Виктор. Он не разбирался в званиях и на всякий случай назвал охранника офицером.
От удара кулака в лицо он едва устоял на ногах, у него закружилась голова.
— Здесь нет ничего твоего. Понял? — заорал по-русски охранник. — Только жизнь, и та во временном пользовании. Но вы будете пользоваться ей недолго. Ты, грязная вонючая собака, не имеешь права обращаться к солдату вермахта! Профессия есть?
— Я скрипач, господин офицер, — ответил Виктор. — Я играю на скрипке.
— Боже мой, — удивился охранник. — Скрипач! Ну какая польза от твоего пиликанья, урод? Был у нас один такой же. Правда, пианист. Мы переломали ему пальцы, один за другим. Совали в железную дверь и захлопывали её. Десять раз.
Виктор печально усмехнулся.
— Чего ухмыляешься, ублюдок? Здесь может смеяться только дьявол и его наместники. А наместник дьявола здесь я.
— Какое мне дело до того, что ты наместник дьявола? — буркнул Виктор. Но охранник услышал его. Осклабившись, он показал палец Виктору.
— Тебе есть дело не то, что до меня — всего. Для тебя важен даже мой палец. Видишь его? Это не простой палец. Это палец смерти. На кого укажу, тому останется жить столько, сколько нужно пройти до газовой камеры.
***
Короткие, резкие приказы, которыми так гордится немецкая армия, подавляли волю. Громкий бесчувственный голос рубил слово за словом:
— Женщины и дети снимают обувь при входе в барак. Чулки вкладывают в туфли, детские чулочки — в обувь детей…
Женщин загнали за барак, отделивший их от площади с мужчинами, и приказали раздеться. Догола.
Потом женщин сажали на лавки и десяток мужчин-стригалей в лагерных полосатых робах ручными машинками стригли их наголо. Жёлтые и огненно медные, волнистые и прямые, как солома, тонкие и лёгкие, прелестные девичьи локоны и чёрные, с сединой, женские косы падали в кучу на землю.
Потом женщин ставили на лавки и мужчины стригли им волосы внизу живота.
Ясное дело, в лагере необходима гигиена, для того и стригут.
Женщины не знали, что их волосы нужны военно-морскому ведомству Рейха. Груды чёрных, русых, белокурых волос мыли, дезинфицировали, упаковывали в мешки и отправляли для изготовления матрацев, канатов для подводных лодок. Волосы не гниют от сырости.
Она стеснялась, когда ей стригли голову, прикрывала рукой обнажённые груди и низ живота… Она жутко стеснялась, почти до потери сознания, когда её поставили на лавку и мужчина стриг её внизу… Ни один мужчина ни разу в жизни не касался её обнажённого тела! Правда, эти мужчины больше походили на автоматы: торопливо стригли женщин и девушек, абсолютно не обращая внимания на девичьи прелести и старческие уродства. Изношенные машинки стригли больно, драли волосы…
Её лишили не только одежды, но и волос, которые хотя бы обманывали, что прикрывают её наготу. Её словно изнасиловали.
Вахманы, не реагировавшие на наготу множества женщин, то и дело покрикивали по-русски и по-немецки: «Быстрее! Шнель! Лос! Лос!», подгоняли для стрижки и отгоняли стриженых в новую колонну.
Женщинам не приходилось ходить голыми на улице в присутствии других, они прикрывались руками, им было стыдно, хотелось спрятаться хотя бы друг за друга. Голые люди не принадлежат самим себе. Голый человек перестаёт сопротивляться и покорно подчиняется приказам. Обнажённые теснились друг к другу, как стадо перепуганных овечек. Становились стадом.
Эскортируемые вооружёнными эсэсовскими конвоирами в касках, женщины бежали между двумя рядами колючей проволоки, по которой был пущен ток высокого напряжения. Им сказали, что они бегут к дезинфекционной станции-бане.
Они не знали, что немцы эту дорогу называли «дорогой на небеса».
***
Колонна голых мужчин бежала между двумя рядами колючей проволоки.
