Б.Пастернак - баловень Судьбы или её жертва? Штрихи к портрету

От  автора

Работа посвящена некоторым наиболее ярким и показательным моментам из жизни и творчества Б.Л. Пастернака - моментам нелицеприятным и несимпатичным, как это теперь видится со стороны. Но на которых, тем не менее, не заостряют внимания, которые стороной обходят его либеральные поклонники и биографы, считая их несущественными и пустяшными по вполне понятным и объяснимым причинам! Ведь Борис Пастернак для либералов российских - солнце советской поэзии. А на солнце не должно быть пятен. Никаких!…


«Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далёком отголоске,
Что случится на моём веку.

На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можешь, авве отче,
Чашу эту мимо пронеси.
……………………………………….

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, всё тонет в фарисействе!
Жизнь прожить - не поле перейти…»
                                    Б.Пастернак

«А, так ты… Я без души
  Лето целое всё пела.
  Ты всё пела? Это дело:
  Так пойди же, попляши!...»
                                      И.А.Крылов

«Один солдат на свете жил,
  красивый и отважный,
  но он игрушкой детской был,
  ведь был солдат бумажный.
  ……………………………….
  А он, судьбу свою кляня,
  не тихой жизни жаждал,
  и всё просил: “Огня! Огня!”
  Забыв, что он бумажный.

  В огонь? Ну что ж, иди! Идёшь?...
  И он шагнул однажды,
  И там сгорел он ни за грош:
  Ведь был солдат бумажный».
                                      Б.Окуджава



Часть первая: Б.Пастернак как мой первый юношеский духовный манок (или проказа)


«Я имею честь принадлежать к той породе русских людей, о которых Ален Даллес, изложивший в конце Второй Мировой войны программу планомерного уничтожения России и русского народа, с высокомерием писал: “И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдём способы оболгать и объявить отбросами общества”. И комплимент, и приговор одновременно… Но… Не может такого быть, что предсказал Даллес. Не только потому, что нас много, а ещё и потому, что “всё позволено”, как говорил Достоевский, лишь при одном условии: “если Бога нет”...»      С.Ю.Куняев                                 
                               
1

Первый раз фамилию Пастернак, как сейчас помню, я услышал в начале 3-го курса - во время обязательных сельхоз работ, на которые нас, отдохнувших за лето студентов-мехматовцев МГУ им.Ломоносова, всем составом отправили в сентябре-месяце 1977 года, аккурат перед началом пятой по счёту сессии, из-за этого вынужденно сдвинутой на октябрь. Такая в последние годы Советской власти сложилась порочная практика - привлекать молодых студентов страны к решению продовольственной программы; понимай: ликвидировать за счёт нас, молодых и задорных, дефицит трудовых кадров на селе, становившийся к началу 1980-х годов хроническим и устрашающим. Целый месяц почти мы убирали картошку в подмосковном колхозе рядом с деревней Юрлово, жили в пустующем сельском клубе всем курсом, спали на раскладушках в комнатах по 8-10 человек, после работы пьянствовали и дурака валяли. Там-то я и услышал про поэта Пастернака как про “гения всех времён и народов и бунтаря - этакого советского Байрона” от нашего факультетского ловеласа и дурачка Серёги П., который по воле случая оказался в нашей комнате. До этого я про Пастернака ничего не знал. Совершенно!
Серёга этот был москвичом и в нашу “общажную” комнату попал случайно - как незваный гость или “беженец-подселенец”, который “похуже будет любого татарина”: так в народе у нас говорят про внезапных и случайных попутчиков. Мы-то, иногородние парни, предварительно разузнав от старшекурсников про колхоз, ещё в общаге договорились, кто с кем будет на картошке жить; то есть ещё в Москве разбились на небольшие группы согласно взаимной приязни и симпатии, составили себе компании, хорошо понимая за прошедшие пару совместных общажных лет, как это важно для комфортной жизни, учёбы и работы - психологическая совместимость. Поэтому мы (я и мои товарищи) и поселились вместе, двумя университетскими соседними комнатами общежития: чтобы не сильно менять привычный быт даже и в деревне. Из “чужаков” взяли к себе лишь Беляева Колю - коренного москвича с Замоскворечья и рубаху-парня, отлично нас восьмерых иногородцев знавшего по учёбе и стройотряду, дружившего со многими из нас, приезжими студентами... Девять человек, таким образом, нас оказалось в комнате: получился хороший спаянный коллектив. Но через день начальник лагеря, доцент Стёпин, привёл к нам под вечер Серёгу П. в качестве дополнительного соседа, опоздавшего на работы и оставшегося без койки, без жилья. Хочешь - не хочешь, но пришлось нам всем потесниться.
Серёгу, два первых курса учившегося в другом потоке, я плохо знал, никогда не общался с ним и даже не здоровался на переменах или столовой, проходил мимо. Да и сам он с нами, иногородними студентами, почти не знался и не контачил - принципиально: откровенно и глубоко презирал нас всех как чумазую деревенщину, которая только и делает, якобы, что засоряет Москву. Так про нас многие коренные москвичи думали, увы. Думал так и Серёга, и особенно этого не скрывал. Только с некоторыми однокурсниками-москвичами, двумя или тремя, он иногда хохмил-зубоскалил на переменах, обучавшимися с ним в одной группе, - и всё: на этом его студенческие контакты заканчивались. После занятий он пулей мчался домой, к друзьям детства, и там у него начиналась “настоящая” жизнь - бурная, радостная и насыщенная, по его рассказам, с вечным пьянками связанная и гулянками, с бабами и мордобоем. У нас же на факультете на него сыпались всякий раз одни сплошные насмешки язвительные, расстройства и мучения. Ибо был он у нас, прямо скажем, человеком ненужным, случайным и лишним, этакой чёрной вороной в нашей целеустремлённой и тихой “стае мехматовских голубей”, или же “волком в овечьей шкуре”, “пятым колесом в телеге”, “бородавкой на лице”, “прыщом на заднице”. Тут по-всякому можно определить - суть от этого не изменится.
Не удивительно, что он, “волчара махровый и тёртый”, глубоко презирал нас, своих однокашников, “недотёп сопливых и неудельных” по его твёрдому убеждению, “щенков желторотых, слепых”, которые ничего кроме формул и теорем не знают и от которых-де всё ещё молоком матери пахло. Ну а мы, в свою очередь, презирали и чурались его - бездаря, двоечника и кутилку, “пса дворового и шалопутного”. И длились такие наши взаимно-недружеские и презрительные отношения до самого 5-го курса, до дня выпуска…

2

Про Серёгу, которого мы называли Серым между собой (кличка эта очень к нему подходила) и с которым по воле случая или Судьбы я познакомился и сошёлся в деревне Юрлово, стоит рассказать поподробнее, в деталях. Уже потому, хотя бы, что без него я про главного героя очерка, советско-еврейского поэта Б.Л.Пастернака, ещё долго бы не узнал. Ибо других таких “столичных богемных эстетов”, как наш Серый, - “ценителей и знатоков возвышенного и прекрасного” - и, одновременно, неистовых, оголтелых и пламенных пропагандистов западноевропейских либеральных ценностей, образа жизни и культуры в моём окружении в Университете не наблюдалось. Похожих типов я лишь на работе встретил, где они обильно водились в столичных закрытых КБ и НИИ и были у всех на виду и на слуху из-за своей ежедневной агитации и пропаганды среди нас, сослуживцев.
Серёга же, помимо этого, антисоветского и либерального, был ещё и фанатичным поклонником многих еврейских писателей и поэтов славной советской эпохи, как и певцов, актёров, художников, музыкантов и режиссёров. И, тем не менее, Пастернак всё равно был первым и главным в его поминальном синодике, был выше и значительнее их всех: был у Серёги безоговорочным гением и кумиром. И уже из-за одного только этого факта, повторю, про Серёгу стоит поговорить, потратить время и силы - чтобы чётко понять для себя, какие забавные были у поэта-Пастернака поклонники. Ибо про самого Бориса Леонидовича (Исааковича) рассказывать сложно - и как человека, и как художника слова. Стихи его путанные и пустые по сути, часто бездушные - ни о чём. А каким он был человеком в жизни? - вообще не поймёшь и не разберёшь из книжек: еврейские биографы (а других нет) тут потрудились на славу, что называется, и его биографии трезвому и думающему человеку невозможно без ухмылок и издёвок читать по причине их плоскости и убогости. Там примитивные и пошлые сказки одни, штамп на штампе - и патока, от которой тебя сразу начинает всего изнутри выворачивать и тошнить, так что с гарантией себе диабет получишь!!!
Поэтому-то давайте-ка мы с вами, читатель, нарушим незыблемую писательскую традицию и сначала с характеристики поклонника начнём, с хвоста - понимай. Имеем право! А потом, как бы на десерт уже, перейдём и к самому таланту, герою очерка - чтобы дополнить и завершить картину, которая к тому моменту у нас с вами сложится. Будем действовать по поговорке, одним словом, “скажи мне: кто твой друг? - и я скажу, кто ты”. А поклонники, имейте это в виду, выше и ценнее дружбы, ибо дружба бывает и случайной или же вынужденной - за неимением лучшего. А поклонники случайными и вынужденными не бывают…

3

И тут сразу же хочу уточнить, или оговориться, что дурачком мой новый дружбан Серёга был лишь в математике, которую он совсем не знал, плохо разбирался в ней даже и на школьном, самом простом и примитивном уровне, - но не в жизни. В жизни-то он дурачком точно не был; скорее даже наоборот - был предельно-оборотистым, ушлым и пронырливым парнем, что и пробы было поставить некуда, прохиндеем, циником и ловкачом с малых лет, дельцом, каких мало, каких ещё походить, поискать надобно; и не скоро сыщешь. Про таких обычно говорят в народе, что этот оборотень и в игольное ушко с лёгкостью проскользнёт, если ему это будет выгодно и полезно.
Замечу ещё, в качестве преамбулы, что Серёга был на год старше нас по возрасту: окончил школу в 1974 году. Учился, скорее всего, там плохо, потому как с юных лет был язвой, пакостником и хулиганом, развратником и кутилкой, помешанным на застольях и бабах, на драках и похоти. Учителя, вероятно, выпускали его на волю с великой радостью и облегчением - как тех своих подопечных, про которых лучше и не вспоминать, которые много им крови попортили… Но после школы он, бездарь, шпана и гуляка, тем не менее, отдал документы в Московский экономико-статистический институт (МЭСИ), - и не поступил туда, разумеется, - провалил экзамены. Осенью его ждала армия, от которой он успешно закосил, прикрывшись левой справкой. И далее он не пропал, не скис за порогом школы, ибо пробивная и деловая матушка временно трудоустроила его в какую-то элитную столичную типографию, печатавшую партийную литературу, где он полгода болтался без дела, баклуши бил и книги запоем читал в подсобке. Только-то и всего! Это и была вся его работа, по сути!
Он нам рассказывал по вечерам на картошке с самодовольной ухмылкой, как ему это удалось - полгода сибаритствовать в типографии, зарабатывать себе нужный стаж и денежки неплохие. И при этом не стукать