Ронове. – Или вы их украли?
-У нас не бывает воров! – девушка даже оскорбилась. – Ваши вещи вам вернут, если так будет угодно хозяину.
-Сядь со мной, поешь, - предложил Ронове, желая сгладить обстановку.
Девушка отвернулась:
-Я не могу.
-Я разрешаю! Да и ты же должна следить за тем, чтобы у меня было все необходимое! Так вот – мне нужна компания.
Аме холодно взглянула на него. Неприятное, мелькнувшее в её улыбке, вернулось, изуродовав точёные черты лица:
-Я сказала, что не могу.
Она на самом деле имела такой вид, словно при одном взгляде на курятину её тошнит. Не дожидаясь, пока Ронове опомнится от её тона, Аме вышла прочь, снова провернулся в скважине за нею ключ.
-Безумцы! – фыркнул Ронове, поражённый такой ненормальной реакцией.
Но переживания оставили его. Они не возвращались пока он не насытился. Лишь когда прикоснулся к кувшину, снова провернулся ключ в скважине.
-Вернулась! – хихикнул Ронове сам с собою, в общем-то довольный таким положением вещей. Но в комнату вошла не уже знакомая ему Аме, а молодой блондин высокого роста и довольно тщедушного сложения. В чертах нового гостя Ронове увидел такую же бледность и болезненность точёных словно бы из мрамора черт, те же мешки под глазами. Он сообразил, что перед ним брат Аме и поднялся гостю навстречу, полагая, что этот человек будет адекватнее своей сестры и объяснит Ронове всё.
Гость, в самом деле, прошёл в комнату, слегка облокотился на стол, занимая удобное положение. Он действовал наглее и решительнее и Ронове это нравилось.
-Вы брат Аме? – он первым решил нарушить молчание.
Гость кивнул:
-Вы можете звать меня Филипп.
-А я Ронове. Я – Охотник Церкви животворящего Креста…- Ронове осёкся. Он не был уже охотником. Вряд ли Церковь Креста примет его теперь.
-Я знаю, - ответил Филипп, разглядывая его лицо с какой-то странной щепетильной внимательностью. – Я полагаю, что вы удивлены?
-Да, я…
-И желаете прояснить ситуацию? – закончил Филипп тем же холодным, ничгео не выражающим голосом.
-Да, - подтвердил Ронове, - я выполнял определённое путешествие в целях…
-Вы были в лесах, примыкающих к границам владения моего хозяина, - Филипп и в этот раз не дал Ронове закончить. – В самом лесу есть черта, где начинаются его владения. Вы перешли их. И вы совершили убийство – я видел это. Убийство церковника.
-Это было выну…
-И вы, - Филипп легко перебивал жалкие попытки Ронове заговорить, - как и подобает убийце, пытались сбежать. Я не дал вам этого сделать. Я настиг вас, ибо убийство, совершённое во владениях моего хозяина, но без его ведома, подлежит его судейству и разбирательству. Закон суров, но он таков.
-Подождите! – взмолился Ронове. – вы ведь не знаете никаких обстоятельств! Понимаете, я – церковник. Я искал беглецов, которые предали Церковь. А тут один из моих спятивших соратников налетел на меня и требо…
-Мне не нужны ваши обстоятельства! – отмахнулся Филипп. – Они могут понадобиться моему хозяину или вашей церкви.
-Отпустите меня! – Ронове заглянул в холодное лицо Филиппа. – Могут пострадать люди. Я должен найти своих друзей. Я должен к ним вернуться.
Филиппа слова Ронове не тронули.
-Вы не сделаете отсюда и шагу, если того не прикажет хозяин. Нас не касается то, что вас так тревожит. Мы лишь охрана. Мы выполняем волю нашего господина, а он установил законы над нами.
-Но я не…
-Не дёргайтесь! – рявкнул Филипп неожиданно и что-то звериное отозвалось в этом рыке. – Сидите здесь и не пытайтесь устраивать сцен, мы их здесь не оценим. Мы не ваша церковь! Мы не ваши запуганные монахи креста!
