Лёшенька, с Павловым разве не согласен?
– Хорошо вас, видимо, Павлов учил, но что-то раньше ты окружающую среду иначе отражала! По крайней мере, до этой поездки! – съехидничал Алексей. – И зачем сигареты купила?
– Тоненькая дымящаяся сигарета почти идеально соответствует моему нынешнему образу, – смеялась над ним Юлька.
– Юль! Давай серьезно! Если когда-нибудь закуришь, то…, – Алексей подбирал слова, чтобы они не прозвучали высокопарно, не обидели подругу, но и не были ею проигнорированы.
Однако Юлька разговор не поддержала, а пачку даже не распечатала.
– Я не позвонила тебе сразу… Но с «ментом» я договорилась… Полчаса назад, по мобильнику. Он всё где-то носится, не застать на месте. Работа, говорит, такая! Так я на нашем месте ему и назначила, около восьми. Он своим ходом подъедет. Поздно? Я тоже так думаю, но раньше он не сможет! А там его никто не увидит. Он и мне советует не светиться, если вместе дело проворачивать. Я-то ему сразу объяснила, что наша машина в самом лучшем виде! Никакого криминала! Нам просто без проволочек хочется, только и всего! Это чтобы он не много запросил. Я правильно сказала?
Алексей сразу помрачнел и долго не отвечал.
– Ты о «менте» своём очень беспокоишься! Но я же тебя просил не вмешиваться, а его и подавно к нашему делу не подключать… Теперь и ему платить…
– Об этом не беспокойся! Он по-свойски всё провернёт. Зато в очередях стоять не будешь, и придираться ни к чему не станут. И номер красивый выдадут! С нулями! Впрочем, как хочешь! Можешь и сам… Я же хотела хоть чем-нибудь помочь…
– Ладно, уж! Погляжу на твоего ухажера!
– Болван ты всё-таки, Лешка, хоть и на хорошей машине! – Юлька нежно к нему прижалась.
Глава 7
Совершив бесцельный вояж по хорошо освещенным и убранным центральным проспектам города, они вырвались на заснеженную окраину. Машина с полным приводом и всякими электронными штучками, непрерывно следящими за безопасностью движения, всюду катилась легко. Даже по снежной целине! Конечно, не слишком глубокой. Потому Алексей, опасавшийся поначалу за ее проходимость, решительно съехал с шоссе в направлении к их любимому месту. Остановился он среди редких, живописно заснеженных сосен, не доезжая до обрыва каких-то полста метров. Тщательно огляделся, оценивая всевозможные и пока непонятные ему угрозы для машины, на всякий случай включил сигнализацию и только тогда устремился к давно зовущей его Юльке. А она театрально размахивала вскинутыми вверх руками, рискованно балансируя у самого края обрыва.
– Воспарить бы сейчас! Прямо отсюда! В самую высь! Вот, где красотища божественная! Даже в темноте я ее воспринимаю не глазами, а всей душой! И снег здесь такой пушистый! Лети же, лети, наш белый снежок! И всё вокруг засыпай! Только не нас! Только не нашу машину!
Юлька продолжала мило дурачиться, а Алексей любовался ею со стороны. В эти мгновения он не хотел ее в чём-то ограничивать, такую счастливую, не хотел нарушать ее счастье, столь редкое в небеззаботной жизни большинства людей.
«Красивая она, всё-таки, веселая! Но что-то роковое в ней подчас проскакивает… Или все женщины такие, или я теперь всех буду подозревать в неискренности? Не зря же считают, будто психология женщины для мужика всегда будет загадкой! То ли логика у них иная, то ли полушария не на своих местах, то ли мозги редко включают, одними инстинктами живут? Ладно, об этом, – так замечательно всё складывается! Лишь поскорее бы домой вернуться, мать-то давно ждет, волнуется. А день этот именно для неё более всего особенный и праздничный. И для отца, о котором она не забывает, словно он по-прежнему с нами. Вот поговорю сейчас с «ментом», и сразу к ней, домой. С Юлькой, конечно! Мать обрадуется!»
