ЛЕСНОЙ КОВЧЕГ. начало

партию в защиту природы. Люди всегда так делают.
  - Дууура!! - от гнева взвыл волк, или снова от боли. - Вся их помощь уйдёт в болтовню! Опять понавешают плакатов на каждом столбе, а прикрываясь ими, станут пуще нам гадить.
  - Сам дурак! - огрызнулась хитрюга, пряча за спину свой пышный хвост. - Тогда б у нас были печати, мандаты и авторитет в человеческом обществе. Мы могли обратиться в международный союз. А сейчас что? даже знамя сгорело.
  - Хватит ныть. Сошьём новое. - Я перестал картавить и заикаться, представляясь сторонней букашкой, интеллигентом. Теперь я герой, можно даже сказать - хулиган. И именно меня весело пригласит бравый капитан на допрос с наручниками.
  - Уррра!! - Звери очень обрадовались новому главарю. - Ты же больше знаешь, чем в башке помещается. - Щуплый зайчишка утёр слёзки, цвикнул через губу: - Последний смех останется за нами.
  Я нёс домой во чреве своём полубеременные планы войны; я шёл с горделивой статью полководца, облечённый славой великого гения, который не жалея себя жертвует солдатами. Всю ночь думал; и днём на прогретой грунтовке, ботинками пыля камешки грязи с укатанными следами шин. Сбоку над стернёй вились синезелёные мухи, скапливаясь над частыми кучками лошадиного навоза. А ведь сюда - средь коричневой палой степи, где солнечный огнь сжирает совсем отощавший воздух - даже деревенский блазень не загонял теляток кормиться.
  Глянул я вблизь; а после вперился в даль - где же конница, что столько котяхов навалила? и откуда скакали отчаянные всадники, хлопая прикладами по крупам усталых лошадей?
  Уж не браконьеры ли? Стою, думаю – то ли мне дальше следопытить к горизонту, скрываясь от конных разъездов в пластающей поросли. То ль на хутор вернуться с докладом.
  А что я поведаю зверушкам? Про всадников, про лошадей - ну ещё дерьмеца принесу в заплечном мешке. И всё. Звери скажут - струсил мужичок, вражьих палашей испугался.
  Чур меня! - будто козявки взвились надо мною, крыльями охлаждая горячую кровь. На лоб аж испарина бросилась - так яво представил я смерть под резвыми клинками.
  И каюсь: боязно стало идти. Но через немогу делаю шаг – а с небес голосят да зовут плаксы родычи, и дружки, прибранные богом. Только делать нечего - позор это худшая смерть; и навесив к ляжкам оковы по пуду, я за славой пошёл. Крался; таился в приямках, в кустах; и увидел охотников. Они прихватили чужого зайчишку.
  Есть такие зайцы - их ещё называют паникёрами - которые бегают всюду быстро как лани, хлопая ушами как слоны, и запоминают любое значимое событие как будто на камеру. И если с него содрать шкуру, то он весь обмотан киноплёнкой, словно бинтами раненый. Но браконьеры никогда не предъявляют народу этих мёртвых зайчишек, потому что тогда с проявленных шкурок, как с древесных колец, раскроются все их преступления, стрельба и поджоги. Ведь охотники не жалеют даже детёнышей, бия их прикладами ружей, вспарывая им животы.
  Вот одного из косых свидетелей браконьеры и загнали на крутизну речного откоса. Совсем косенький - может, он ничего и не видел. Зайчонок сильно трясся, аж дрожала земля; а всадники хохотали над ним, крепко держа собак. Я ещё подумал, что обойдётся - убудет ли зайцу от неловкого наскока? небось, штыками-то не грозили? - а вышло всё не по-божески. Пока - гав, гав, гав - охотники со смехом выплясывали вокруг, славный зайчишка строчил под нос свои молитвы – убереги - и тихие причастия; а когда – невтерпёж - спустили на него свору - то он – прощай - бросился вниз с откоса.
  Я вернулся домой, и обо всём что узрел, рассказал зверям - запинаясь от волнения перед злым паскудством.
