Необычайное происшествие в Ватутинках

«Смена, стой», Волк не стал устраивать  развода, а просто приказал разойтись. Солдаты резво рассыпались по асфальтированному пятаку под столбом с конусообразным плафоном фонаря, зажигая треугольные «козьи ножки»,  накачивались никотином  перед спуском под землю и перебрехиваясь с ночной сменой, что с заспанными рожами торчали  в окнах второго этажа.  (На первом этаже располагались  столовая, раздевалка и зиповые, второй этаж – боевые посты.) Они засасывали дым, словно набирая морозный воздух в запас -  наверх ближайшие шесть  часов до  обеда подняться не придется.
А я со штатной сменой, не переодеваясь, поднялся на второй этаж,  протопал в зал БП мимо жужжащих стен аппаратуры, сел к «Камышу», надел на голову дужку с телефонами,  расписался в журнале, в 9-00,  отстучал на датчике положенный сеанс, заполнил журнал. Снял телефоны, крутнулся на стуле. За спиной,  позвякивая ложечками, чаевничали пожилые гражданские дедки, прихлебывая рыжую ароматную смесь из желтых блестящих подстаканников. Они позевывали и разворачивали простыни газет.  Можно было попросить свободную полосу, и украдкой покайфовать, изучая интриги номенклатуры на съездах депутатов…
Поскучав минут пятнадцать, я впал в депрессию.
Досуг для молодого солдата вреден.. На досуге в голову, словно тараканы на хлеб,    лезут ненужные мысли.
Дежурство на «Камыше» досуг предоставляло с избытком.
В Роте злоба вчерашнего дня не переходит в новые сутки. Банка, залет – дальше - выговор.  Иногда – на повышенных тонах. Осознание ошибки.  И все,  завтра новые отжимания.  Думаешь о доме и считаешь дни.
А на дежурстве времени полно и ум начинает мусолить вчерашнее.  Ехидно указывает, что «выговор» в столовке прошел мимо нашего старичья и оно могло остаться неудовлетворенным. Потом разум констатирует,  что  я вместо героического подвига совершил откровенную дурь: нужно было спокойно подчиниться Швыре! Именно так дело представил Фадей. Через час после моего возвращения в казарму он вызвал меня в уборную на политбеседу. Да, да! Вызвал из расположения, где я сидел на табурете среди молчащих, осуждающих меня соплеменников, пошел впереди по линолеуму взлетки, красуясь перед расположениями взводов, широкими журавлиными шагами. Я, словно провинившаяся собачка, трусил следом.  В узкой ротной уборной, в кафельном тамбуре с топчанами вдоль стен, он походил мимо дверей на очки, потом подошел к окну, побарабанил пальцами по подоконнику,  и выпуская дым в чернеющую открытую створку, истребовал отчета.
Нужно сказать, что недавно мы подкатывали к Фадею, чтобы он  объяснил, как жить на «бумажности» И любящий теории  придурок повторял: теперь вы должны подчиняться только дедам! Птицы для вас никто!
И вот, лицо Фадея было темным от гнева. Он оттолкнулся задом от подоконника и угрожающе прошипел:
- Кошкин, что опять за х..ня? Почему чуть какая банка, мы сразу знаем, что это ты? А?
- Антон, да  в чем моя банка?
Мой натренированный тембр был  жалостлив, как у безного нищего.
-  Да ты дембеля кинул через хер!
- Я?!
- Че - не кинул?! А кто зал отказался убирать, когда тебе Тимоха приказал?!
- Мне  Тимоха не приказывал! Швыра наехал, а я ему сказал как ты учил!
- Да ну! Я  учил  на старого руку подымать?!
- А кто нам говорил - если прогнетесь под птицу, будете до дембеля бобрами?!
Фадей замер на полуслове.
Я воодушевился:
- Меня Тимоху прислали подменить. А тут Швыра закатывает на мойку и гонит, мол,  иди и зал убирай. А там  же одни засовцы!  И что мне было делать? Ты же сам сказал - подчинишься птице, будешь до дембеля бобром!
- Ты Тимоху не кидал? - покосился Фадей, почесав затылок, - а че говорят, что ты его послал?
- Да Тимохи и рядом не стояло, был один Швыра!  Я ж спросил, что будет если не пойду? Он сказал в душу получишь. Я тут же и сказал, как ты учил, только и всего.
