее, как все полноценные люди, через дверь, если уж так невтерпёж! Дикость тех порядков меня удивляет! Ведь, прежде всего, унижали-то самых богатых, а они, трижды обесчещенные, ещё и раболепствовали! А теперь нам рассказывают, будто мы скоро станем богатыми, и сразу у всех честь и гордость появится! И ответственность за судьбу своей страны! Какая чушь, но они-то верят! На историю свою оглянулись бы! Деньги никому честь не делают! Деньги только беспринципность плодят!

   – Да ну их всех, Сереженька! Уймись, наконец-то! – супруга опять попробовала его остановить, но неожиданно заинтересовалась и словно масла в огонь подлила. – Кстати, Катерина-то тебе, чем не угодила?

   – Ты словно сама не знаешь! Сплошная уголовщина! Всё на крови! Впрочем, нашему народу это не интересно! И прославлять он ее никогда не перестанет! Чтобы свои представления вспять повернуть, нужно голову иметь. Причем, трезвую! Этого и нет! Зато к бандитам, ворам, мошенникам и убийцам у нас всегда особо теплое отношение! Как же! Они несчастные, они подневольные, они репрессированные…

   – Всё-всё! Мне вполне достаточно! Принеси-ка мне тонометр, Серёженька. Я его в спальне… Давление скачет, чувствую.

   Сергей Федорович сходил за прибором, приладил его, куда следует и, успокоившись, поцеловал Верашу.

   – И что там? – спросила она, стараясь взглянуть на шкалу тонометра, прикрываемого рукой своего мужа.

   – Как обычно… Чуток выше, чем в молодости, но близко к норме. Приляжешь? Я сам всё приберу. Сегодня я на занятия не тороплюсь.

   Детально вспомнив, как это было, Сергей Федорович дважды себя ругнул.

   Ко всему он ещё и мобильник в лыжную куртку не переложил. В общем-то, особо волноваться не стоило, жена перед уходом была почти в порядке, но – кто же знает, что с нами будет дальше?

   Много лет подряд она разделяла трудности его службы. Да и потом, когда он «выдавал» свои инсульты да инфаркты, мужественно и заботливо оберегала супруга, но постепенно ей самой становилось всё труднее удерживать прежние позиции. Появился диабет, потом гипертония, стенокардия. Оставлять жену дома становилось всё тревожнее. Но он ходил в университет, потом закупал продукты (так уж в семье сложилось, что эта миссия закрепилась за ним), платил за квартиру, за телефон, собирал всякие справки и прочую дребедень, а супруга в это время оставалась без присмотра.

   Правда, в последнее время дети помогают, браки которых, на беду родителей, распались, вот и живут с родителями. И хотя Вераша никогда не жаловалась на одиночество, Сергея Федоровича всё чаще пугал звук «скорой помощи», к кому-то мчащейся, ибо сирена заставляла отчаянно беспокоиться о супруге.