  Все помолчали, склонив тихо головы; и только наш вислоухий комиссар громко оплакивал своего младшего брата: - Ой, прадед мой, хрен моржовый! да зачем же ты сотворил моего деда, а тот природомольного отца! Не помогла мне вера и любовь, одна надежда на быструю смерть! - И в глаза мне кинулся: - Видал, гад, каких сородичей ты себе надружил?!
  А я красный стою, будто из кипятка меня вынули, и кожа щёк обтянута в барабан.
  Медведь взглянул на нас, осерчал: - Ты чего охалину возводишь на человека? Он хочет наш мир оберечь, за тем и пришёл.
  Может, заяц думал, что я не сглотну обиду; но я не мальчонка - прожевал сердце, и снова в бой. Только знаться с косым перестал, словно нет его в штабной хате. Тревогой устилан полуночный дремотный сон: придут ли к нам мародёры? и чем будем их отгонять? 
  Я предложил собрать по лесу любое оружие. Сначала все радостно захлопали в ладоши; а потом с тоской заоглядывались друг на дружку - ведь негде взять арсеналы. Даже медведь, находчивый головач, почесал в затылке: - Прав ты. Но есть одна закавыка - до сих пор мы добром жили. И биться насмерть нам было не с кем. 
  Хмуро помолчали.
  - Придумал! - вскочил волк, и замахал в спешке лапами, объясняя свою сообразительность. - Давайте на избу привесим кабацкую вывеску, а когда подъедут охотники, то опоим их до бессознания.
  Не дав ему договорить, заяц взвился под потолок: - Точно! Возьмём тёпленькими! Уж этих я знаю - они как дорвутся до греха, так пить будут пока не завалятся. Тут мы их и повяжем.
  - А получится? - засомневалась лиса. - Пьяные хуже трезвых: возьмут сдуру, да и пальнут впопыхах из ружей. Куда ни шло, если в белый свет; а вдруг сами перестреляются?
  - Туда им и дорога, - окрысил зубки кровожадный зайчик. - Всех изведём.
  Улыбнулся кабан неразумным угрозам, и поддержал рыжую: - Люди не простят нам этого. Предлагаю их попугать только. 
  Ангельская милость почудилась мне в его голосе, как будто всё хорошее из себя он сейчас передал на словах, наяву, и ещё из карманов выгреб до крошки. Смущённый медведь спрятался в боевой карте диспозиции, слепо тыкаясь в синеву реки, маскируясь на зеленях отросших лугов: его зрелая грива еле видна средь репьёв, и лопухи оттемняют загорелые скулы: - а долго их ждать? – тихо спросил он.
  - Ну; - я прикинул, - похмельные сране придут, а трезвые хоть бы к обеду.




  Охотнички зашли перед завтраком.
  Мои суки тявкнули пару раз; но предупреждённые обо всём, спокойно улеглись додрёмывать, едва обнюхав лающую охотничью свору. Я попросил гостей в дом. Они, немного опухшие от водки да комаров, долго обивали ботинки во дворе, вдыхая запахи из открытых сеней.
  Один, жадно похлебав из колодца, дружески мне икнул: - А лошадок не сведут со двора? - Да воров нет в округе, окромя вас, - растерянно буркнул я.
  - Тогда чья это обувь, человеческая или зверья? - настороже спросил другой, кивая пальцем на следы моих ночных посетителей. - Ну, забредают животные, куда от них денешься, - пожимаю плечами.
  Тут третий бабахнул из ружья, из обоих стволов: - !!Да здравствует доброе утро!!
  Ему между глаз звезданул четвёртый: - Миленький, ёб твою мать, для чего ты стреляешь?
  - И без тебя такая голова, что хоть обручи накидывай, - пожаловался пятый.
  - Так заходите в дом. - Я широко распахнул узкую дверь. - Стол уже накрыт.
  Вошли - огляделись; сели - облизнулись.
  - Как говорится: делай вещи, но красиво! - За хер с нами и за чёрт с ними! - Чтоб тесть у тёщи не дрался, и я на кровати не ссался! 
  Выпили трижды. Потянули тарелки к себе, налегая на мясо. Загалдели, перебивая:
  - А помните, как гамлет всех спрашивал - пить иль не пить? - А у моего друга от водки отнялись ноги, так он и в постели работу нашёл. 
  Когда у меня зашипели блины, у них разговор перекинулся на баб.
