вытянутый зал боевых постов тянутся стальные шкафы. Они мерцают индикацией, пищат морзянкой и булькают абракадаброй. Ночью длинные ряды аппаратуры из-за моргающих светодиодов кажутся звездным небом.
Стена шкафов разделяются небольшими столешницами, едва позволяющими раздвинуть локти. На них покоятся пластиковые головные телефоны, похожие на две черные таблетки, соединенные тонкой дужкой. Именно «телефоны», а не «наушники». За слово «наушники» можно и отжаться. Из под столешницы выдвигается серый датчик Р-010: клавиатура, как у пишущей машинки, с двумя кругляшами подстройки скорости передачи сигнала. При нажатии на кнопки раздаются длинные и короткие звуки - короткие точки и длинные тире. Покрути кругляш – и сигналы звучат словно длинное, кошачье мяуканье, выкрути в другую сторону – и сигнала почти не замечаешь, в коротком, в долю секунды, мышином писке. Еще лежит большая толстая тетрадь, она же журнал радиообмена, куда записывалось время и содержание переговоров, разумеется, не полностью а цифрами и сокращениями. Сегодня я качаю связь с узлом связи на Кубе, в Лурдесе, с позывным «Камыш». Таким же кирпичным зданием, где сидят уморенные жарой наши радисты в зеленых панамах. Моя работа ерундовая - отстучать кубинцам несколько кодировок, получить такие же в ответ, а потом контролировать сеанс зас-телефонии, то самое булькающе-квакающее месиво что слышится в любом приемнике на средних волнах. Короче, работы минут на пять. И целых пятьдесят минут потом выдумывай себя развлечение. И так - двенадцать часов. Скукотища! Зато рядом нет стариков. Деды - Касамов, Гордяков, Миха Казановский и Фадеенков сидят на БП-14, в сорока метрах, в другом углу здания, – в отдельном кабинете с четырьмя рациями для связи с узлами Варшавского пакта. Но Договор умирал, и обмен заглох. Теперь в комнатке с рациями, размером с небольшой телевизор оставалось только спать, читать, или слушать музон на заветных частотах. Даже депеенце перестали вычислять их боевой пост, ураганом врываясь из коридора, тот же Сю-сю и сейчас может заскочить из спортивного интереса. И если забежит, он однозначно накроет дедов спящими и запишет банку! Да. И тогда чья-то партия сдвинутся на более поздний срок…
Но! Но…
– о Сюсю! Не заскакивай к ним! Не записывай банку в протокол дежурства! Пусть они сгинут с глаз долой побыстрей! Майор Маралов, пожа-алуйста!
Хотя Миха Казановский ничего. Одил Касамов мировой парень. Серега Гордейч - туда-сюда, но вот земляк Фадеенков настоящий поц. Одно лишь его присутствие херит настроение.
Судите сами: по Неуставу нельзя гонять молодых абы как. Гнобить можно лишь тем способом, каким в свое время гнобили тебя, в этом главное отличие Неустава от дедовщины – никакого произвола! Но получив власть на втором году, Фадей все время норовил выйти за рамки, почитая это за доблесть. Отсыпаясь днем, ночью он страдал бессонницей и развлекался, мытаря нас. Мало того, что участвовал в ночных экзекуциях, чего деду не полагалось – их исполняли птицы, но он припахивал нас и после задрочек, что было полным скотством. Ведь «банкир» после сеанса воспитания должен набираться сил или осмысливать причины залета. А он толкал ногой кровать измученного бобра, и ему было по-кайфу, что именно этот тип только что наполучал в душу тумаков и отжался триста раз. Разбудив человека, Фадей загружал его нескучным поручением: найти за пять минут живую сигарету (то есть уже прикуренную), а сигарет этим летом в стране не водилось, а сам благополучно засыпал, чтобы с утра противным голосом ныть что молодой «кинул его через х…». И снова назначал подход после отбоя.