Виктор увидел, что параллельно им, по другой такой же дороге бегут обнажённые женщины! Их стриженые головы выглядели неестественными шарами, голые тела были совершенно непривлекательны…
«Та девушка… Она в этой колонне?» — думал Виктор, пытаясь разглядеть среди непривычных голов ту симпатичную головку. Он перехватил смущённый, виноватый, испуганный взгляд мальчишки, прикрывающего рукой грудь. Это не мальчишка! Ягодицы девчоночьи… Это она! Прикрывает груди одной рукой…
Виктор отвернулся… Но тут же повернул лицо к ней. Смутился, увидев её обнажённость. Её испуганность ранила его. Он закивал ей: «Держись! Я с тобой!». Она закивала в ответ: «Я понимаю! Спасибо!».
— Schneller! Schneller! Schneller! Быстрее! — с шипением хлопали по ушам команды вахманов. — Вода в бане остывает!
Неожиданно две дороги слились в одну… Женская колонна притиснулась к мужской… Сначала мужчины и женщины пытались сторониться друг друга, но впереди движение застопорилось, задние напирали на передних, колонны смешались…
Виктор стоял неподалёку от неё. За чужими телами они не видели тел друг друга. Только глаза, только её взгляд, просивший помощи и защиты, только его взгляд, говоривший: «Я с тобой…».
Виктор мельком посмотрел вперёд. Перед началом смешанной колонны виднелся фасад здания из красного кирпича, над низкой, но очень широкой дверью большими русскими буквами написано: «Баня».
— Внимание! — объявил громкий голос. — Вас слишком много, чтобы мыть и дезинфицировать по-отдельности. Уже ждёт следующий состав новоприбывших. На помывку вашей партии отведено пятнадцать минут. Сейчас вы организованно войдёте в помещение. Дверь закроется. Вы примете горячий душ и выйдете с другой стороны. Там вас оденут и поведут в столовую. Тех, кто попытается нарушить порядок, жестоко накажут, вплоть до расстрела!
Широкая дверь, похожая на ворота ангара, открылась, и, здание, словно огромное чудовище, принялось заглатывать людей.
Она то и дело оглядывалась на Виктора. Её испуганные глаза просили: «Не бросай меня!».
Виктор, стеснённый телами соседей, непроизвольно перемещался поближе к ней.
Моечный зал выглядел странно. Во-первых, Виктору не понравились двери с резиновыми уплотнителями. Огромное, как спортзал, помещение с невысоким потолком — не видно ни леек, ни каких-либо разбрызгивателей воды… С противоположной стороны такая же дверь, как и входная. Странный запах, не похожий на запах общественных бань и душевых. Нехороший запах.
Виктор услышал шёпот за спиной. Шопот человека, которому причинили боль:
— Нас убьют.
И ответ, переполненный страхом:
— Это невозможно, вы сошли с ума.
И утверждение, как гранитная безнадёжность:
— Нет, это они сошли с ума...
— Мне страшно...
Людей в помещение набивалось всё больше и больше. Люди стояли, почти притиснувшись друг к другу.
Её испуганные глаза искали его взгляда.
Виктор старался всё время смотреть на неё, но между ними мелькали чужие головы. Они то и дело теряли друг друга. Виктор попробовал переместиться ближе к ней. И она проталкивалась к нему.
Громыхнули закрывшиеся двери…
Гомон на мгновение стих…
Было слышно, как где-то в потолке щёлкнули какие-то задвижки… Из зарешеченных отверстий в потолке появились клубы белого пара… Или дыма?
— Газ! Это газ! — завопил кто-то истошно, не понять — мужчина или женщина. — Нас отравят!
Люди закричали, волна тел хлынула к дверям. В середине помещения стало просторнее…
Она метнулась к Виктору, Виктор рванулся к ней… Онемели на мгновение, увидев свою обнажённость… Виктор никогда не видел голой девушки…
Люди кричали, как безумные, лезли друг по другу к дверям…
Газ опускался вниз… Виктор почувствовал неприятный привкус во рту. Она, вероятно, тоже. Панически глянув вверх, она кинулась к Виктору. Он поймал её тело в объятия, прижал к себе… О-о-о…
— Мы умрём… Мы умрём… — горячечно шептала она, прижимаясь щекой к его щеке. — Но почему? Я мечтала любить, я мечтала быть любимой… Я мечтала стать женщиной… Родить детей… Но почему? За что?!
