Невыдуманная история. Лирическая повесть

перепроизводстве, на что нужно немедленно реагировать, спасительные решения принимать. Чтобы не обанкротиться и не зачахнуть, быть всегда в теме и на плаву. Говорил с блаженной улыбкой, в глаза Мальцеву по-собачьи заглядывая, что страстно мечтает забросить к чёртовой матери всё и на мир хоть чуток поглядеть спокойным зачарованным взглядом, окружающей красоте порадоваться, птиц в загородной тишине послушать; а, главное, - будущих внуков понянчить, которых ему заиметь-де не терпится. И что поэтому ждёт, не дождётся он, когда его 18-летний Славка выучится и оперится, на ноги крепко встанет, женится, за ум возьмётся; после чего заменит стареющего отца, взвалит на себя его дело.
Андрей сидел, внимательно слушал подобные разговоры по вечерам, досужие и сопливые, тряс головой понимающе, поддакивал Кольке, сигареты курил одну за другой. А сам всегда думал с тяжёлой грустью при этом, перераставшей в тревогу-печаль:
«А мне-то кому в недалёком будущем дело передавать? - когда стану старым, и силы крутиться и думать-выгадывать кончатся… А ведь они иссякнут когда-то - это как пить дать. После сорока лет жизнь человека стремительно под откос катится. И сколько мне ещё осталось землю ногами топтать и шустрить - один Бог знает… Хорошо, если до пенсии доживу, на своих ногах добегаю. А если болезни какие внезапные вдруг навалятся - рак или ещё что. Или вообще грохнуть меня захотят приятели-конкуренты, а мой бизнес прибрать к рукам - если, к примеру, они такое однажды задумают: по лезвию ж каждый день ходим, одним днём живём. Может, и уже состою в смертных списках “на выход”, и “добрые люди” киллера-душегуба подыскивают… И кто меня тогда защитит, немощного, подраненного и одинокого? кто хищников отпугнёт-застращает?... Да никто! Кому я нужен! А один в поле не воин… Набросятся со всех сторон вороги - и растерзают в два счёта, так что одно мокрое место от меня и останется. И все мои миллионы прахом тогда пойдут, злым людям на потеху и радости перепишутся. И дома, и квартиры, и фирмы с торговыми точками, многочисленные вклады банковские и акции с долями в бизнесе - всё тогда отберут, всё буквально, шакалы двуногие, подлые. А родителей в дом престарелых отправят… или вместе со мной прибьют - для надёжности: чтобы весь наш род под корень вырезать-извести, в живых никого не оставить… Ужасный, ужасный конец ждёт меня впереди, не приведи Господи! А как его избежать, одному, без семьи и наследников? Не знаю, не представляю даже…»

А тут ещё, как на грех, летом 1997 года умерла его бабушка, Алла Константиновна: ночью с ней случился обширный инфаркт, и смерть наступила мгновенно; поздно было врачей вызывать и что-то там экстренно-реанимационное делать. И хотя их бабуля отошла в мир иной старенькая и достаточно уже пожила: нечего было вроде бы им расстраиваться и на судьбу жаловаться, - но, всё равно, их осиротевшая в одночасье семья после этого погрузилась в траур. Здорово сдали и постарели родители сразу же, чувствуя, что подошла и их очередь умирать, что безжалостная старуха-смерть ходит где-то уже совсем близко и зубами острыми клацает, острой косою как помелом машет. И к ней, хочешь, не хочешь, но надо начинать готовиться, вещи похоронные собирать, покупать белое бельё и тапочки. Что они оба однажды и сделали сдуру, чем повергли возвратившегося с работы сына в шок, в тихий ужас даже...