- Бля, а ты не думал, что Олегу  Тимоха разрешил тебя припрячь?!
- А чего Олег  мне не сказал?
- А сам не мог у Тимохи  спросить?
На топчане курило еще двое старых и, услышав фразу «спросить у Тимохи» они дружно хмыкнули. Тимоха слыл добрым малым.  С его лица никогда не сходило выражение озабоченного астронома.  По команде «равняйсь» он очень медленно поворачивал темно-русую голову, и казалось, что это не голова в очках,  но Пулковская обсерватория поворачивает свои телескопы. И потому фраза «переспросить  у Тимохи» по абсурдности соперничала только с советом  узнать мнение у египетской пирамиды. Тимоха мог сказать что угодно. Он был не здесь.
А я подумал
"Может, мне и в роту еще надо было  сбегать, спросить у тебя? " но вслух я произнес:
- А  засовцы бы потом расхвастались, что радиста припахали, а он не пикнул! Вам бы понравилось?
Фадей подобрался.  И вычитывал уже не так уверенно.
- Значит, Тимоха тебе не приказывал?
- Нет. Я отвечаю, он  вообще был не в курсе.
- Конечно, кто ж мог подумать... - Фадей на секунду задумался, зло побарабанил пальцами.
"что ты меня послушаешь" - наверно хотел закончить Фадей, но прикусил язык. Я воодушевился и прижав ладонь к груди, с жаром воскликнул:
- И вообще, чтобы я своего деда послал – да как, Антон, такое может быть?
- Да заткнись ты, бл..ь - озабоченно сказал Фадей, повел тощими плечами -  Вечно вывернешься…
Потом важно, по павлиньи, далеко выставляя прямые ноги, вышел из уборной. Хлопнула дверь, оббитая желтой «вагонкой».
В общем, именно  "потусторонность" Тимохина соблазнила ЗАСовцев сделать в моем лице всем радистом каверзу. И у меня не было выбора. Так или эдак – все равно получил бы.
Когда идет перестройка, ничего непонятно.


Словно выйдя из моих мыслей,  в дверях,  в зеленой подменке и тапках нарисовался недовольный Кощей.  Он протелепался между шеренгами шкафов по ковру, подошел ко мне, нагнулся,  сунул нос в журнал радиообмена. Крякнул довольно – сеансы по плану, без неожиданностей. 
- А у нас немцы ожили,  – выпрямился и замолчал, барабаня пальцами по спинке стула. Я ждал продолжения, хотя все и так было понятно.
- Чего сидишь? На Бепе вали! – Фадей  мотнул головой в сторону коридора.
Я расписался в журнале: «Ряд. Кошкин пост сдал . 9-38»,  встал из-за стола и последовал через зал в коридор с красной дорожкой, пустыми стенами и дверями боевых постов – обычных комнат с аппаратурой, столами, стульями и кондеями.  Я шел на БП-14 по голому коридору, по красной ковровой дорожке, мимо дверных ниш  на чужие посты, волоча за собой, словно бурлак, вереницу неприятных воспоминаний. С каждым шагом ноги становились все более ватными, воспоминания же радостно потирали руки, как бы в ожидании встречи с  новым опытом. Возможно, самым ярким! Ибо  после приказа, он будет самый впечатляющий! «Давай, давай нам собрата!» – вопили старые призраки.
И когда я стукнул «7к» в белое полотно двери, утопающее в глубокой нише,  потом толкнув ее, и увидел взлетевшую над столом помятую узкую харю эндеера, у меня гора упала с плеч. Серега спал, меня не ждал, а теперь еще и  пялился серыми заспанными глазами! 
- Кошкин, ты задачу ищешь?! Где стук, а?
- Он стучаль, ты проспаль, - донеслось из угла. Подперев рукой толстую, отливающую синевой щеку, за своей рацией скучал Одил. Свободной рукой он крутил на ящике черные кружки.
- Так меня Антон за себя прислал. – ответил я, - у него немцы проснулись…
- А-а, повелся череп! – подпрыгнул на месте Серега и выпрямился. Он разом проснулся. Глаза его заблестели. - Слышь, Одил, очко-то у Антохи  сыграло конкретно, раз не допер что это мой сигнал,  – заквохтал Гордей и повернул лицо ко мне, -  А ты на «Камыше» был?
