Иному читателю может показаться странным выбор автором такого персонажа, который сидел несколько лет в сумасшедшем доме. Но в сумасшедшем доме, точнее, в психиатрической больнице находятся на лечении не только сумасшедшие, но и люди с расстроенной психикой. У Петра Николаевича долгое время была расстроена память, он болел амнезией, не помнил себя, и попал в больницу с улицы. Неудача с поиском его места жительства и близких вынудила государство взять его на свое содержание. Судьба нашего героя интересна тем, что он имел опыт жизни на грани не сознания и безумия, а сознания и бес-сознания. И только на границе сознательного и бессознательного, в пограничном состоянии сознания, когда само сознание становится для мыслящего бессознательным, то есть, является не авансценой, но мизансценой, уходит назад, является задником, фоном уже само-сознания или сверх-сознания? Что означает, вообще, сознанию быть фоном самого себя. Означает ли, что сознание есть основание того, что надстраивается над ним, или оно является тылом, фронтом которого выступает самосознание? Ничего особенного в самосознании нет, кроме того, что оно есть данность сознанию его самого как факта собственного содержания. Самосознание есть форма сознания, которая совпадает с его содержанием.
Но иметь самосознание недостаточно для оптимальной (вложил меньше вдохновения, получил больше творения) духовной работы. Самосознание – это порог человеческих возможностей. Правда, некоторые существа, отдельно взятые люди, если кто-то из них уже человек, а не его социальная имитация, способны на большее, чем самосознание. Речь в таком случае может идти уже не о сознании, а о сверхсознании. Но разве таким сознанием может обладать человек? Таким сознанием может обладать сверхчеловек. Ницше надеялся на то, что в будущем он появится из таких, как он, но не настоящих, а грядущих из мира желания. Но одного человеческого желания мало для сверхсознания сверхчеловека. Но это не цель человека. Его цель стать, быть человеком, быть свободным. Но человек тогда свободен, когда он ведет себя по-человечески, а не тогда, когда следует удовлетворению своего желания быть умнее себя. Значит, человек ограничен самим собой, своим Я, которое есть не только у него, но и у другого человека.
Однако сверхсознанием не может быть не только личное сознание, сознание личности, но и сознание коллектива, общественное сознание. Истиной сознания личности не является общественное сознание не только как совокупность сознаний личностей в пределе, а в норме, в среднем значении сознаний индивидов, но и как система этих сознаний, как их целое, всеобщее или всеединое, частями которого они являются в форме понятия в самосознании, мыслителя. Истиной сознания личности является абсолютное сознание Духа, не понятие, а Идея, экземпляром которого и является сознание личности, представляющей себя в себе для себя как Я – символ становления бытия сознанием или осознанного бытия. Идея есть сущность личного сознания, явленного личности в сознании сознания или самосознании. Сознание личности как сущего, которое есть образ и подобие сущего всеединого, данного самому себе в качестве всеединого сознания.
Для личности человека, то есть, лично для человека, Идея (форма) как идея его идей – мотивов мыслей, их форм - есть предел личного понимания. В этом смысле она для личности трансцендентальна, погранична. Сам Дух Как Бог трансцендентен для человека, но как Идея Он является границей, на которой человек встречается с Ним. Идея наводит человека на мысль о Нем. Но в такой форме Дух доступен только для мыслящего существа как исключение из правил. Для верующих Дух доступен уже в форме веры, как правило, для многих из верующих людей. Но и эта форма доступна не всем, а только тем из массы народа, которые действительно веруют, а не по традиции делают вид верующих. Это уже ритуал, а ни какая не вера.
Кстати, именно ритуал как навязчивое реактивное действие, в конце концов, порождает веру как навязчивое состояние сознания страха перед неведомым. Миф, сказка как раз является такого рода реагированием, человеческой реакцией в слове на свой страх перед жизнью и смертью. Это описание, рассказ о своем страхе как основном переживании, аффекте, экзистенциале бытия вызывает у него рефлекторное действие. Так, в навязчивом повторении человек примиряется со своим страхом, осваивает и присваивает его. Недаром древние говорили о страхе как причине веры в богов. Бог (или боги) олицетворяет страх человека перед тем, что не в его власти. Это он, напротив, во власти страха как основного переживания своей зависимости от того, что есть, - от бытия. Осознание своей зависимости от бытия и является мыслью, которая освобождает человека от страха, «снимает» его определение. Теперь мыслящий определяет в мысли или мыслью то, что прежде определяло его.
Что говорят о религиозной вере, то есть, вере по преимуществу, атеисты, которые верят, но не веруют в бога? Веря, что бога нет, они говорят, чтобы не бояться, говорят из боязни, боязливо, сомневаясь, что религиозная вера есть вздох облегчения «угнетенной твари», род «духовной сивухи», в которой «слуги капитала» топят свой человеческий образ, растворяют его, опиум народа и для народа и пр. Как относиться к этим атеистическим инвективам (обвинениям)? Пристрастно или философски? Разумеется, философски, то есть, извлекать из критики смысл. Ведь не бессмысленны же эти обидные для верующих слова. Во-первых, верующим не следует обижаться, их вера должна научить не обижаться, а прощать тех, кто не ведает того, что говорит. Во-вторых, в критике религии есть не только ложь и заблуждение, но и правда, истина. Это истина неловкого положения человека, а не Бога. Истина заключается в том, что человек как неразумное существо находит в вере спасение от страха перед смертной жизнью.