3

От всего этого Мальцеву становилось невмоготу. Чернота тяжёлым сплошным покрывалом окутывала его, глубоко проникала в мысли, серебрило волосы на голове, бороздило-морщинило лоб словно невидимый трактор, отравляла и поедом ела душу. И не просматривалось впереди ничего, что могло бы развеять мрак, снять накопившуюся усталость с его души и сердца.
Он всё отчётливей сознавал после смерти бабули, что его семья, некогда крепкая, дружная и монолитная, станет теперь стремительно сокращаться численно даже и в силу естественных биологических свойств человека, связанных со старением и умиранием; видел воочию каждый день, как сдавали и пригибались к земле родители, непреклонно обещая в недалёком будущем оставить его одного, один на один с холодным, бездушным и безжалостно-враждебным миром. И как ему тогда жить, без них, где брать силы для бизнеса и работы, для обороны и защиты себя? - непонятно было. Совсем... И от этого ему, горемычному, хотя и здоровому вроде бы ещё мужику, с виду перспективному и богатому, по-настоящему становилось страшно. Страх скорого и полного одиночества бетонной плитой придавливал его к земле, лишал всякой радости и прелести жизни.
На службе было ещё ничего, было терпимо жить и бороться с собой, с собственной чернотой, саморазрушением и самоедством: там вокруг постоянно крутились люди, много-много разных и всяких людей, из его рук кормившихся и за его счёт живущих, что отвлекали его от самого себя, от засевшего внутри «чёрного человека». Но вечером на него раз за разом накатывала такая тоска, ужасная, смертельная и невыносимая, от которой уже не выдерживавший колоссального внутреннего напряжения Андрей начал спасаться водкой. Закрывался по вечерам в кабинете в своём огромном особняке - и пил. Пил и пил без-пробудно, и тоскливо музыку слушал - “Реквием” Моцарта в основном, “Адажио” Альбинони, “Токкаты и фуги” Баха, которые на удивление созвучны и соразмерны были тягостно-траурным мыслям и хорошо подчёркивали и передавали его внутреннее хроническое нестроение, душевную панику, одиночество и пустоту...

А утром он поднимался с трудом под надоедливый треск будильника, долго мылся под душем, без аппетита завтракал, пищевые добавки на дорожку пил для поддержания силы и бодрости духа. После чего, дежурно простившись с родителями, уезжал в свой просторный офис в центр Москвы, и там с головой погружался в работу, которая на какой-то очень короткий период его от мрачных мыслей спасала, давала ему пусть и крохотный, но передых.
Он бы и вовсе из офиса не уезжал, переселился бы туда с вещами на ПМЖ, - если б его подчинённые были точно такими же трудоголиками и согласились бы не оставлять его одного, быть всегда рядом… Но им это было не надо - сидеть и его веселить ночи целые напролёт, сколачивать для него, “буржуя недорезанного”, состояние, капитал, и без того немаленький. Все они собирались вечером, прощались и быстренько уезжали домой - к любимым семьям своим, детишкам, мужьям и жёнам, друзьям и подругам - на крайний случай, любовницам и любовникам, с которыми им было надёжно и интересно жить, легко, осмысленно и комфортно. А до спивавшегося от тоски начальника им не было никакого дела, и не могло быть. Да и правильно! - кто он был им, чтобы о нём заботиться и за него бороться?!.…

