интеллигенту, привыкшему к кино и телевизору. А обывателю, воспитанному на трамвайно-троллейбусной литературе типа «Сержант милиции», читательская весёлая праздность всегда была по душе. К тому же умение интеллигента подменять понятия пришлось кстати. Так самонеуважение в своё время было подменено совестью по отношению к народу. Ныне искренняя ненависть алтайца к своим отцам в мозгу мазохиста преобразилась в искренность вообще, превратившись в ненавистного ему «очкарика». И он писал, и ставил, и играл так много, что к концу своему даже надел очки.
На похоронах этого человека с шипящей фамилией, которую весьма удобно произносить сквозь зубы, играя по-кабацки желваками, московский интеллигент, который Анну Ахматову, не говоря уже о Цветаевой и Мандельштаме, оплакал чересчур академично, на этих похоронах интеллигент уронил ещё одну каплю на свою изрядно засаленную визитку. Своим почётом к мизантропу интеллигент одобрил тех, кто жаждал давно националистического шабаша, но сомневался – не потеряет ли он после этого право именоваться культурной личностью.
Те, кто вырывали с корнем и принесли на похороны берёзу, знали, что делали, но ведают ли, что творят те, кто подпирает эту берёзку своим узким плечом. Не символ ли злобных тёмных бунтов, берёзовую дубину, которой в пьяных мечтах крушил спинные хребты и головы приёмным отцам алтаец, ни этот ли символ несли они. Впрочем, террор низов сейчас принимает иной характер, более упорядоченный, официальный, и поскольку берёза дерево распространённое и символичное, его вполне можно использовать как подпорки для колючей проволоки под током высокого напряжения.
Но московский интеллигент, а это квинтэссенция современного интеллигента вообще, московский интеллигент неисправим, и подтвердил это старик, проведший за подпорками отечественных деревьев и отечественной проволоки много лет, а до этого читавший много философов и прочих гениев человечества – вообще известный как эрудит. «Это гений равный Чехову», - сказал он о бойком перышке (фельетонном) алтайца, который своими сочинениями заполонил все журналы, газеты, издательства. Разве что программные прокламации его не печатали. Но требовать публикацию данного жанра - значит предъявлять серьёзные претензии к свободе печати.
И, когда топча рядом расположенные могилы, в которых лежали ничем не примечательные академики, генералы и даже отцы московской интеллигенции, приютившие некогда непутёвого алтайца, когда, топча эти могилы, толпа спустила своего пророка в недра привилегированного кладбища, тот, у кого хватило ума стоять в момент этого шабаша в стороне, мог сказать, глядя на всё это: «Так нищие духом проводили в последний путь своего беспутного пророка»…» (А.Заболоцкий “Шукшин в кадре и за кадром”)
Ну что тут можно и должно сказать, кроме отборного мата?! Подобного публичного надругательства над только что умершим человеком не допускалось, наверное, даже и в первобытном обществе миллионы лет назад. Чувствовали дикари - это большой грех, неприличный и неприемлемый ни при каких обстоятельствах… А вот у современных свободных, сверх-цивилизованных, культурных и эмансипированных евреев - пожалуйста! Сколько хотите! Можно, как говорится, добавить и ещё - не жалко! Дерьма у нас много хранится за пазухой!
Интересно, чтобы сказали они, все эти озлобленные гроссманы, горенштейны и ратушинские, и как бы себя повели, если бы сам Шукшин, будь он живой и здоровый, осмелился хотя бы сотую долю правды про его отношения с их ядовитыми соплеменниками написать. Про тех, кто ему с первых самостоятельных шагов в Москве жизнь укорачивали и портили, начиная от Михаила Ромма, его институтского псевдо-учителя, повторим, век бы таких не видеть и не знать, и кончая мелкими пакостниками-редакторами, такими как Алла Гербер, Юренев, Блейман, Юткевич.
«Про мёртвых – или хорошо, или – ничего», - любят повторять иудеи, выставляя всем на показ свои якобы высокие морально-нравственные качества, свою лицемерную этику. Но это святое и абсолютное правило только их одних и касается, представителей их иудейского племени, вот в чём беда, и никого больше. А вот про презренных гоев можно говорить всё и всегда, без ограничений в эмоциях и оценках. Гои для них - не люди!
Горенштейн вот взял и повесил на мёртвого Шукшина всю чернуху и всех собак, не успели того земелькой засыпать, наделил выдающегося русского человека - из зависти и обиды - всеми теми погаными качествами и пороками, которыми сам страдал всю жизнь. Обычная для таких обделённых талантами типов манера и практика. Жалко их! И крайне-обидно, вдобавок, что в их поганых биографиях теперь чёрным по белому пишется - “русский писатель Ф.Горенштейн”. Почему русский-то, почему?! Ну какое он, пигмей бездарный и недоделанный, имеет отношение к России?! - стране, которую он ненавидел лютой ненавистью, которую покинул в итоге и на которую в эмиграции безостановочно помои лил! Напишите честно: еврейский писатель-космополит, русофоб законченный и патологический. И дело с концом. Почему даже и в таких пустяковых вопросах вроде бы вам, евреям, непременно надо кривляться и плутовать, всё извращать, переиначивать и перелицовывать?! И даже и собственные биографии фальсифицировать?! С ума можно сойти!!!...
А разве ж не то же самое написал Мариенгоф про “закадычного дружка Есенина” после смерти, если Историю, как киноплёнку, чуть открутить назад. Хотя Сергей Александрович, чуя скорую гибель, прямо-таки умолял друзей по перу не писать про него, усопшего, гадостей… Так нет же, не удержались “дружки”, посмертной всенародной славе его позавидовали - и чёрных красок не пожалели, поганцы, страстей и жара души. Которые, чёрные краски, к счастью, не пристали к Поэту - так все в песок и утекли…
---------------------------------------------------------
(*) Зато посмотрите и подивитесь, что происходит с русской антисемитской литературой, как яро и зорко оберегают еврейские критики и издатели самих себя от великорусских критических стрел. Издать полные собрания сочинений Достоевского и Блока не удаётся до сих пор: всё, что касается проблем еврейства и юдофобии - всё вырезается и удаляется, старательно прячется от народа. Я уж не говорю про работы М.О.Меньшикова, А.С.Шмакова и В.И.Большакова, которые даже и в Москве не достать… Зато сочинения ядовитого иудея Гейне, работающие на идею мессианства, на прославление “избранного народа”, на националистическое высокомерие, издаются без купюр и массово по всему мiру, и там можно прочитать следующую ересь:
«Еврейство – Аристократия, единый бог сотворил мир и правит им, все люди – его дети, но евреи – его любимцы, и их страна – его избранный удел. Он монарх, евреи его дворянство, и Палестина экзархат божий».
Или: «Мне думается, если бы евреев не стало, и если бы кто-нибудь узнал, что где-то находится экземпляр представителей этого народа, он бы пропутешествовал хоть сотню часов, чтобы увидеть его и пожать ему руку…»
Или: «…В конце концов Израиль будет вознаграждён за свои жертвы признанием во всём мире, славою и величием…»
---------------------------------------------------------
10
Чтобы как-то компенсировать горенштейновскую мерзость, нивелировать её в глазах читателей, всенепременно хочется привести мнение о Шукшине человека, который его хорошо и близко знал, который с Шукшиным-писателем целых три года бок о бок работал. Это бывший главный редактор «Нашего современника» (1970-1980 годы) Сергей Васильевич Викулов (1922-2006). В этом журнале, напомним, Василий Макарович печатался несколько последних лет (1971-74 годы) - после того уже, как покинул «Новый мир» после смерти Твардовского.
Так вот, Викулов в своих воспоминания «На русском направлении» про Шукшина пишет следующее:
«Читаешь такое (мерзость Горенштейна - А.С.) - и удивляешься: сколько же может вместить душа человека ненависти и злобы, и как она не лопнет, будучи набита ими под завязку? И как тяжко, должно быть, обладателю такой души носить, как скользкий булыжник, эту ненависть под самым сердцем и при этом улыбаться предмету ненависти, лгать, лицемерить?
Но всему бывает предел… Душа-таки не выдерживает ядовитой смеси и взрывается, и тогда несчастный человек разражается бранью, подобной вышеприведённой. И вслед “усопшему идолу” летит: “злодей”, “пакостник”, “мужик”, “пьяница”, “беспутный пророк”, “непутёвый алтаец”! И похороны его, оказывается, совсем не печальный обряд, не скорбь, а “шабаш нищих духом” поклонников и почитателей “усопшего”, то есть народа, пришедшего проводить своего сына в последний путь.
Не простил, несчастный, и “приёмных отцов” “злодея”, его учителей, первым в ряду которых, как известно, был Михаил Ильич Ромм. Робко этак, по-родственному, но всё-таки бросил он “отцам” упрёк: дескать, надо же помнить, почтенные, что “учить добру злодея - только портить его”. Пословица хотя и извращена до бессмыслицы (в переводе на русский язык она звучит так: “учёного учить - только портить”), но всё равно ясно, что имел в виду высокомерный “московский интеллигент”.
Не знал, несчастный, что ВЫНУЖДЕННО занимались этим делом “отцы”-учителя, вынужденно! «В приёмной комиссии, - свидетельствовал сам Шукшин, - на моё счастье был Николай Охлопков. Он сам сибиряк, в ту пору в славе… Охлопков, царствие ему небесное, отстоял моё поступление в режиссёры». Не случись, выходит, Охлопкова - пришлось бы ему “поцеловать пробой” на дверях ВГИКа и “идти домой”, в Сростки, снова слесарить, пахать и сеять. И не стал бы он “учеником Ромма”, что непременно подчёркивалось “московскими интеллигентами”, когда обозначились первые успехи Шукшина писателя и сценариста, режиссера и актёра.
А, между прочим, сам он однажды о Ромме высказался так: «Нет, благодетелем моим он не бывал, в любимцах у него я не хаживал… - И добавлял с горечью, всё ещё не истаявшей: - …посмешищем на курсе числился… подыгрывал, прилаживался существовать».
Можно представить, как трудно было ему и “подыгрывать”, и “прилаживаться”, - ему, вчерашнему матросу-севастопольцу, за пять лет службы на флоте впитавшему в кровь матросскую лихость, бесшабашность и, конечно, “полундру”, как синоним взаимовыручки и братства. Элитные мальчики, сыновья “московской (московской ли?) интеллигенции”, по утрам косяками вплывавшие в аудитории ВГИКа, не упускали случая подтрунить над “алтайцем” (такую национальность определил Шукшину Горенштейн), подчеркнуть своё “культурное” и родовое превосходство перед ним, и делали это открыто, а подчас даже нагло. Они, а не он, провинциал с “шипящей” фамилией (Горенштейна раздражала даже его фамилия) пользовались расположением метра, были его любимцами.
По окончании института Ромм не на словах, а на деле подтвердил это: со всего шукшинского курса взял на «Мосфильм» в штат режиссёров только А.Рабиновича (теперь известного как А.Митта – А.С.), А.Гордона и А.Тарковского. “Алтайцу” Шукшину было предложено отправиться в Свердловск, в кинематографическую глушь. И это больно ударило по его самолюбию, вздыбило в его душе ещё не утраченное чувство достоинства, подтолкнуло к решению ответить ударом на удар.
Есть, конечно, у Шукшина-вгиковца и благодарные