Виктор чувствовал подташнивание и головокружение.
Она судорожно прижималась к нему, то и дело меняя положение рук, притискивалась к его щеке щекой… Он ощущал упругость её грудей… Она суматошно целовала его в щёки, в глаза, в губы, обвила его руками… Повисла на нём, обвила ногами, словно пытаясь по нему подняться вверх…
***
Вахман у газкамеры жестом дал команду заключённым открыть дверь.
Проём двери, как всегда, до самого верха был забит хаотично нагромождёнными голыми трупами в самых невероятных позах мучительной агонии. Люди до последнего лезли к двери, давили и душили друг друга, надеясь, что дверь сломается, откроется, выпадет…
Не выпала. Не сломалась. Не открылась.
— Как всегда… — буркнул заключённый зондер-команды, обслуживающей крематорий, оглядывая спрессованную стену из человеческих тел.
Общими усилиями «зондеры» выдернули за ноги первый труп. Следующие вытаскивались легче.
Гольдзухер (прим.: «золотоискатель»), пленный с зубоврачебными щипцами в руке специальным крючком цеплял нижние челюсти трупов, раскрывал рты, выдёргивал золотые и платиновые зубы, складывал драгоценный металл в ящички. Трегеры (прим.: носильщики) грузили лишённые ценности трупы в вагонетку, катили в крематорий, к жадно гудевшим печам, которые обслуживали офенмайстеры (прим.: печники).
Вывезли груду трупов от двери, стали очищать помещение, бетонированный пол которого был залит мочой и загажен экскрементами.
Долго не могли расцепить два трупа, свившиеся в единый комок. А расцепить надо: в печь крематория два трупа сразу не влезут.
— Ганс! Иди сюда! — со смехом позвал вахман приятеля. — Посмотри на зверя с двумя спинами (прим.: так Шекспир называл мужчину и женщину, занимающихся сексом)! Ты когда-нибудь видел, чтобы трупы занимались любовью? Иди, погляди. Будет что нашим рассказать!
Подошёл второй вахман, постарше первого, глянул на сплетённые в единое тела девушки и парня, хмыкнул. Вытащил трубку, набил табаком, закурил. Задумался.
— Ты недавно здесь, не насмотрелся ещё. А я с основания лагеря. Раньше их перед крематорием раздевали… Одна красотка тут, помнится, стрептиз устроила…
— Да ты что?! Вот бы посмотреть!
— Благодари Бога, что не посмотрел… Она, видать, поняла, куда их ведут. И начала вытанцовывать перед шарфюрером, начальником команды. Раздевается, швыряет одежду… И танцует голая! Ох и красивая была, стерва!
Вахман долго качал головой, вспоминая раздевающуюся красавицу.
— Шарфюрер и растаял. Она к нему пританцевала… Голая! Обвила руками за шею… Руки шарфюрера так и прилипли к её заднице… Никто не заметил, как она вытащила у шарфюрера из кобуры пистолет. Все же на её сиськи, да на аппетитную задницу смотрели… В общем, шарфюрера насмерть, двоих вахманов ранила…
— Ужас! — возмутился молодой вахман.
— Её потом в крематорий отволокли и живую в печь засунули.
— Как смогли? Она же, наверное, сопротивлялась! — удивился молодой.
— Ещё как сопротивлялась. Еле запихали… Не представляю, что ощущает человек, попавший в топку… Который дышит огнём. У которого от огня лопаются глаза, обгорает вся кожа. Кричала она, конечно, дико. Но недолго.
Эсэсовец безучастным взглядом скользнул по обыденной картине: трупы голых мужчин вперемежку с трупами голых женщин. Какие они всё-таки неприятные, мёртвые!
Старший снова задумался.
— Это сейчас здесь порядок. Психология! Они, — вахман пренебрежительно кивнул на трупы, — до
