ПОСЛЕДНИЙ В РОДУ СВОЕМ!

проживающей на нашем же этаже, в квартире напротив. В воспитательных целях и для обуздания моих дурных наклонностей, которые так свойственны безотцовщине. В надежде, что грядущие кары вразумят меня.
Нинуэ склоняется над подарком, весело смеется, и – нет, не говорит, – а именно торжественно заявляет, чеканя каждое слово:
— Никаких чертей в природе нет! И никогда не было. Дья-вола создали низкие и глупые люди. Чтобы было на кого сваливать свои грехи! И засел он в них весьма прочно.
Она всегда говорила так, когда хотела, чтобы сказанное от-ложилось в памяти слушателей. И достигала ошеломительного эффекта. Краем глаза я засек, как дернулась занавеска на окне служителя культа, слушавшего исподтишка эту загадочную со-седку.
С того дня он больше не докучал мне чертями. А я, шести-летний мальчишка, совсем перестал бояться темноты. И обитаю-щих в ней чудовищ.
Помню, с каким удивлением все узнали, что Нинуэ свободно владеет несколькими иностранными языками, прекрасно ори-ентируется в математике, физике. И знает еще много, как говорила она, других естественных дисциплин.
Своими вопросами она не раз ставила в тупик даже двух со-седей, имевших ученые степени. Кроме того, она прекрасно играла на фортепьяно, когда соседи этажом ниже просили ее помузи-цировать на их инструменте.
И создавала удивительные коврики - аппликации, с которых плотоядно поглядывали, как живые, страшные африканские хищ-ники.
Иногда Нинуэ рассказывала мне с грустью о своих старших братьев, погибших в первую Мировую, до ее рождения. И роди-телях, скончавшихся в преклонном возрасте один за другим. После чего она осталась маленькой девочкой, посмертной сестрой и сиротой. Одна-одинешенька на всем белом свете.
А еще в доме циркулировали слухи, будто бы однажды Нинуэ едва не вышла замуж. Но помолвка была расторгнута. Жениха она застигла, дескать, с кухаркой, бросила ему в лицо обручальное кольцо.
После этого она заняла прочное место среди старых дев. И с тех пор, будто бы, отклоняла любые попытки склонить ее к суп-ружеской жизни. И оттого осталась незамужней.
Учитывая характер Нинуэ, это могло быть и правдой. Хотя возникал вопрос. Кто и где ее раскопал? Но Нинуэ все сведения на эти темы не опровергала и не подтверждала, отчего они гасли, не успев разгореться. Не говорите о себе плохо, смеялась она. Дайте сделать это другим! Поверьте, у них получится лучше!
Я стал единственным существом, на которое старая дева пе-ренесла все свои нерастраченные чувства. Она решительно по-кончила с мифом о моем хулиганстве, отстояв меня перед сосед-ками, пытавшимися взвалить на меня в очередной раз провинности своих отпрысков, и перед матерью.
Она называла меня торжественно и гордо: наш сын. И инте-ресно выговаривала  краткое имя, которым меня и наградила: Лён! Только мне она разрешала и даже требовала, чтобы я обращался к ней на ты, а звал просто Ни.
Ни с энтузиазмом взялась за мое воспитание и образование. Тратила кучу денег на покупку мне книг, лакомств и хорошей одежды. Водила по театрам, музеям, концертным залам и кар-тинным галереям.  И часто брала с собой за город, на природу.
Здесь мы отгораживались от остального мира. И тогда Нинуэ рассказывала мне печальную сагу о человечестве, которое жило на Земле прежде. Я почти не понимал ничего. Но сказанное удивительно легко впитывалось и запоминалось. Только годы спустя я  понял, почему.
Неодолимая сила влекла меня в комнатушку Нинуэ. К ее уз-кой кровати, жесткость которой я впервые осознал, когда попы-тался на ней попрыгать. Притягивал меня сюда и старинный комод содержимым своих певучих ящиков.
Мне нравилось хозяйничать в нем. В верхних трех ящиках лежали полотенца и постельные принадлежности. Самым инте-ресным был, конечно же, нижний ящик. Он был набит старинными монетами. Медалями и значками, столовым серебром с вензелями, несколькими легкими золотыми украшениями, явно сделанными хорошими мастерами, альбомами с открытками неизвестных городов мира, которые я никогда не видел, старинными фотографиями красивых людей с умным взглядом. 
Но среди многочисленных сокровищ в комнате Нинуэ было одно, которое влекло меня особо. Это была картина, написанная пастелью на картоне, висевшая над комодом. На ней была изо-бражена прелестная головка девушки в странном колпаке, из-под которого выбивались густые темно-каштановые локоны с медным отблеском.
Я подолгу рассматривал загадочные тонкие черты лица кра-савицы, на котором светились звездным блеском зеленые - презе-леные глаза, нет, даже изумрудные, невероятно бездонные и ис-крящиеся.
Алый бутон губ, казалось, вот-вот зашевелится. И что-то произнесет. А две прекрасные руки, свиваясь в опору для овала подбородка, придавали портрету какой-то особый трагический вид.
Я надолго замирал перед картиной и сосредоточенно тер лоб, словно пытаясь понять или вспомнить что-то очень важное. Нинуэ в такие мгновения словно растворялась. Она отступала куда-нибудь в угол, и, по-моему, даже переставала дышать.
Когда мне исполнилось пятнадцать, она впервые осторожно спросила, кивнув на портрет:
— Хороша?
Я почувствовал, даже в полумраке клетушки Ни, как краснею, словно созревший томат. Для меня речь шла не о картине. А о живой красавице, в которую я, как и подобало мальчишке моего возраста, был тайно влюблен. Но все же я сумел честно выдавить:
— Даже слишком! Иногда мне кажется, что она вот-вот оживет. И еще возникает ощущение, когда смотрю на нее, что мне нужно вспомнить что-то очень важно. А я не могу…Кто она?
— У нее в разные времена были разные имена, хотя и очень похожие. Но не стану углубляться в далекое прошлое. В восем-надцатом веке ее звали Лариса. В девятнадцатом Лоран. Это единственный портрет, запечатлевший ее в последний год ее по-следней короткой жизни. Ей он очень нравился. Она была ху-дожником и смыслила в этом лучше многих других.
— Она умерла? — Сердце мне стиснуло и, глотая слезы, я все-таки выдохнул: — От чего?
— Ее убили! — печально сообщила Ни.
Я тихонечко дотронулся до кисти правой руки Лорины. И тут же от неожиданности отдернул пальцы: мне на руку упала горячая капля.
— Она…портрет… плачет? — Я был на грани срыва.
— У тебя отличное воображение. Ты начал ощущать ее как живую. Что ж, пожалуй, пора.  А теперь посмотри на нее заново. И очень внимательно. Потому что однажды ты встретишь ее.
Я сквозь слезы попытался вновь вглядеться в знакомые черты лица. И мне словно открылся новый иной завораживающий и страшный мир. В воспаленных от бессонницы углах изумрудно-зеленых глаз поглядывали заметные признаки давней усталости и сильных душевных мук.
Из глубины бездонности очей на меня глянула безысходная тоска. Кончики орхидеи губ печально поникли. А две прекрасные руки с трудом поддерживающие ставшую непомерно тяжелой го-лову, были само отчаянье.
— Вот ты и увидел настоящую Лору. Сколько ужасов она пережила. И если есть предел человеческому терпению, то у нее он был самым огромным. А когда силы больше не было, она вы-бирала смерть. Обычно ее убивали.
— Ты знала ее?
— Да, более трех сотен лет в общей сложности! — Ответила задумчиво Нинуэ. — Мы были довольно близки. И я всегда ощущала, что в том времени и пространстве, где нам довелось столкнуться, второй такой больше нет.