В такой тишине Алексей надеялся заранее и без проблем услышать шум подъезжающей сзади машины, но только не столь уж близкие хрустящие снегом шаги, раздавшиеся за его спиной. Но услышал именно их. Да и то, едва не пропустил, восторгаясь здешней природой. Он решил повернуться к менту несуетливо, с достоинством, через пару секунд. Вдруг с опозданием вспомнил, что даже имя его у Юльки не узнал, но теперь неудобно спрашивать. Именно в это мгновение он онемел от острой боли, внезапно резанувшей его, казалось, по каждому нерву вдоль позвоночника. И сразу всё, что он различал до того момента, как-то странно вздыбилось, а потом, закручиваясь с нарастающим ускорением, стало сближаться с притоптанным им же снегом.
Только и услышал Алексей протяжный Юлькин вопль и, падая, догадался, что почему-то умер.
«Мент» выдернул из тела Алексея длинную заточку, вытер её о его же куртку и неспешно направился к Юльке, уже бившейся в истерике:
– Ты же обещал поговорить… Ты – убийца! Ты же – мразь! Обманул…
– Тихо, дурочка, не ори так! Никто тебя не обманывал, ты сама этого хотела, хотя и не признавалась. А если с юмором у кого-то плохо, то это негативно отражается и на его здоровье. С этим ты хоть согласна?
Он демонстративно, театрально приподнял руки, видимо, рассчитывая на производимый эффект. Потом, не глядя, лихо отбросил заточку назад и, скорее всего, подражая доктору Мориарти, стал очень медленно приближаться к присевшей от страха Юльке. Она продолжала сидеть на корточках, нервно перебирая ладонями снег, и тряслась всем телом.
Мент угрожающе усмехнулся и резко дернулся в её сторону. Инстинктивно Юлька отпрянула, вскрикнула, попыталась вскочить, убежать, но предательски подвернулась нога. Юлька упала на спину и, барахтаясь в рыхлом снегу, стала сползать с самого края заснеженного обрыва. Через миг ее протяжный крик оборвался где-то далеко внизу.
– Молодец! Без моей помощи обошлась! Хорошо, что без пальчиков и признаков борьбы. Поглядеть бы, как она там устроилась, да бог с ней, лучше мне здесь не следить. Настал всё-таки и мой звездный час! Это уже не опостылевшая повседневная мелочевка! Чем не божий дар?
Он спокойно оглядел всё вокруг. Сказочную тишину ничто не нарушало. Тогда он устремился к машине, которую теперь по праву сильного считал своей. Она оказалась запертой и даже быстро-быстро замигала всеми подфарниками, приготовившись, очевидно, разразиться нестерпимым воем сирены. Пришлось возвращаться за ключом к лежавшему на спине мальчишке. Ведь до некоторых пор это была его машина.
«Мент» склонился над телом Алексея, широко расставив свои ноги, так как длинная и негнущаяся ватная милицейская куртка сковывала движения, и принялся привычно шарить по чужим карманам. Именно в тот миг непонятная и нестерпимая боль в паху свалила его с ног. Он беспомощно навалился на Алексея, который всё же успел выполнить то, о чём страстно мечтал, погибая. Предсмертным движением руки, в которой почти случайно оказалась отброшенная «ментом» заточка, всё же отомстил за себя, за Юльку и еще за многих других, невинно пострадавших от рук злодея. С каким-то неземным выражением лица Алексей коротко прохрипел и успокоился навеки.
А мент всё же откатился в сторону. Даже попытался подняться, но, перегнувшись пополам, опять рухнул плашмя. Чуть погодя, напрягая последние силы и всю волю, подбадривая себя хоть так, он издал рев обреченного зверя и, ведомый невидящими от слез и боли глазами, подполз к краю обрыва.
