других, когда ты сам не был близок к их состоянию!
Стефания заставила себя выглянуть снова: конюхи ушли. Лошади привязаны. Мирная картина.
Картина, которую она обязана нарушить! Обязана. Нужно выйти за черту собственного эгоистичного страха и стать чем-то большим для себя же.
Стефания сосредоточилась. За окном был достаточно широкий подоконник. Её нога могла бы поместиться и если бы она сумела бы добраться до стенного выступа чуть ниже, то тогда ей открывался бы путь в сторону кухни – к её окну и карнизу над ним. А там уже можно было бы и спрыгнуть на землю.
Проблема в том, что даже в трезвой Стефании грации примерно столько же, сколько в разбитом ею кувшине.
Но нужно действовать!
Слабо понимая, что именно она делает, Стефания перелезла на другую сторону окна. Она испачкалась в пыли, а оказавшись на воздухе, вцепилась в окно деревянными пальцами. Земля чернела под ней. Полумрак, подступающий к земле, прикрывал её от чужого взгляда, идеальное время к бегству, но нужно же на это бегство решиться!
Высоко, чтобы прыгать сразу. Нужно чуть-чуть сместиться. Стефания боялась двигаться, но пришлось. Она заставила себя проскользить, не вставая, сидя, до упора в стену. Здесь, цепляясь за раму и стену, Стефания заставила себя встать, прикрыла глаза…
Как глупо, как страшно! Но нужно.
Стефания, не чувствуя ни ног, ни рук, ни себя, переступила ногой на выступ. Теперь нужно было оторвать руку от стены, чтобы быстро схватиться за крепление факела, прибитого к стене. Огонь в факеле почти угас от ветра, но его самого Стефания не чувствовала. Ей было страшно и мерзко от себя.
-ещё чуть-чуть…оторву. Сейчас, - она шептала что-то безумное, но ветер гасил все её слова, низводя их до ничто.
Она глухо вскрикнула и оторвала руку. Её качнуло, ей почудилось, что земля бросается к ней навстречу, но в следующее мгновение руки сами собой схватились за крепёж, а ноги сами собой совершили перемещение вниз, встали на карниз кухоньки.
Тогда Стефания открыла глаза. Теперь она была ниже, чем её окно, но ещё высоко от земли. Перебрав руками по стене, Стефания вцепилась пальцами в карниз и понемногу спустила ноги…
Оказавшись на нижнем подоконнике кухни, Стефания не сдержала выдоха облегчения и, повиснув на руках, подобралась, готовая к прыжку. Прыжок больно отозвался в её теле, она охнула и ничком повалилась на траву, но перекатилась к укрытию тени, не желая оказаться случайно замеченной.
Проползла до окна, ведущего в залу нижнего этажа, где Базир так усиленно поил Стефанию, и, потирая ушибленные места, чуть-чуть приподняла голову, молясь, чтобы остаться незамеченной.
В зале царило страшное.
Рози – белая, закрывающая лицо мокрым кровавым передником, вжималась в стену. Компания, сидевшая прежде в углу, вжималась в стену рядом. Все они были под контролем Делин, облачённой по-охотничьему и сжимающей в руках что-то тёмное, опасное. Человечек, дремавший прежде на стуле, и вовсе лежал в окружении своих бутылок. Но это еще ничего.
Базир стоял на коленях посреди залы. Его лицо сложно было разобрать из-за крови…его крови. У него был сильный порез через нос и щеку, спускающийся вниз, проходящий сквозь губу. А еще его явно били… это было видно по неестественно повисшей плетью левой руке. Его голову чуть запрокинули.
Стефания спрятала голову. Она поняла, что Базир в окружении и занимается тем, чем должна была заниматься она. Он жертвует собой. Охотников Стефания узнала. Делин, Клемент…Скарон. Последний стал для неё неожиданностью и далеко не приятной.