  - Жили душа в душу, а на суде развод и делёжка. Красавец я был, а из-за родной жены деградировал. - Представляешь, разморозила пельмени и комком бросила в тёплую воду. Мыла, стирала, а жрать не сготовила. - Лучше семь раз в бабе вспотеть, чем на работе покрыться инеем.
  Они надоели мне. Икают, бздят, и рыгают, разнося по хате вонючий запах эволюции.
  - Не плюйте на пол, не сморкайте, - я брякнул им под нос лоханку с блинами, - вам по нему ещё руками ходить. 
  Перепились: кто плачет, кто смеётся:
  - ойёйёй, под водой остался зайка. - ты зверей не жалей; они занимают наше жизненное пространство, и сами виноваты, что не предохраняются. - а я хочу чтобы все, от бабушки до жирафа, были счастливы, сыты, обуты! сейчас выпью за это и станцую на столе!
  Сидят, как песню поют. Им вместе легко петь, а у меня срывается голос.
  Один пьяненький спросился, где туалет. Его тут же обсмеяли: - в твои годы стыдно! - волков не бойся, сери в хате! - привяжи мешок к заднице! 
  Когда ворвались зверюшки, то все попытки к сопротивлению уже были подавлены самогоном.
  Допросить я решил самого слабого. Того, который плакал о жене, пожалел зайца и какать просился. Он, несвязанный, махал руками - истово убеждая, что я человек, что у меня всёпрощающая душа. Даже зверям он вгрызался в нутро со своим запоздалым сочуствием.
  И вот стоит на коленях уже третий час, за жизнь разговаривает - ни сесть, ни лечь, а только свои уши ему раскрывай. Про то, какой он есть славный работник, и в любящей крепкой семье живёт дружно, и соседи его отродясь уважают. – только вот у нас в городе много шума и зла, каждый месяц ну прямо стихийное бедствие. А у вас тут в лесу тишина.
  - Не скажи. Бывало и здесь раньше горе – но мы ему силой накинули петлю на шею. Поэтому теперь, если к нам являются люди лихие, с пулями да оружием, то мы их сразу под горячую руку.
  - Это как же?.. – он слегка испугался, но всё же не веря в моё лиходейство.
  - Слушайте меня, уважаемые сограждане звери! - 
  Я сам удивился смелости, с которой возлез на копёшку сена; и оттуда увидал весь животный народ. Моё сердце полетело в тартары – эх, выноси нелёгкая.
  - Давайте со всеми почестями повесим пленных охотников! -
  Тут всё зверьё обомлело без шляп, глядючи на меня, дурачка - и солнце в минуту пожгло их запотевшие от страха затылки. А мне как раз хватило этого времени, чтобы досказать ужасную мысль, чтобы до кишков проняло браконьеров.
  - Они дерутся с нами за свою веру, за будущее пространство для их животной цивилизации. И для зверушек в их мире места уже нет.
  Из толпы пошёл густой шум, даже пар, похожий на жижку в фасолевом супе, и я пламенно пережидал его кипение, чтобы снова плеснуть кровавого соуса.
  - Мои добрые звери! Я не знаю, кто больше прав перед существом этой жизни - вы или люди - потому что неизвестно, чем она кончается - действительной смертью души или новым рождением друг во друге. Но давайте с вами не поганить память об умерших. - Я оглянулся туда, где небо кололи красные звёзды сельского погоста. - И похороним этих охотников рядом с павшими мастерами нашей общей земли! 
  Тут мне пришлось нарочито подмигнуть в толпу - для тех, кто ещё не распонял мою шутку. Звери облегчённо заулыбались; и только бесноватый заяц продолжал биться в счастливой истерике настоящего палача. Именно его ритуальные пляски досмерти выпугали наших пленников. Они по-цыплячьи вытягивали к небу свои потные шеи, чтобы как можно дальше послать спасительные сигналы, подленькие мыслишки о жалости. И ужасно затряслись, когда мы их посадили на лошадей, и одев на головы грязные мешки, отправили четверых в неведомое.
  А пятому я сказал: - Догони. Развяжи. Помолитесь. Но не дай вам бог со штыками вернуться.
  На глазах у всех зайчишка схватил меня за грудки:
  - И это всё?! Мы жизнь отдавали во имя революции, маялись, спать не могли - а