Все движения давались тяжело. Со стороны могло показаться, будто сил на последний путь, длиной в каких-то в два шага, у него уже не осталось. Но, видимо, именно о такой развязке денно и нощно молили его неотомщенные жертвы. И вняв им всем, невидимый рок завершил свою справедливую кару!
Даже не сообразив, что подполз к опасной кромке, «мент» скатился вниз.
Глава 8
Снег с каждым шагом приятно скрипел под лыжами, отчего настроение у Сергея Федоровича даже после досадного разговора с сыном мало-помалу восстанавливалось. Следуя по пустынной трассе, он старался всё время поддерживать некоторое напряжение, способствующее сохранению приличной физической формы, и не опускаться в собственных глазах до темпа праздно гуляющего лыжника. Хотя и меру приходилось соблюдать, чтобы не переусердствовать, ведь восемь лет назад едва оправился после инфаркта головного мозга. Тогда через год удалили и желчный пузырь, ставший непроходимым после месяца, проведенного под капельницами и дозаторами в реанимации. До сих пор тот несуществующий пузырь провоцирует сильнейшие болевые приступы. И как довесок к тем неприятностям три года назад в дверь постучался верный друг достаточно крепких и трезвых российских мужиков – инфаркт миокарда. Теперь весь комплекс тех нешуточных недугов постоянно травмирует психику. И этому помогают, да еще как, давно якобы зажившие афганские дырки. Действительно, внутренние органы от осколков тогда не сильно пострадали, а вот многие мышцы… Им хорошо досталось. Хотя, вроде бы ничего опасного для жизни, но побаливают они до сих пор, а когда уж болят, то никакая работа не ладится. Не до нее становится!
Надо полагать, что в этот час Сергей Федорович представлял себя сильным и стремительным лыжником, но наблюдатель со стороны легко разглядел бы в нем обычного пенсионера, суетливо топающего по лыжне на полусогнутых ногах. Впрочем, свидетелей не было. Да и потемнело рано, хотя окрестности ещё слабо подсвечивались блеском снежной целины и луной, нечетким пятном расплывшейся в кутерьме миллионов танцующих в воздухе снежинок.
Бегать здесь он стал недавно, после переезда с семьей в новую квартиру. Их типовая многоэтажка всего полгода назад была возведена на окраине Ленинграда. Помнится, новые соседи удаленность от Дворцовой площади восприняли как чрезвычайно несправедливую ссылку, и мучились, и портили настроение себе и другим, а Сергею Федоровичу настолько по душе пришёлся естественный вид ещё не изуродованной северной природы, что новому месту жительства он только радовался.
В этих же краях, между прочим, когда-то воевал его отец. Сергей Федорович не знал точного места, потому что отец о войне принципиально не рассказывал. Впрочем, как и всякий настоящий фронтовик, познавший подлинные, а не книжные прелести передовой и, особенно, тупого натиска собственного командования на неподготовленные к бою подразделения, но происходили бои отца, пожалуй, достаточно близко. Возможно даже, рядом с этой лыжней.
Сергей Федорович часто представлял отца в сравнительно далекие военные годы и понимал, с какими чувствами и мечтами он воевал, а значит и жил – только бы выжить, только бы вернуться! Но вокруг него настолько часто и буднично погибали такие же, как и он, бойцы, завершая трагедии своих судеб, что мечтать вслух о подобном счастье считалось неприличным. Но и запретить подобные мечты не смог бы никто. Все мечтали остаться живыми!
В подобные мгновения каждый боец, даже не верующий, даже коммунист, обращался к Богу. И Сергей Федорович уже по своему собственному военному опыту хорошо представлял гамму переживаний и надежд, изматывающих и одновременно придающих людям силы на войне. Потому он ещё больше жалел отца, который тогда, при прорыве блокады, был в клочья разорван немецкой миной. Но его как-то собрали, буквально сшили полевые хирурги, а потом выходили такие же милые, как его жена, самоотверженные медицинские сестрички. В январе 1945-го, почти через год