-Ваши?.. – Ронове не был из числа пугливых людей, но здесь пробрало даже его, и всё-таки ум зацепился за повтор отчуждающих «ваша» и «ваши». – Мы же на одной стороне! Мы все на стороне…Креста?
Ещё до того, как промолвить последнее слово, Ронове почувствовал, что смешон. Он не понял ещё причины этого, но ощутил всей кожей своей этот липкий и плотоядный взгляд Филиппа – взгляд хищника, взгляд скота, поднявшегося над человеком.
Не понимая своего порыва умом, Ронове вскочил. Кресло завалилось набок от его движения. Но на Филиппа это не произвело никакого впечатления, он продолжал, слегка склонив голову, разглядывать пленника.
-Ваша сестра сказала, что вы – охотник! – Ронове чувствовал себя беспомощным. Пойманным, жалким, нелепым…
-Это так. Мы все охотники. И даже Аме, - Филипп облизнулся и вдруг произошло страшное. Глаза его полыхнули желтоватым огоньком, а нижняя челюсть чуть подалась вперёд и зубы заострились, удлинились, демонстрируя обалдевшему и омертвевшему от ужаса Ронове треугольную их форму.
-Исчадие-е! – завопил Ронове, бросился к постели, намереваясь отломить хоть деревяшку от спинки кровати, лишь бы было у него оружие против этой богомерзкой отвратительной твари.
Филипп захохотал. Лицо его вернулось в прежний вид, он стал похож на человека – очень красивого, только холодного и скованного, такого же тщедушного. Ему было весело от страха Ронове, от ужаса затравленного зверька, находящегося полностью во власти самой смерти.
-Не тряситесь, священник! – Филипп скривился, наблюдая за тем, как лихорадка бьёт всё тело Ронове, как безумно он рыщет по карман, ища распятие. – Никто вас без суда не сожрёт. Вот явится хозяин, с ним и говорите! А пока не дурите… мы шуток не любим. Ваших шуток уж точно.
Филипп, уже не скрывая оскала, проследовал к дверям, не обращая внимания на всё ещё трясущегося от омерзения и страха Ронове. Но у самых дверей, растягивая садистское своё удовольствие, обернулся и посоветовал приторно-ласковым тоном:
-Знаете, наш хозяин очень любит формальности. Услужите ему, если не хотите попасться на его клыки в первые же два мгновения, обращайтесь к нему как того требует этикет. Вам, он может быть незнаком? Что же, я подскажу. Называйте его «ваше сиятельство», как и подобает называть графа или же «господин», как полагается человеку слабому, находящемуся на краю гибели.
И Филипп исчез из клети Ронове в прекрасном настроении. Ронове взглянул на потолок, смаргивая слёзы:
-Боже…боже, за что ты так со мной? боже…
От перенапряжения и потрясения сознание спасительно оставило его, и Ронове обмяк, рухнул прямо на пол, скошенный ужасом и безысходностью.
Глава 26.
Когда начало смеркаться, Абрахам велел остановиться – дальнейший путь был безнадёжен, и он знал это лучше всех, недаром проводил он целые часы, склонившись над картами этой местности.
Рене захотелось поспорить. Он не желал промедлений – их и без того было более, чем достаточно, да и опасно было оставаться в пролеске, на который они вышли. Ночной лес не располагал к спокойному сну, звуки живой, не осквернённой интригами Церковников и Цитадели, природы будоражили кровь с непривычки. И в этих звуках, которых оказалось внезапно так много (Рене почему-то не замечал раньше, как шумен лес), любой мог подкрасться к ним.
Но Рене, открыв рот, вдруг вспомнил, что Абрахам – маг, и маг, который недолюбливает самого Рене, а это значит, что он может просто уничтожить Рене и ничего никто не докажет. Спорить тут же расхотелось, Рене, выражая всем своим видом покорность, плюхнулся на траву и с удовольствием вытянул ноги.
Стефания тихо села рядом. Она очень устала – весь её прежний мир давно распался, и она даже не могла вспомнить теперь, когда был для неё последний тихий спокойный день без ужаса и отвращения к себе самой. Кажется, всё началось с гибели Буне… несчастный Буне! Гениальный теоретик, который оказался в пучине интриг, не имеющих, будто бы уже истока, уходящих корнями куда-то очень глубоко.