- Да.
- И Фадей за тебя сел?
- Ну да.
- Ха! А через «Камыш»  «Кульбит» поедет!
- Ку-улбит?! – шало просвистел Одил. – министр оборо-уны?
- Миха, ты слышишь?
- Чего? – тихо поднял светлую голову Миха Казановский.    Он тоже  держал голову на руке, смотрел на маленькое черное табло с желтыми цифрами, елозил пальцами по кнопкам,  балуясь набором и сбросом частот.  Дрыхнуть один из всех решился только Серега. Но Гордей был идейный «спун» - он если не двигался, обязательно спал.
-  С узла «Кульбит» поехал, а связь приказали качать с «Камыша» - мне Сюсю намекнул, – заговорщицки хихикнул Гордяков. Потом подмигнул мне,  –  Демьян, сеанс с «Замэком» удали.
- Удалить сеанс? – удивился я.
Сеансы – то есть записи о радиообмене - в журнале связи мы вели карандашом, и в случае ошибки, легко сводили ее стирашкой.
- Дэ, сотри, – зевнул Гордей, кивнув на пустой стол, где под черными таблетками с дужкой лежал разлинованный разворот тетради, подмигнул мне и упал  за свой ящик, - А  хочешь,  иди  помоги  своему дедушке Фадею.
- Фадей наб-банкует на Кульбите, и смене зам-мечание запишут. – грустно подал голос Миха.
- Так что? – нахмурился Сергей и поднял голову. – Демьяна обратно послать?
- Не, - продребезжал за меня Казановский, заикаясь, - пусть с-секу л-лучше бдит.
- Ну да, - потер подбородок Серега. – А то и про «немца» придется рассказать… А, ладно.
И плюхнул голову на руки.
- Так мне чего – идти - нет? – уточнил я на всякий случай.
- Хочешь за «Кульбитом» вешаться – иди.  – грустно сказал Мишка, вяло тыча приборную панель ящика.
- Не хочу.
- Тогда сиди, - сказал Миха, растянул рот в широком лошадином зевке, и упал на руки, подобно Сереге. Следом на стол  рухнул и Одилжон  Мансуралиевич.  Воцарилась тишина.

Еще немного скучных, но совершенно необходимых данных. «Кульбит» - позывной подвижного узла министра обороны. Поезда, проще говоря.  И проще  повеситься, чем качать с ним связь. Тамошние радисты избалованы, и в эфире не стесняются обсцентных кодировок.  Потому что у них на поезде нет радиоконтроля, который за каждый лишний знак выставляет претензии.  Сам же состав то заезжает в низину, то в тоннель, сигнал теряется,  и криптограмму приходится гонять по нескольку раз. А в крипте обычно не меньше пятидесяти групп, и в каждой пять знаков, а связь плохая, и что там за буква пищит через раз переспрашиваешь…Да что говорить.  Смениться или просто встать во время сеанса нереально, обмены затягиваются на неопределенный срок. Сидишь,  дуреешь в головных телефонах, и мараешь разлинованный бланк, с каждым исправлением  понимая, что его забракует узкое окошко узловой приемки. И замечания за сеансы с поездом сыпались регулярно. Хотя мне два месяца назад и вышла «рвачка» - но это, скорее, было стечение обстоятельств. За «Кульбит» никто не хотел идти, и тогда в столовке нашли меня – специально срочно сняли с наряда и в засаленной подменке на персональной машине отвезли на центр, усадили за рацию – оператор на другом конце десять минут висел на кодировке «ждите», и все думали, что меня он просто замордует.  На там  попался одногодок, мы быстро нашли общий язык, я сообщил, что меня сдернули с наряда  и попросил максимально затянуть сеанс. Лучше посидеть в теплом зале, чем ползать с тряпкой по кафельному залу. Партнер согласился.  Естественно, пока мы друг с другом болтали, текст радиограммы не менялся. Высший смак передать все в теле радиограммы, не меняя текст! . Это особое искусство! Ведь дать хоть один знак мимо текста, да еще «Кульбиту» -  чудовищная, страшная банка! Нарушение правил радиосвязи! Позор на узел! Но если замедлить скорость передачи на определенных знаках и переспросить в конце: «ок-вопрос-к», а тебе ответят