Я был ошарашен. В моей голове все полностью смешалось. Мне показалось, что Ни сошла с ума. И я, наверное, тоже.  Жгучая слеза, оброненная портретом, разом изменившийся до неуз-наваемости такой, казалось бы, знакомый  и понятный образ, за-печатленный на картоне.
Несколько жизней, которые прожила эта женщина, более, чем трехвековое знакомство ее с Нинуэ, причем в разных ипостасях – все это потрясло меня. К глупости мы приобщаемся с помощью своих ленивых друзей и малограмотных учителей, а вот к умным вещам мы можем приобщиться только сами.
Я силой сумел разорвать наваливавшийся на меня дурман. Хотя все еще, словно со стороны, слышал себя. Потому что я прежде об этом наверняка никогда не осмелился бы спросить.
— Кто написал эту странную картину, и как она попала к тебе? — Какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что ри-сунок оказался в мрачном чулане не случайно.
— Портрет написал некто Зиновий Орлов. Вот его подпись, на завитушке локона. Он писал, как дышал.  И только тогда, когда сам хотел этого. Его имя почти забыто. Гильдия художников его не слишком чествовала. Он оставил после себя небольшое на-следство – в основном пастели на картоне. Но люди, видевшие его головки, называли Зиновия русским Грёзом. Идею написать головку Лоран подбросила ему я. И оказалось, что он тоже думал об этом. Он был гений и всего несколькими мазками набросал историю многих ее жизней. Среди друзей художника, любителей его живописи, эта картина почему-то получила название «Карме-литки». Хотя, по-моему, в монастырях кармелитов таких колпаков не носили. Он скорее похож на медицинский.
— Как же мы можем встретиться, если Лорина давно умерла? — в моей детской голове, смирившейся с неизбежностью чудес, это чудо никак не хотело поселиться. И тогда Нинуэ объявила мне:
— Скоро изобретут новую машину. И тогда станет ясно, как устроена Вселенная вообще. Далеко не всем, конечно. Да это и не обязательно. Но ты узнаешь, что в нашей жизни может происхо-дить решительно все. Даже то, что люди считают совершенно не-возможным. И как долга твоя жизнь, и что можно узнать только после смерти.
Мне припомнилась недавняя стычка с соседом священно-служителем, подарившем мне ту картинку с чертями. Неизвестно с какой стати он вдруг предложил мне вспомнить о своей бес-смертной душе.
Я не любил этого ханжу и раньше. И уж не упустил случая, пусть и с опозданием дать попу решительный отпор. После смерти ничего нет, решительно заявил я.
— Если после смерти ничего нет, — возразил он благостно и печально, как это умеют изрекать только служители церкви, — то жизнь теряет смысл. Подумай об этом!
Но, как всегда неожиданно появилась Нинуэ:
— Если большинство людей, растрачивающих жизнь бес-смысленно и мерзко, за это еще должны получить посмертно но-вую жизнь, то ни о каком смысле этой самой жизни говорить во-обще не стоит!
Поп, не ожидавший такого отпора, счел за лучшее опять скользнуть в свою комнатку.
Нинуэ постоянно иронизировала надо мной, когда я был поглощен  древнеиндийским трактатом о переселении душ. Ее очень интересовало, как душа соседа, работавшего в ресторане шеф-поваром, что отложило надлежащий отпечаток на весь его внешний вид, уместится после смерти в теле хилой дрожащей болонки соседки со второго этажа?
А ведь я тогда поверил ей. Она всегда говорила очень ло-гично...
— Значит, ты обманула меня? Переселение душ существует?
— Существует не переселение душ, а возврат. Но не каждая душа получает право возвращения. И не в любое тело пса или де-рева. Но об этом давай-ка мы поговорим в другой раз.
Продолжить разговор  не получилось. Нинуэ умерла через месяц. Но она, зная, что скоро уйдет, оставила помимо завещания, передававшего все ее имущество «в чем бы и где бы оно не находилось» мне, еще и предлинное письмо. Она всегда держала свое слово.
Впрочем, мне пора было прервать нахлынувшие воспомина-ния. Я пришел сюда неспроста. Здесь десять лет