Нужно было бы встать, обратить на себя внимание, что-то сделать для человека, который в свою очередь столько сделал для нее. Но Стефания просто вжималась в стену трактира и тряслась. Нужно было пересилить свою трусость, победить человеческое во имя долга, но она поняла вдруг, что если с Базиром, который, по сути, не был ни в чём виноват, поступили так, то с ней поступят ещё хуже. Её считают преступницей. Хуже того – она и есть преступница! Она маг, беглянка, предательница… и трусиха.
Последнее стало для неё неприятным открытием. Стефания попыталась возразить себе, и даже нарочно высунулась побольше из своего укрытия, заглянула в окно и вовремя. Она увидела, как Скарон идёт наверх.
Дальше Стефания уже себя не помнила. Наплевав на всё, кроме своего страха, она, превозмогая боль, вскочила и бросилась прочь. Убегая, она слышала сквозь ветер, как хлопнуло что-то с силой, как звякнуло, рассыпаясь, стекло…чьи-то крики возвестили погоню, ржание лошадей, не отдохнувших, встревоженных и страшный топот копыт.
Но она не остановилась и даже не оглянулась. Бежать было проще. Она бежала, сама не зная куда, бежала, бежала, чудом не путаясь ни в какой траве, бежала в темноте собственных чувств, не думая, не обращая внимания на окружающий мир, и влетела в какую-то мелкую рощицу, свернула в кустарник и тут, наконец, упала носом в землю.
Встать Стефания уже не смогла. Разгорячённое тело свернулось трусливо и жалко ничком, она поджала под себя ноги и тихо заплакала, зажимая рот грязной рукою.
Она была убита своей собственной трусостью и всем произошедшим. Где-то глухо и далеко ныл ушибленный бок и чуть повреждённая в прыжке нога. Но Стефания верила, что заслужила это за свою трусость, слабость и глупость.
Она не сделала ничего, чтобы спасти человека, который так заботился о ней и пострадал из-за неё.
24.
Куда она пошла и как вообще поднялась на ноги? Где вообще оказалась, оторванная от привычного мира, лишённая всякой компании и внутренней опоры? Без поддержки, без дружбы, без наставника, один на один с ядовитыми мыслями о собственной подлости и трусости, на дороге, которую не знала?
Ни разу Стефания не уходила так далеко от Церкви Животворящего Креста, ни разу не оказывалась одна в своём пути, и никогда ей не было ещё так плохо.
Но иногда приходится постигать то, что не было постигнуто прежде. Приходится вставать с земли и идти, не зная дороги. Впрочем, ход ли это? Тело ломит, ноги болят, дрожат, а глаза едва ли различают что-то в зарождающейся, пусть ещё и очень слабой, рассветной хмари.
Стефания не знала, куда она идёт и что ей теперь делать, едва ли осознавала она и свои действия, просто в какой-то момент что-то внутреннее, дрожащее, отвратительное и холодное, поселившееся в её желудке и остановившееся комком у горла, заставило её встать и побрести, не разбирая дороги и путаясь в собственных ногах. Где-то позади была погоня, где-то там были охотники, хорошо знакомые ей, которые верили в то, что она – предатель, а больше того – убийца или связана с убийцами. Они искали её, но Стефании было безразлично.
Пусть найдут! Пусть налетят, разорвут, сожгут! Всё едино. Ничего хуже, чем сейчас она уже с собою сделала, они не сделают. Все они.
Она предала Животворящий Крест, потому что заглянула в правду, которую не должна была знать, и без которой могла бы жить. Она оказалась носителем магии, против которой боролась. А хуже того – струсила, пообещала Абрахаму и Рене отделить их от преследователей и струсила, жестоко подставив Базира.
Конечно, он сам нарвался, сам опоил её, но сопротивлялась ли Стефания? Ворвалась ли она в трактир, поняв, что Базир окружён? Нет. Она бежала. И это позорное бегство, венчающее всю низость её собственных преступлений, заставляло Стефанию задуматься про ещё одно: а не будь Базира, готового пожертвовать собою, что бы она стала делать?
И ответ не нравился Стефании. Она брела по какой-то пыльной дороге, спотыкалась, корила себя, тихо плакала, хоть слёз уже не хватало, и мучилась от самой себя. Это мучение было как казнь – медленная, растянутая во времени, но уже решённая казнь. И люди, и церковники практиковали такой вид наказания для преступника, не давая ему закрыть глаза навечно и оставляя на долгие дни, месяцы и даже годы в ожидании казни и позволяя человеку сходить с ума от безысходности.
Но что безысходность чужая, когда давит шею собственная тоска и осознание низости? Допущенной низости!
Так ли её воспитывали? Так ли готовили к великой войне с магией? Войне, которой…
Которой не было? которой не стало для высших чинов обеих сторон?
Если бы Стефания осталась лежать на земле, то ещё задолго до того, как её бы нашли, она бы спятила. Но она, повинуясь вязкому и неукротимому инстинкту, сумела зачем-то подняться, и пошла. И пусть путь не был ей понятен или даже осознаваем, разум мог хвататься за иллюзию деятельности и оправдывать ещё, хоть оправдание было слабым, поступок и саму жизнь Стефании.
И горе угнетало её так сильно, что она совсем пропустила движение за своей спиной. Абсолютное равнодушие отупило осторожность, и Стефания поздно спохватилась, дёрнулась, обернулась назад…
В рассветной хмари вырисовывалась повозка. Лошадь из числа самых простых, значительно слабее церковных, и телега, совсем добротная, прикрытая какой-то грубой тканью.
Возница натянул поводья, останавливая лошадь как раз возле Стефании, и ловко спрыгнул на землю, приблизился к замершей, равнодушной и готовой ко всему прокажённой церковнице.
-Ты чего тут? – грубо спросил он.
Стефания оглядела его, вспомнила с трудом, где совсем недавно видела этот взгляд, этот профиль и, облизнув пересохшие губы, спросила очень тихо:
-Бер…Бертран?
Это действительно был Бертран, тот самый парень, пытавшийся ещё недавно, когда Стефания не пала так низко в собственных глазах, а была пьяна и весела, сманить её за свой столик.
-Узнала! – хмыкнул Бертран. – Ну? Ты чего здесь?
Стефания не ответила. Как объяснить – чего она здесь? Ей бы кто объяснил! Уж она бы ничего не пожалела за это. Хотя у неё никогда ничего и не было.
-Давай подвезу? – предложил Бертран. Его не смущала каменная холодность и опустошении Стефании. В его тоне было много дружелюбия и мягкости, словно они были знакомы давно.
-Я… - Стефания ответила не сразу, да и при попытке заговорить, сбилась. – Я не…
-Давай! – настаивал Бертран, - ты прямо шла? Ну вот! Я тоже прямо еду!
Он хохотнул от своего остроумия и, не дожидаясь её ответа, взял за руку. Рука у него была очень тёплой, грубоватой от мозолей, но живой. Стефания, ощутив это тепло, поняла только сейчас, как холодны её собственные пальцы.
-У! – Бертран тоже заметил это. - Да ты вся продрогла! Полезай в телегу. Ну что, я съем тебя? Зверь я какой?
Узнай Абрахам, что церковница поступает так неразумно, соглашаясь на телегу и покоряясь незнакомцу, он, наверное бы, пришёл бы в восторг от возможности вывалить на её голову ушат брани и сомнений в интеллектуальных способностях.
Но Абрахам был далеко. Стефания же преисполнилась равнодушия и презрения к себе, а потому молча села в телегу, прямо на грубую ткань и позволила везти себя неизвестно куда. Бертран ехал тихо, первые минут пять он молчал, искоса поглядывая на неё, затем заговорил:
-А я всё думал, чего вы в такой трактир забрели? Видно же, не нашего края. И не любители дороги!
Стефания молчала, глядя на свои ноющие от пути дороги. Только сев, она поняла, что ноги её дрожат от усталости. Сколько бы ещё удалось ей пройти?
-А потом, - продолжал Бертран, - когда те ворвались и нас по углам разогнали, я понял! Вы…того, в бегах.
Он смутился сам своих слов. Но Стефания не отреагировала.
-А когда они начали того бить…
-Он
