ЛЕСНОЙ КОВЧЕГ. начало

Дома у него ко всему край работ непочатых, и с ними бедная жена управляется, уж глаза бы её не глядели на мужа. Прибраться по человечески не за хер, денег нет, а у неё хата выбелена мелом - где взяла? - да сама накопала в овраге, мешки тащила на вросшем горбу, пока её алкаш слюни пускал, да в штаны обссыкался. И не говори мне, будто таких мужиков-котяхов мало на нашей сердечной стороне - было бы мало, душа так не болела. Ссучилась мужская порода как курва вихлястая - настоящий мужик одними руками станет планету рвать, чтобы осенью урожай дала, чтоб семье жрать было, а если у него силы и надежду попытаются отобрать, то не подходи близко - вмиг под ноги пеплом осядешь. Зато нынешних пьяных подштанников даже чести лишили - и сверху, снизу, и раком - им совесть испохабили, а они одно только в бутылку зырят, друг дружке жалуясь на судьбу. -
  - ээгеее, дерзостный мой, - сам себе отвечаю, - далеко же тебя понесло. Удивляюсь, как мы в одном теле ужваемся. Думаешь - если прокапался, отрезвел, то и забуреть можно под красным флагом? А вспомни, каково ты на днях сам нализался и дедуню споил. Заглота… -
  Ну, было. Было. Я тогда на ногах устоял, но деда подкосила моя ядрёная бражка. Доволочив его до евойных ворот - шажков за пятьдесят, чтобы бабка не встренула - я опустил его бзденьком на траву. И из кустов уже подождал, пока дедуню хоть кто-нибудь заметит. Но он сам заметился, провыв в небеса гордую революционную песню.
  Услыхав её, бабуня выскочила с ветерком, оглядела - не поднять - и затянув потуже платочек на шейке, пихнула своего старичка со всей дури под зад. Тот зад всколыхнулся; дед тяжело поднял башку, выматерясь - а узрев бабку, резво перевернулся на животик и скокнул за ней на карачках. Жаль, не хватило бензина: заглох в десяти шагах.
  Старушка опять подошла, присмотрелась - не юлит ли, заманивая. И шлёп! теперь по носу.
  Дедуня в сей раз даже на ножки поднялся, уж так ему хотелось сучку поймать; а я за кустиками сидел и тайком ухохатывался. В общем, приснул он под виноградной беседкой, возле собачьей конуры.
  Но утром он пошёл не домой, а прямо ко мне. И пустые хлопоты, печальная обуза: деда хоть на аркане к бабке тащи - всё равно не идёт, стыдится.
  - Ну что ты гноишься в своём углу, выйди на божий свет. – Я тяну его цепью колхозной, но старик сто замков на душу повесил, и никого туда не впускает.
  Только и твердит: - Моя вина, прощенья нет.
  - Да в чём ты виноват? - Я даже руками всплеснул, удивляясь стариковой гуднявости. Право слово, как дитё непрощёное. – Ты пойми, дружище, что бабуня уже и думать забыла про вчерашнюю ссору. Ей теперь одна сладость осталась, что ты сильно переживаешь. - Я ладонями потряс перед носом своим, привечая дедовы глаза, и ботинком пристукнул: - Ну понял, старый бабай, речь мою?.. -
  На жалкого гуся он был похож. Недавно мой любимый гусь спотыкнулся при спуске, и кубырнул в самодельную овражину, которую я давно уже вырыл для их купания. Под тоненькой толщей колодезной воды нет ни рыбы, ни мяса, но каждый день белая стая ковыряет вдоволь замутнённый бочаг, пресноводный ил. Впереди всех ножищами лопатит вожак, не сбавляя крейсерной скорости, и лишь для виду окунается в муть самым клювом широкого носа. Гуси до поры здраво соблюдали свой жизненный уклад, можно даже сказать иерархию; пока один из них, с костяной головой, не нарушил законы природы. Я предупреждал его, чтоб не лез поперёк батьки в пекло - и дурашливо жалел, баюкая под курточкой, когда получал он щелчков по башке. Но он всех советов ослушался - гыготал, и скандалил, и дрался - этот гусь: тот самый, что теперь полетел вверх тормашками. Мне опять его жалко; но сколько же можно… глядь - не верю глазам, вдруг обман то, притворство: всё белёное стадо, лаптями топча цветь земную, на выручку кинулось шуту да пройдохе - и вожак растолкал всех, чтобы первым помочь.