Можно сказать, что у атеистов еще меньше ума, чем у религиозно верующих, потому что они веруют не в то, что есть (нужно не верить в это, а это знать), а в то, чего, по их мнению, нет и быть не может. Полная бессмыслица, просто нонсенс. Так велик страх перед ничем.
Об этом страхе проговариваются сами верующие, намекая на страх Божий, который как жало в плоть вызывает в них не мудрость, а веру, надежду и любовь. Из страха человек, не желая страдать, верит в спасение, в избавление от страха как навязанного ему миром и потому навязчивого и постоянно возвращающегося.
В принципе, можно сказать, что человек и есть страх, есть существо страха, есть существо аффекта страха, которое желает избавиться от страха, но в результате неразумного, реактивного поведения его, напротив, нагнетает и с ним, в конце концов, сливается, полностью отождествляется, И уже нет человека, а есть страх перед тем, чего он не ведает, не знает. Так что же такое это неведомое? Ничто иное, как сам страх, вещий страх ставший вещным, материальным. Религиозная вера есть материализовавшийся страх, которому как своему кумиру человек и поклоняется. Религиозная вера есть вера в саму веру, точнее, в причину веры – страх. Страх многолик. Страшно бояться, но еще страшнее не бояться. Если люди не боятся, то их заставляют бояться, причиняя им страдания и преследуя их из страха. Для чего? Для собственного выживания. Иначе они не могут жить.
Бог есть, но разумное, философское отношение к Нему для человека невыносимо тяжело. У него в слабости, нищете духа, нет духовной силы. И тогда силу он находит в самой слабости, в страхе перед всемогущим Богом. Человек пытается стать причастным Божьей воли, его бесконечным возможностям, стать возможным богом. Искра разума есть у человека, но он сам гасит ее в страхе. В итоге разум подменяет вера. Об этом писал Кант, устрашившись Бога, не справившись с идеей Бога в своем сознании. Так и не разобрав идею Бога на части в силу ее простоты, неделимости, он приподнял разум, который трудно использовать такому неразумному существу, как человек, путающийся в антиномиях разума, и на его место поставил веру, то есть, освободил свое сознание от разума для веры. Почему? Потому что вера носит не созерцательный характер, как разум, а практический, мотивирует из страха к действию, рубит гордиев узел сомнений выбора одним махом – махом веры. Хватит умничать – надо дело делать.
Вот и вся мудрость – «мудрость», вернее, глупость веры. Чем она, эта вера, глупее, слепее, тем надежнее и крепче. Но хитрецы, которых люди из страха перед их хитростью называют святыми, мудрецами, софистами (человеческая мудрость – это софизм в чистом виде), кои прямо светятся своей мудростью, то бишь, хитростью, напротив, говорят, что вера открывает глаза, что верить следует не слепо, а наяву, зрячими глазами. Что они делают? Врут, потому что не могут не врать. Такова их природа лгунов, вралей.
Вера сильна, крепка и полезна не своей сознательностью, а как раз бессознательностью, глупостью, потому что помогает делать как раз то, что от тебя ждут те, кто сидит у тебя на шее. Нет, сидит не Бог, а те, кто внушает тебе веру в Него из желания Им попользоваться. Следует принимать не на веру Его существование, а на ум, на тот смысл, который скрывается в Нем от неразумного человека, что из страха перед всемогуществом Бога может натворить все, что угодно.
«Вот ты и проговорился, автор», - подумает иной читатель. Нет, так думает не автор, а персонаж, Петр Николаевич, пытаясь унять свой страх перед будущим, которое неведомо ему, так размышляет. Ведь он не пророк, не ясновидящий, не прорицатель, не, наконец, софист. Он просто мыслящий субъект. Автор знает, что случится с героем его повествования. Для него он царь и бог. И есть Бог автора и читателя. Он доступен им в умном, а не хитром слове.
Умный человек не умеет жить. Как можно уметь жить умному и честному среди хитрых и бесчестных? Никак. Поэтому те, кто умел думать, еще в древности бежали от людей куда угодно, хоть в дремучий лес, высокие горы, голую пустыню, ища уединения с Богом. Он хороший, Он не обманет, Он поймет. Что нужно человеку? Понимание. Но есть не только они. Еще есть те, кто верит хитрым на слово, ведь тем виднее, лучше видно, как уметь жить, заставляя прочих работать на себя. Так было и так будет с такими существами, как люди. Они это заслужили.
Глупые и хитрые останутся со своей глупостью и хитростью. Они стоят друг друга. Бога не обманешь. Ему не нужны такие, как не нужны и глупые. Умные останутся с Богом. Есть просто бог глупых. Это бог, придуманный хитрыми. Он есть в страхе глупых как их бред, иллюзия хитрых. И есть Бог умных. Он на уме, а не в хитрости и в глупости.
Глава одиннадцатая. Умный персонаж
Петр Николаевич считал себя умным человеком, точнее, его принимал за умного автор этой повести. Дело твое, проницательный читатель, за кого принимать Петра Николаевича.
Интересно, что значит быть умным, а не глупым или хитрым? Петр Николаевич задумался и решил начать с глупого, - так проще. Быть глупым просто, но скучно. Быть хитрым сложно, но интересно оставить в дураках других, а не самого себя. Быть