Необычайное происшествие в Ватутинках

подготовкой под одеялами: «Налево» «Напра-во»! «Кру-гом»! И еще раз, «Кругом!» «Нале-во!» «Напра-во!».  И мой сосед по шконке, нервный  амбал  Кулешов запутавшись в простыне как младенец с грохотом шлепнулся на пол.
После этого, завершая программу,  Мага  поправил длинную, иссиня-черную как у киногероя,    чуприну,
-  Черепа-ч!
-  Мы-ч!
-  Дважды два ч?
-  Сто двадцать пятьч!
-  А Фоку сегодняч кидач через херч?
-  Фока решил всех построич.
Время идет. Дембеля на ушлых местах ищут замену. Туда отбирают  тех молодых, кто не шарит морзянку. Кулешов крутится вокруг нового старшины. То и дело он вызывается на работы в каптерки.  Когда никто не видит, откровенно предлагает старшине назначить за Кочу его.    Да,  сладкая вакансия сапожно-портяночного короля  не дает Кулешову покоя. Он терпеливо выносит гнев и поношения замка Гуры и чмыря Фадейча,  втихаря усмехаясь – с мученическим видом ходит по коридору учкорпуса и распевает заголовки газет – но тщетно. Морзянка не лезет.  Чувство ритма отсутствует, слуха – нет, по ушам прошло стадо слонов. А, что такое «распевать заголовки?» Ну, не только они, здесь могут быть любые слова. Просто заголовки местных газет – или заголовки на стендах -  они на виду, например «Боевая страда», «Ратный труд» и можно издалека контролировать все ли буквы исполнил ушлый амбал. Как поется, к примеру, слово… ну… «Труд?»
Проходящий Бродвеем мимо  учкорпуса  Фока-Батянов, управленец-завхоз в казенной одежде, всю жизнь посвятивший тому, чтобы  сброд молодежи превращался в подобие армии, в тех,  кто чеканно марширует в парадных колоннах, исполняет всегда, что прикажут и при этом молчит! Вдруг с содроганием  замирает от звуков! «Та-а-ак!!! – слышит он ревущее нечто, - «Ре-ша-а-а – ет.» «У-нес-ла-а-а-а!» «До-о-ми-ки-и-и!» Какой домики-и-и – раздраженный голос Фадеенкова.  «До-о-о ми ки» Кулешов??? Ты нарочно? Еще раз.
И снова и снова гудят в пустых коридорах  надрывные вопли. У других взводов по классам своим  уже начинает болеть голова, они  требуют учить тормоза ночью! Почему их кресты давно принимают на слух?! Наши только руки разводят – Кулешов – это нечто.    И Юрец не сдается, но  твердо идет к поставленной цели. И  снова и снова громада учкорпуса оглашается унылыми воплями, словно где-то на горном склоне мычит недобитый осел.  Мычит и мычит.
«До-о-о-ми-ки. За-а-а-ка-а-ти-ки»
Старшина ускоряет шаги. 
Кстати, Фока не знает морзянки. Это позволяет солдатам,  используя  жаргонный свист,  безнаказанно отправлять старшину в срамные места. Также казарменный люд категорично взял за правило применять и  в других случаях созвучные по смыслу для него кодировки. Например, типичная по вечерам перепалка.
-  Дневальный, командуйте построение,  – бубнит старшина в оружейке. Он сидит за решеткой, а говорит  стоящему на тумбе Тимохе (тот отбывает свои пять нарядов). Старшина делает пометки в журнале  сдачи дежурств. («И тут бардак, абы как все ведут. Ни-е-е-е, так не пойдет»)
-    Рота, стройся-а,  -  произносит под нос Тимоха, поправляя очки.  Его взгляд устремлен на журнал «Иностранная литература».  Он лежит вместе с уставами  на тумбочке, впритык к палевому кирпичу ГГС с микрофоном. Тимоха аккуратно слюнявит палец и перелистывает  страницу.
-  Дневальный!  Тимофеев! – новый старшина  уже выучил фамилию шланга,  гнусавит настойчиво,    -  командуйте по Уставу.
-  Сейча-ас,  - не реагируя, «а-кает»  облокотившийся на тумбу инфернальный читатель и перелистывает еще. 
Старшина  делает глубокий вдох.    Он бы с глаз долой  отправил Тимоху. Скажем, на КПП. Но там он спит.  Как и в других нарядах.  И лучше    тумбы места не существует.  И то, пока старшина где-то рядом. Иначе  он либо валяется на кровати, либо торчит в  «чайной», поставив за себя молодого. 
-  Как вы отвечаете… -  – вновь погружаясь в журнал сдачи оружия бормочет старшина – ответьте по уставу, а потом постройте роту.
-    Ец, товарищ страшный прапорщик. – зевает Тимоха,  видит в стеклянных дверях  соплеменника Пана, у которого он стырил журнал,  – Пан, постройка мне роту. –  властно акает Тимоха и показывает пальцем на снующие, орущие,  скрипящие джунгли, устраивающие подушечные битвы.
-  Тимоха-ч! – ахает в ответ Панов  и хлопает себя по левой половине груди – Сердце мое больное  –  журнал!!!  Кричи сам, бобрина! – и выхватывая брошюру, отбегает на безопасное расстояние, после чего строит  обидные гримасы напарнику.
-  Тимофеев,  – настойчиво гнусавит из-за спины старшина,  – не слышу…
-  Сейчас, я  сказал…  - раздраженно бормочет  Тимоха и хладнокровно спускается с тумбы,  прыгает на Панова,  вырывает  журнал, но Пан крепко вцепляется в руку гиганта, оба летят на полу,  и,    уже стоя в партере.  Тимоха  ловит  за штанину кальсон бегущего мимо кривоного, лысого черепа.        – Богдан,  кричи «стройся».
-    Рота, стройся! –  истошно вопит наш собрат,    отчего просыпается  спящая смена, поднимают головы за забором прохожие, и открывают глаза  спящие  возле люков теплотрассы собаки.
Шлепая ластами тапок, молодой убегает  в бытовку. Тимоха, зевая, становится к тумбе.  Ищет страницу, на которой читал.    Фока, с ошалевшим лицом,  через решетку гнусавит: «Товарищ ефрейтор, вы чего?» «Чего?» «Вы сошли с тумбочки» «Ни-и-и-е, товарищ  «  старший прапорщик, вам показа-алось».