  Вот так и бабка тотчас сама прибежала,.. слезилась, и бросилась деду на шею - а он ей - и плакали оба, да кляли себя за разлуку. А после, взявшись за руки, подошли к тому самому гусиному бочажку, где карась мой единственный плавал - с рыбалки ещё.
  - Дурачина ты, простофиля,.. - помнится, сказал мудрый старик золотой рыбке. - Исполнить готова любых три желанья, ведь верно? - а вот подскажи мне, чего загадать.
  - ну как же, конечно дом. - Озадаченная рыбёшка хлопнула по воде хвостом, как само собой разумеется. И кивнула на песчаный взгорочек: - ведь в халупе живёшь, с мышами, клопами и мухами. Приличные гости обойдут тебя стороной. Но если построить красивый терем, то все проезжие купцы, и тож иноземцы, станут к тебе стремиться. Вот уже зрю я воочию: как они пьют водку, индеек едят, веселятся. А в твой карман текёт денежка, журчит золотистый ручей. Чего ж тебе надобно, дедушка?
  - Покоя, - ответствовал ей утомлён суетою старик. - Мы с бабкой в том давно возрасте, когда душа переживает за бога. Как он без нас, не торопит ли? А может, должны мы что людям сказать напоследок о нём, о себе? - ведь думали много.
  - оооооо, - округлила рыбка губу, много раз попадавшую на крючок. Оказывается, был у неё свой решённый вопрос на такой заковыристый дедов ответ. – Ты хочешь стать владытчиком человеческих помыслов, душ? и сердец гуманным повелителем. Тогда я вмиг сотворю чудный храм, волшебный дворец, где все до единого истово воспылают любовью к друдругу и верой в тебя… -
  Тут разозлился старик, разозлилась и бабка - и побегли они по воде в своих рваных галошах, растоптали моего карася.




  А вот мою мечту никто не растопчет.
  Я уже начал радоваться новым солнечным дням в богатой копилке сентября. Ему исправный идёт доход: сыплют серебряной мелочью коротенькие дожди, подбрасывая и ценные купюры громов да молний, течёт в карман прибыльное золотишко созревших полей да садов.
  Хорошо в утренней смуртане, когда уже знаешь о наглом появлении солнца, собираться в поход за грибами. Если слякоть не устоялась лесными болотцами, легче обуть ботинки вместо сапог, и обычная ветровка в благодатную рань согреет лучше тулупа.
  Начнёшь собираться один; чуток погремишь копытами - тут и жена с постели поднимется.
  - Далеко ты? - поправив волосы, она поднимет весёлые глаза на твою худую шею, обтянутую воротом лёгкого свитерка.
  А ты сразу не ответишь; будешь смотреть на неё, будто не обычная баба, а чудо небесное. И обнимешь её мягче пухового платка: - в лес, за грибами.
  Вы уйдёте по полям, по тропинкам, и наберёте в лубяные лукошки грибов да ягод, диких груш, яблок на варенье, сочащихся слив для компота. Туда же поместятся громы, дожди, и роса; перекати-паутина присядет на волосы, и лучи солнца уснут к вечеру на ресницах. А в сенцах вашего дома схоронится лето…
  Пойду-ка и я за ним. Рюкзак на плечи - айда. Шишкуя ботинками встречные камешки, подальше от хутора. Сердце осталось угрюмым, тревожным, будто печальное предвестие с телеграммой пришло. А в другой половине громадной души песни пел и плясал я, радуясь своему выздоровлению.
  На малоезженой грунтовке меня встретил тихий дворовый овчар, которого хозяева выпустили на зелёную падь поклацать зубами. Собакам тоже иногда вместо мяса нужно цветущей ботвы, обезболивающей - от простуды и чумки.
  Я присел перед ним, почесал за ушами его добрую нежность. Он, счастливо подвизгивая, проводил меня до речки - но там застыл, шаря глазами по кустам, и слушая выдру. То здесь её плеск - где вода ровная и босое дно; а то из прибрежных коряжин выглянет мордочка.
  Пёс догнал меня у яблонева сада – и поднял хвост трубой, сигналя белым берёзкам в карауле тополей. Тут по левую руку наперекосяк шмыганули два зайца, а третий сильно струсил, и застыл невменяемо. Я пуганул его огрызком кислой антоновки, и тогда они со псом вперегонки умчались насовсем.
  Я дальше прошёл версту; возле чащи встретил лису. Видно, она в деревню шагает, и сзади хвостом следы заметает. А под нос мурлычет голодную песню, поминая врагов бранным словом:
  - ой я, бедная лисица, мне без куры и не спится, на зубах одна трава да пшенична полова. Не с руки питаться этим, подрастают в чаще дети, им бы ярочку под бок - кушай дочка, ешь сынок. - Уууу, собачьи горлодёры - пухнете с костей и с лести, пусть вам снится в сонну пору дрын хозяйский с плетью вместе. -
  При последних словах рыжая сиганула под сиреневый куст, где было много коровьих котяхов, извалялась там и вылезла в наружу. Шерсть её воняет несносно, лапы скользкие - но для деревенских псов этот запах самый свой, товарищеский.
  В тихой дремоте леса мне показалось, будто я здесь один. Вдруг над головой затараторила сорока, торопясь облететь всех соседей.
  - привет, сова! – подскочила она к дуплу толстого дуба.
  - я филин, а не сова, - буркнул сыч обиженно, и хлопнул крыльями.
  Сорока отпрыгнула в испуге на дальнюю ветку и осерчала визгливо: - да мне какая разница! кто вас разберёт, летаете всё ночью, когда добрые птицы спят, запугал меня насмерть своими разбирательствами!
  - разница в том, что я больше на мужика похож, чем баба моя. Лети дальше по свету, и если жену увидишь – вернёшься; доложишь мне, где и с кем.
  Ой, ревнииивец - всплеснула крыльями пёстрая сплетница, и уже надумывала тишком, как об этом случае растрезвонит на птичьей завалинке.
  Сорока завертолётила хвостом в глубь леса; а филин прикрыл ставнем дупло, и опять задремал. С наступлением сумерек дебри всё больше становятся похожими на древнее усыпище. Вокруг со штыками деревья – как мёртвая стража; кажется, будто рядом лежат замученные черепа и летают непогребённые души. И уже непонятно: куда идти, где поворачивать - от чьих когтей убегать без задних ног, а кого и самому по загривку приложить можно.
  Пока меж стволов рукастых деревьев пробивались неяркие светы, было спокойнее - но сумерки нагнетали панику. И треск сучьев, и лесные шорохи в темноте, совсем не похожи на природные шалости: в них виделась мне чья-то злая сила, чтобы устрашить и похитить безвольного духом и слабого телом. Шёл я, боясь нарушить дремоту сказочного леса; хотелось великую песню провыть ради храбрости, да куда только пропала былая отвага. Вернусь, нет ли - то лишь ангелу моему ведомо; а он уже сам дрожит среди лиха, рядом жижу болотную хлюпая мокренькими сапожками. Ему тоже ветки глаза шпыняют, комарьё кровушку пьёт - он уснуть хочет, родненький, да примоститься негде.
  - Как это негде?.. А идите ко мне! - словно выплыла из трясины, с тумана, бабка виденье.
  - Что ты делаешь на болоте?.. тихуешь коварство для добрых людей?
  Я зло посмотрел на кривую смешливую старуху; почудилось мне, что вся её убогость напялена личиной сверху тощего тела. И глядела она нам с ангелом под ноги, и шептала, словно отваживая от земли.
  Тогда осерчал я: - Ты своим лупатым взглядом меня в мох не зароешь.
  - Да кто же тебя пугает, милый бродяжка! - она хихикнула даже. - Я здесь давно живу, всем знакома; а ты на одну ночь забрёл и уже грозишься, суета городская. В ножки мне поклонись, ободри разговором приветливым - а то ведь за рисковую дерзость тут и не такие богатыри жизнями заплатили.
  Я стряхнул со спины трусливых мурашек:
  - Поклонился б до самой воды, кабы не приболел. Вот шатаюсь с хворобами, а моя сила в трясине легла, и пузыри пускает.
  Баба приложила к моей груди сухую ладонь, похожую на свиток