День проходил, наступала ночь, залетчики покорно подходили к ложу капризного деда. И история повторялась.
Излишне говорить, что я был его любимцем.
Да, пару слов о Неуставе.
Неустав отнюдь не «дедовщина». И подавно не «землячество». В нашей Роте оно не давало молодому никаких прав. (Только вселенчан в роте было сорок человек). Конечно, молодежь застилала кровати, убирала расположения, ишачила в нарядах. Случалось и насилие. Но к нему привыкали настолько, что день, проведенный без п…лин казался недействительным. Тумаки у нас были чем-то вроде разговора на повышенных тонах.
Принято считать, что «дедовщина» удобная для офицеров форма самоорганизации личного состава. Не требующая от офицеров усердия, а только номинального интереса, и лишь иногда, при чреватых оглаской проколах «выявления и наказания «зачшиншиков». И эта форма складывалась в каждой части, где было неравенство по срокам службы. В принципе, так, но…
Неустав – явление уникальное, свойственное по преимуществу подмосковным частям, где боевая работа сведена до минимума, офицерский состав гротескно чванлив перед нижними чинами и по-лакейски угодлив со старшими оп званию. И где близость столицы заставляет кадровиков Минобороны терять самоуважение, распределяя туда генеральских сынков. Будущих господ офицеров Садового кольца.
Эти господа не умеют работать в сетях, не бегают с нами кроссы и не выходят на физзарядки. Они на словах клянут неуставные отношения, но никогда не ночуют в Роте. Зачем? Для них смыслом службы являлись дача, квартира и Садовое кольцо, и до него было рукой подать.
Они томились в строю на еженедельных разводах, прикидывая, как бы незаметней слинять на распродажу, когда в зал политзанятий в учебном корпусе привозили импортный дефицит: сапоги, дубленки, джинсы или заграничные продукты. Или как припахать взвод бесплатных слуг на уборку двора под руководством офицерской женки, засранного детками того же офицера… Пардон, не офицера, а «звездуна».
Именно «звездуна»! Неустав не числил их в офицерах. Отдать честь «звездуну» считалось позором. Ответить по-уставному: «есть»! – действием, лишенным смысла. На их приказания сперва произносилось - «ладно». Если офицер не унимался и вопил: «не понял, солдат?! Ты как отвечаешь?!» произносилось - «хорошо». А уж если и тут «звездун» исходил поносом: «отвечайте по уставу!», в ответ выдавалось сакральная кодировка: «ЕЦ», так удачно созвучная «Есть». В «ЕЦ» - «ТА – тиииии – ТА – тиииии – Та» - русское ухо без труда различало самое распространенное народное ругательство. («ПО - ше-е-ел ТЫ на-а-а….»). Оно и было им на радийном жаргоне. Не дай бог получить «ец» во время сеанса связи, позора не оберешься. И просто так им не бросаются, тут нужно серьезно набанковать, капитально.
Короче, «звездунам» мы отвечаем «Ец», если не срабатывает «ладно» и «хорошо». Но обычно срабатывает, к нашему сожалению. А так сладко безнаказанно послать «звездатого»! Они же с морзянкой не в ладах!
Имелись в части и настоящие офицеры, тот же Волк, и козырять им было незазорно. Но Роту они посещали редко, больше лазали по антенным полям, сидели в сетях или ковырялись под землей в паттернах, ища пробитый кабель.
Ну а для старших командиров наша часть была заслуженной наградой, дающей возможность перед выходом в отставку построить себе поместье на Красной Пахре.
Такова была суть службы в Подмосковье. Таков был Неустав.