4

Вот и 4 октября 1998 года Мальцев назюзюкался вусмерть что называется с многочисленными партнёрами и друзьями, отмечая собственное 40-летие в одном из крутых ресторанов на Новом Арбате, так что даже на работу утром 5-го числа не смог поехать - позвонил помощникам и секретарше в девять и попросил их перенести на завтра все важные переговоры и встречи, которые намечал. Соврал, что плохо себя чувствует после вчерашнего: подскочило давление, дескать, от шума и беготни, что пришлось даже пить таблетки... Он остался дома, и целый день отлёживался и отсыпался, в бассейне плавал несколько раз, чай без-прерывно пил вперемешку с соками, минералку бутылками хлебал - «кипящие шланги гасил» и водный баланс восстанавливал в организме, хмель из себя выгонял всеми имеющимися под рукой способами и средствами.
К вечеру он кое-как очухался от перепитого, более-менее пришёл в себя, поужинал с родителями в гостиной, отметил 40-летие уже в узком семейном кругу, после чего даже пошёл и сел за компьютер - проверить биржевые сводки, которые не принесли новостей, ни хороших, ни плохих: всё было спокойно и тихо в финансовом мире. А утром 6-го он встал в половине восьмого, по обыкновению покрутил педали стационарного велосипеда 10 минут, потом ополоснулся холодной водой в душе, позавтракал, оделся и поехал в свой офис на Петровку. Навёрстывать там, что за два дня упустил, намереваясь в несколько мест успеть съездить и с важными людьми встретиться и переговорить, наметить дальнейшую программу действий...

На улице было достаточно сыро и холодно, когда он с Рублёвки к центру столицы мчался на новеньком бронированном «Мерседесе», купленном полгода назад во время очередной поездки в Германию, откуда Мальцев не вылезал и где у него даже были офисы в Гамбурге и в Берлине... Утреннее московское небо было плотно затянуто свинцовыми тучами, моросил затяжной дождь, навевавший тоску и уныние на Андрея, жизнью и без того придавленного, да ещё и похмельного плюс ко всему, не выспавшегося. К черноте собственной, внутренней и постоянной как тот же туберкулёз, добавлялась ещё и природная темнота, из-за чего настроение его было предельно тягостное и надрывное: хоть бери и руки на себя накладывай, право слово, не имея сил и желания дальше надоедливую лямку тянуть. Его как будто бы к смерти приговорили после кончины бабушки - но с отсрочкою исполнения приговора: дескать, живи пока, парень, - и мучайся; жди, когда за тобою придут и скрутят, и в казённый дом в кандалах увезут; откуда для тебя будет только один выход - на тот свет...
А тут ещё, в довершение всех бед, на собственном банкете позавчера он чуть было не подрался с двумя барыгами-азербайджанцами с Черкизона, приближёнными Тельмана Исмаилова, державшими там едва ли не половину рынка и жиревшими от шальных оборотных средств как пауки от крови. Отчего наглость их не знала границ, как и их вызывающе-хамское поведение с москвичами... Мальцев имел с ними некоторые дела по продаже контрафактного товара, который не мог пропустить легально через торговую сеть, но всякий раз испытывал от общения с обоими чувство глубокой брезгливости и гадливости, и не хотел с ними близко сходиться, тем паче - дружить. О чём им недвусмысленно и давал понять, заключая торговые сделки… И на юбилей он даже и не думал их приглашать: ни сам не звонил, ни помощники.
Но они каким-то образом пронюхали про его 40-летие и торжества - и в наглую оба припёрлись: заводить деловые связи, по-видимому, на самом высоком уровне, невест богатых искать, на халяву пьянствовать и тусоваться. И этим испортили ему настроение сразу же, с первых минут. Но главное - основательно напрягли своим вызывающе-мерзким видом друзей, их чопорных жён и подруг - в особенности.
Неудивительно, что в первом же перерыве в курилке меж ними и его столичными высокопоставленными друзьями произошёл конфликт, во время которого азербайджанцев обозвали “гнидами черножопыми”, “грязными и невоспитанными баранами”, “безмозглыми ишаками” даже, место которым в стойле, в хлеву! После чего попросили убраться обоих подобру-поздорову - не мозолить собою глаза приличным, культурным людям, не портить торжество и банкет… Те взревели от злобы и от обиды, схватились за пистолеты, и чуть было не открыли пальбу.
Хорошо, что охрана вмешалась вовремя, скрутила, обезоружила и вышвырнула на улицу непрошеных гостей, двери за ними наглухо заперев. Но те, уезжая крайне взведёнными, пообещали Мальцеву и его друзьям самое скорое и суровое мщение, головы