Славные деньки! Начало пути, каждый день  новизна. Сдача на допуск, караулы, оружие! А еще -  с велосипедом на носу быть непрестижно. Таких все время кличут ласково: «очи».  И все чаще Кошкин подумывает перейти на контактные линзы. Они, в  коробочке от сережек,  утоплены в паролон. На гражданке от них болели глаза. Но здесь, каждый раз откликаться на оклик презрительный?»  Хотя  половина роты тоже слепая! Да, в дурацкой роте  слепых – половина! Но никто не носит очки! Прямо как  в школе, где Демьян их стеснялся.
«Решено, - вздыхает Демьян, -  да здравствуют жесткие линзы».
 
Месяц долой, и  линзы словно прирастают к глазам. Теперь процедура их надевания на зрачок превращается в ротное представление. Старые ахают, отворачиваются и за сердце хватаются, когда Кошкин хладнокровно ощупывает пальцами глаз.
Еще  месяц мимо, и мы полностью знаем порядки. Но все равно на что-то надеемся. Мечтаем, что нас не  будут гонять как  несчастных бобров.  Ведь  мы же вместе трудились, сообща ненавидели. Мы им пытались помочь.  Узнав,  как их дрессируют, от страха и изумления Кошкин  предложил дать отпор старикам сообща! В роте молодых человек шестьдесят, а их всего сорок, но те только состроили грустные рожи, типа, «мечты, мечты». А теперь уже и самого  смех разбирает. А  помощь бобрами встречается все холоднее. А их надзиратели день ото дня  дружелюбнее… к ним.
Еще  две недели долой,  и быт втекает в невероятный, необъяснимый абсурд – вчерашние  рабы и надсмотрщики сходятся как ни в чем ни бывало! Курят, смеются, анекдоты друг другу рассказывают! За столы одни в столовке садятся! Это после того, как они их дубасили!
Народ череповский  вздыхает. Живет по инерции.    Кошкин же в тайне надеется, что заслужит «автомобиль» - перевод в старослужащие. Перевели же  Благого из пятого взвода, невысокого, близорукого земляка. Дема сам видел, как Эдик прятал очки. «Пацан офигительный» - говорили о нем. А ведь и Демьян  офигительный, он лучше дедов  шарит морзянку. Он сдал допуска, тащит смену, наряды.  И чтобы его гонять как других? Это абсурд!
И в итоге    Геша Тарабрин разрешит все сомнения. Этот тщедушный бледный пацан,  с хохолком из белесых волос,  сдаст его старикам. Так, с ухмылочкой и доверительно, хохмой поделится:  Кошкин-то нас подговаривал ополчиться на старость. Старики  призовут Демьяна на суд, и  начхать, что      был он неопытен, глуп.  и ох,  на быстром же «автомобиле» же  Дема тут же прокатится! Прямо  в  наряды,  работы,  «в после отбоя» подходы, в досрочный бобрятский период. Будет люли принимать, отжиматься, считалочки всякие назубок отвечать, развлекать стариков, а его сопризывники будут видеть десятые сны.    Зато  в день приказа, ему будет все ни почем.  Шкура дубленая, нервы – канаты. А главное,  чутье и предвиденье.  Когда «приказано выжить»,  в обстановку вникаешь мгновенно. 