Да, еще - внешне армия смотрелась цивильно. Мы маршировали строем, получали очередные звания, старались сорвать благодарности на смене (или, по-нашему - получить «рвачки») и гнили в караулах в обнимку с опостылевшими «калашами». Многие носили лычки, одну или две. При этом сказать сержанту «товарищ сержант», чем поначалу грешили новички, приехавшие из учебки, являлось святотатством. Обращаться можно было лишь по именам, приветствовалась ласкательная форма, особенно в обращении с дедами. Не Сергей, а Сер-е-жа. Не Андрей, а Андрю-юша. Нежно, с пониманием, стараясь беречь издерганные нервы старослужащего. Кажется, я это уже где-то читал…
Ну и еще, и тут я не скажу ничего нового: конечно же, по Неуставу боготворился Дом! Именно боготворился!
Ибо Неустав был нашим вероисповеданием, «гражданка» - Царством небесным, демобилизация – воскресением из мертвых. Прохожий на улице считался пророком, переодевание в рубашку и джинсы – ритуалом облачения в сакральные одежды. Само слово «гражданин» произносилось с трепетом. Оно было почетнее, чем «фазан» - отслуживший год, или «дед» - разменявший полтораху. К тому же Неустав, при внешней жестокости, защищал личность от надменного произвола «звездунов», и высшей его доблестью было отбыть номер в подмосковной армии не чувствуя, что ты в ней служил. Словно выезжал на два года в… сумасшедший дом, или народный цирк. Личность не страдала от тупой уставной зубрежки, чего так боятся интели, оправдывая себя за откос от службы. Наоборот, в чудных свирепых порядках личность - рождалась…
Ага! Слышу, слышу недовольный голос коллег: ну и? Зачем кичиться отличием «дедовщины» от Неустава? Ведь все одно и то же!
Допустим! Только скажите, ваша хваленая «дедовщина» вступала в схватку со «звездунами»? Вы устраивали голодовки? Отменяли заразу «землячества», когда массово стали призывать непросвещенных азиатов? (Да, забыл сказать: Приказ – Благая весть). Саботировали лицемерных военных прокуроров, ищущих любую зацепку, чтобы покарать не виновного, а того, кто им не понравился? Доводили Устав до абсурда? А наша часть доводила… Отчего и погибла два года спустя. И уже без нас. А в том приснопамятном девяностом наша волшебная Рота, словно золотая Византия, цвела, пахла и властвовала над нашими душами.
Вернемся к Фадею. Он казался человечком, составленным из спичек, засунутых в военную ха-бешку.. За продолговатое лицо и череп с черными гладкими волосами, втянутые щеки его стоило назвать Кощеем. Став старым, он показал себя совершенно не умеющим сдержать дурковатое нутро. Он без причины скандалил, грубил соплеменникам, истерил в строю и не делал различий между звездунами и спецами. Он воевал даже с самим старшиной! И еще возмущался, получая отказы в простых мелочах, вроде увольнительных. Сотоварищи дружелюбно внушали: «Ты же кидай звездунов по-тихому, а не напоказ. Ты же спецам не отвечай «ец». Они знают морзянку». Какое! Фадей всюду лез на рожон, то и дело попадая впросак. Чего стоил случай, когда он пьяным пошел в штаб выяснять отношения с Кондомом. После этого и был услан на губу, чего в нашей части отродясь не случалось. Все знали, что служба идет по Неуставу, по Неуставу – но идет. Дембель неизбежен! А наверх следует «гнать Устав», чтобы начальство не беспокоилось. И нужно разграничивать эти две вещи в своих мозгах! Нужно соблюдать правила игры!
Рано или поздно, что солдаты, что звездуны правила всасывали и исполняли их на автомате. И служба шла, не беспокоя ни домашних, ни вышестоящих непредвиденными вывихами. Однако, Фадей положил себе стать исключением. Он видимо, чувствовал, что это его лебединая песня, и никогда больше в жизни он не сможет похвастаться ни удалью, ни властью, и выпендривался напоказ, чтобы получить нагоняй, а потом хвастался, болезненно ожидая одобрения. И им преувеличенно восхищались. А когда он бежал бахвалиться другим взводам, в нашем за своей спиной поднимался на смех.
И вот сегодня он засунул меня на смену.
Работы – нет.
Чего ждать?
Сказав на площадке:
