– Я иногда задумываюсь над этим вопросом и не нахожу рационального логического объяснения этому парадоксу, – медленно и раздражённо продолжал он, уставившись в пол, – каким образом я, как автономный модуль с совершенно чётко прописанной кем-то программой, смог оказаться в этой системе с её законами и правилами? По чьей злой воле я очутился в этой враждебной среде? Почему моё существование здесь наталкивается на такое жесточайшее сопротивление? К чему такие усилия и противодействие? Должен ли я сдерживать этот натиск и давление? Я же не Атлант, чтобы держать небо. Это просто получается какая-то сплошная глупость. Сначала меня кто-то очень могущественный и неимоверно сильный выталкивает в эту среду, а потом этот кто-то с маниакальным упорством дебила пытается меня раздавить, втоптать в грязь и превратить в пыль. Это не логично, это не понятно, это глупо. Я не могу найти адекватного, рационального объяснения этому парадоксу. Это совершенно невероятно, но это есть неопровержимый факт. Может быть, я чего-то и не понимаю, но такая бессмысленная растрата энергии меня убивает. Хотел бы я добраться до этого могущественного деятеля и спросить с него за всё, – прорычал Вован.
Он поднял голову и уставился пустым злым взглядом на полосатого. Дикая первобытная ярость всё-таки взяла верх. Налитые кровью глаза его сверкали бешенством и злобой, на шее пульсировала жила и кулаки с недобрым хрустом сжались. Он привстал с табуретки, словно дикий зверь перед броском к глотке своей жертвы. Полосатый внимательно следил за ним. Он несколько отпрянул и прижался к стене. На лице его не было страха, хотя некое подобие беспокойства и проглядывало.
– Вениамин! Только без рук! – совершая непонятные пассы руками, громкой скороговоркой выпалил пришелец.
Вован замер на пару секунд, затем вздрогнул и тяжело опустился обратно на стул. Взгляд его начал меняться, он приходил в себя и непонимающе озирался по сторонам. Пелена бешенства и ярости рассеялась, кровь отхлынула от членов и унесла его свирепую мощь, кулаки разжались, а жилка на шее перестала пульсировать. Он с удивлением обнаружил себя сидящим на табуретке в своей собственной кухне и разговаривающим со своим странным гостем. Словно из какой-то ваты до него доносились слова полосатого.
– Какой Вы всё-таки вспыльчивый и нервный тип, – пришелец отлип от стены и принял преувеличенно непринуждённую позу, – вот так попадись Вам под горячую руку, так Вы и пополам можете разломить, – хихикнул он, – я теперь понимаю того бравого подполковника десантника, который наделал себе в штаны от вашего нежного обращения.
– Да ладно, нашли, что вспомнить, – вяло отмахнулся Вован. Его голос звучал глухо и непривычно, как бы со стороны, как будто это говорил не он, а какой-то другой человек. Он отстранёно и несколько удивлённо вслушивался в него. Было видно, что ему самому неприятны эти его приступы бешенства и выбросы дикой силы.
– Нет, а правда, Вы знаете, почему Вас тогда не уволили? – развеселился полосатый.
– Догадываюсь, – неохотно буркнул Вован, – этот вояка испугался. И испугался он не того, что я его потом накажу за кляузу, хотя, может быть и этого тоже, а испугался он огласки. Что мол какой-то там вшивый слесаришка заставил обосраться его бравого полковника, орденоносца и большого человека.
– Совершенно верно, – весело поддакнул полосатый, – он испугался. Кстати, а Вы знаете, уважаемый Вениамин, к какой области человеческой натуры относится трусость? – более серьёзно спросил он.
– Нет, – неохотно отозвался Вован. Было видно, что ему не доставляет удовольствия вспоминать тот случай.
– А трусость относиться к инстинкту самосохранения, – нравоучительно поднял вверх указательный палец полосатый, – в нашем случае это оказался страх потери своего социального статуса и авторитета.
На том и порешили. Конфликт был улажен, тема закрыта, и они выпили по-маленькой.
– Гнев ваш, конечно, справедлив и закономерен, уважаемый Вениамин, но он не имеет конечной точки своего приложения, – после небольшой паузы, вызванной употреблением и закусыванием, продолжил полосатый, – у него нет конкретного адресата, его не к кому применить персонально, так сказать. В природе нету такого существа, которое бы всё это специально подстраивало и управляло этим процессом. Ваш конфликт с окружающей действительностью есть не что иное, как противоречие инстинкта с разумом, конфликт двух начал и неотъемлемых составляющих человека. Вы ощущаете себя чужеродным элементом в этой среде только потому, что у Вас нестандартная, аномальная психология для этого мира. Ваша психика перевёрнута на сто восемьдесят градусов по сравнению с другими обитателями этой планеты. И если практически у всех остальных людей инстинкт главенствует над разумом, то у Вас, наоборот, разум взял верх над инстинктом. Все вокруг настроены исключительно на получение, а Вы, как редкий экземпляр, настроены на отдачу. Именно поэтому Вы чувствуете себя в этом мире так неуютно и враждебно. Ваше желание отдавать наталкивается на неутолимую жажду всех остальных получать, Вы предлагаете им всё, что имеете, но ничего не можете получить взамен. Это тоже самое, что поместить шарик наполненный кислородом в вакуум и развязать ниточку. Что тогда случится? А вакуум моментально всосёт в себя весь кислород и ничего не останется в шарике только одна оболочка. В этом и есть суть вашего конфликта с действительностью, здесь и лежит корень ваших противоречий с этим миром. Именно поэтому Вы не принимаете его и он отторгает Вас.