***

«Ну, и что  приятного  в третьем лице? Ничего нет приятного,  – я    отвлекся от мыслей, обвел взглядом  скучный пейзаж. За  плакатами размашистым шагом  шел  высокий,    флегматичный  мужик. В  приплюснутой,  приземленной, как летающая тарелка,  фуражке. Старший прапор Кузнец. Начальник продсклада.  Его Кондом не пошлет за флажковыми.    Проходя мимо, поздоровался с Батяновым за руку. 
И напомнил один эпизод, от которого на душе потеплело…
«Ха, так    вспоминать надо  не    вообще, а о  подвигах, когда дедов опускал?    Странно, их до фига,  а воскрешать и не тянет! Словно могут подслушать.    Я  и не пытался ни разу, проживал день за днем, откидывал, как землю в отвал – поскорей, поскорей!  Может, стоить попробовать?  Взять хоть случай «трех банок», «залетов», сиречь.  Началось там печально. И, конечно,  с Плутона.  Как Д.Артаньян, в одно утро  я получил три приглашения.  Только не на дуэль, а подойти после отбоя  к трем разным дедам…


. И как минимум в двух виноват был Плутон.  Дело было так. Тимоха не вылезал из нарядов по роте. Стоял на тумбе. Но в тот вечер пятницы старшина куда-то уехал.  И он живо поставил меня за себя. А еще Кулешовы Сомов в наряд припахал.  Потом старшина приехал, и долго сидел в канцелярии,  на горе Тимохе и Сомову – мы даже отбились нормально, и нас даже не дергали, потому что с ними в официальном наряде был Славка. Он же и встал в два часа ночи на тумбу.  Поэтому мы отбились нормально и тут же заснули. А утром меня с  Кулешовым снова вернули в наряд…





Над плацем гулял ветер. В пустой казарме к окнам второго этажа прилипли свободные солдаты, сплошь «бумажки». За стеклом, словно в театральной ложе, отчетливо читались их возбужденные силуэты.  Они радовались, видя, как на плацу гнобят ненавистную старость. И не было лучшего зрелища в мире!
- Товарищ подполковник, разрешите? – басовито подал голос Гордей, его тонкая фигурка покачивалась на ветру перед строем, - у нас боевые расчеты не менялись полгода. Панов на две…
- Отставить! Сержант Панов, - зычно произнес Гонденко, сверля глазами строй.
- Я! – еще раз хитровато отвечал похожий на гнома Пан.
- Направление и позывные сети,  – скучно произнес подполковник, поводя глазами по низким тучам.
- Направление номер двенадцать: Биатлон, Аномалия, Крещатик, Акация, Нарцисс, Легенда.
- Отвечайте по форме! – раздраженно бросил Гонденко и заложив руки за спину, повернулся к  строю спиной, давая разглядеть свою идеальную осанку. Сам же занятым коршуном взирал  на казарму, где  оставшиеся без старшины дневальные, Згамук и художник Нападовский, тоже  с интересом наблюдали уставную задрочку. Они согнулись в три погибели, монументально оттопырили зады в шинелях,  а их веники словно приросли к земле. Гонденко поднял сжатый кулак, и метлы снова похоронно зашуршали по асфальту.
- Направление номер двенадцать, западный военный округ,  – недоуменно  произнес Панов: полного доклада никогда не требовали.
- Корреспонденты, локации? – Гонденко вновь повернулся к