Стефании было стыдно признать даже перед собой, но что делать с этой вязкой, тошнотворной правдой? А правда была в том, что если бы Стефания могла вернуться назад, то просто не стала бы дружить с Буне и держалась бы противоположных ему стен в коридорах Церкви Животворящего Креста. Тогда она была бы всего лишь напугана, как и другие церковники, тогда она не приманила бы внимания Абрахама или Ронове…
Ронове. При мысли о нём Стефании хотелось плакать. Но слёз не было и глаза жгло. Оставалось терпеть.
Она, услышав о привале, с облегчением упала в траву – усталость стала ей постоянным спутником.
В молчании перекусили. Кусок не лез Стефании в горло, но она знала, что должна есть, чтобы совсем не ослабнуть, и без писка сделала над собой усилие, прожевав то, что передал ей в таком же молчании Рене.
Абрахам навёл пару лёгких отводящих глаза заклинаний. Для церковников, отыщи они их наверняка, не хватит, но если те пройдут мимо – а на это Абрахам и надеялся, то они не увидят их. На большее у него, тоже измученного и истерзанного, но отважно хоронящего даже следы усталости в себе, сил не хватило.
И, хотя у Стефании глаза слипались от усталости, она вызвалась дежурить на всякий случай и осталась сидеть у костра. Абрахам не спорил, он мельком глянул на неё и спросил:
-Хоть этого ты провалить не догадаешься?
-Я подежурю, - Стефания проглотила холодный комок в горле, она знала, что Абрахам никогда не был образцом тактичности, и знала также то, что заслужила всё и даже большее, и не пререкалась.
Рене никогда не был рыцарем креста в белых доспехах, но даже его покоробило. Он попытался возразить:
-Абрахам, Стефания утомлена. Я подежурю.
Абрахам даже обрадовался. По-своему, как умел только он. В его глазах вспыхнула злое удовольствие, он взглянул на Стефанию опять и сказал ей:
-Надо же! Ты всё-таки умеешь устраиваться, Болезная! Сначала Ронове заступался за каждый твой шаг, потом Базир. теперь вот он. Хвалю за адаптивность!
Это было издевательским укором. Стефания покраснела – даже в нервном свете костра это было видно, и, не поднимая головы, попросила:
-Не надо, Рене. Иди спать.
В голосе её звучала мольба затравленной жертвы. Рене взглянул в сторону Абрахама – то уже с удобством устраивался на земле, и решил не спорить. Он лёг на холодную землю чужого края, свернулся калачиком и закрыл глаза.
Поведение Абрахама казалось Рене недопустимым. Какой бы слабой не оказалась Стефания, это, по его мнению, не являлось повод к такому обращению с ней.
Рене был слишком ещё молод, чтобы понять истинные мысли Абрахама. Он тоже не спал, прислушивался к ночи, к треску костра, к далёкому уханью филина, к стрёкоту ночных насекомых и к тихому дыханию Стефании. Ему было жаль эту болезную дурочку. Жаль её молодости, жаль её наивности и слабости, но жалость – это худший враг любой помощи. Абрахам понимал, что Стефании предстояло отныне жить в страшном и холодном, враждебном мире. Если она пойдёт жить к людям – те не примут её. Если она придёт в Церковь Святого Сердца и попросится служить там, то к ней будут относиться с подозрением – она предала предыдущую Церковь, пусть и без того предательскую, но предала. Да и если она не сдержит своей магии? Её порвут.
Абрахам знал это. Он не видел для неё пути, ведь даже если Стефания останется с магами, перейдёт на их сторону, чего, по мнению Абрахама, не случится никогда, всё равно – и те не будут к ней дружелюбны. Она оставалась чужой для всех и это означало, что теперь никто никогда не пожалеет её, не защитит. И если не будет рядом Абрахама, никто не заступится.
Значит, придётся вытащить Стефанию из её теплицы, вырвать в реальный и