– Значит, получается, что я – ублюдок бытия, то есть я – ублюдок, как форма жизни? – поинтересовался Вован.
– Ну, Вы, блин, даёте! – полосатый озадаченно всплеснул руками, – Фи, Вениамин! Какие резкие и неприятные у Вас выражения. Вы меня поражаете своей способностью так глубоко и тонко улавливать мысль и выражать её точно и чётко в двух словах. По сути Вы, конечно, правы, чего тут спорить, но вот форма, в которой Вы это делаете, абсолютно неприемлема. Эти резкие, грубые слова, эти безапелляционные выражения, эти обречённые интонации. Просто какой-то сплошной цинизм получается и полная безнадёга.
– А чего кружева то плести? – вяло отмахнулся Вован, – и так всё ясно и понятно. Я говорю то, что есть на самом деле, то, что вижу, без всяких там приукрашиваний и ретуши. А насчёт цинизма, так это Вы совершенно правы, это есть всегда и везде. Только в этом слове нету ничего плохого. Цинизм – это искусство называть вещи своими именами, не более того.
– Интересная мысль, надо запомнить, – почесал репу полосатый.
– С вашего позволения я продолжу, – Вован снова поморщился, словно от зубной боли, – Вы только подтверждаете правильность моих суждений. По вашей логике получается, что у меня совершенно безвыходная ситуация. Мой конфликт с миром носит системный характер, этот конфликт на уровне концепций. А такие противоречия в принципе нельзя снять, они изначально неразрешимы. У меня программная несовместимость с существующей системой, у нас с ней разные коды, разные языки программирования. Я, как автономный модуль, совершенно не имею никаких оснований и предпосылок для полноценного функционирования в этой системе, я здесь не легитимен. Я, как кит, выброшенный какой-то невиданной волной на берег. Я могу здесь какое-то время дышать, но полноценное существование тут для меня невозможно. Это не моя естественная среда обитания, это не моя экосистема. В этом материальном мире мне нечем подтвердить своё право на существование, у меня здесь нет никакого ресурса. Это непреодолимое противоречие. Тут надо менять или программу самой системы, что абсолютно невозможно, или изменить мои собственные настройки, что тоже нереально. Мне кажется, что я могу существовать в этом мире только одним способом – это быть чудовищно богатым.
– А чудовищно это сколько? – поинтересовался полосатый.
– Не знаю, на счёт цифр не уверен, – задумался Вован, – не важно какое будет количество нулей, просто у меня всегда должен быть достаточный ресурс, чтобы я мог сдерживать давление этой системы, чтобы я всегда умел откупиться от её агрессивности и необузданных аппетитов, чтобы я мог отгородиться от всего этого животноводства. Но, к сожалению, система не предоставляет мне этого ресурса. Как Вы уже правильно заметили, она может работать только в режиме пылесоса, исключительно в себя. Значит, моё существование в этой системе невозможно, нереально, противоестественно. Думаю, что узаконить моё нахождение здесь может только какое-то необычное, неординарное явление, которое противоречит стандартным правилам этой программы. Но этого же не может быть, потому что этого не может быть никогда. Но, если не существует возможности приемлемого, достойного существования, тогда к чему вообще вся эта суета? Это только бессмысленное продление агонии смертельно больного, нежизнеспособного организма. А? – он вопросительно глянул на полосатого.
– Значит, Вы полагаете, что помочь Вам может только чудо? – после некоторой паузы задумчиво протянул полосатый.
– Точно! Вот именно, что только чудо, – подтвердил Вован, – только это невероятное явление способно как-то сгладить мои противоречия с этим миром. Но существует маленькая неувязочка. Я давно заметил одну странную вещь, все чудеса в этом мире почему-то имеют только чёрный цвет, все чудеса здесь исключительно со знаком минус.
– Что, прямо все? – не поверил полосатый.
– Проверено, – утвердительно кивнул Вован.
– Да, дела делишки, – задумчиво почесал репу полосатый, – вот ведь научил на свою голову, – раздосадованно хлопнул он рукой об руку, – с Вами теперь и не поспоришь. Вы, уважаемый Вениамин, выдаёте просто шедевры логической мысли. Я не могу вот так с налёта отвечать на такие вопросы. Тут надо покумекать, подумать, поскрипеть извилинами.
– Каков создатель – таковы и создания, – был безжалостен Вован.
– Это точно, – хихикнул полосатый, – и всё-таки мне необходимо какое-то время, чтобы разобраться в этом вопросе. Дозволяете? – посмотрел он заискивающе предано в глаза Вовану.
– Конечно, – рассмеялся тот, глядя на преувеличенную театральность манер полосатого, – разве Вам откажешь.
– Ну вот и ладушки, – изобразил на лице удовольствие пришелец, – а сейчас давайте лучше выпьем вашего прелестного нектара. Вы как?
[justify]– Как пионер, всегда готов, – отозвался
