Невыдуманная история. Лирическая повесть

операционных и реабилитационных; лежала она у стены на специальной больничной койке с металлическими периллами, белыми крахмальными простынями застеленной и белыми же покрывалами. Рядом с кроватью на тумбочках стояли многочисленные приборы с экранами и циферками на них, на которые постоянно обязана была смотреть прикреплённая к ней девушка. Палата была просторной и чистой, хорошо освещённой, проветренной только что… Но всё равно в ней густо пахло лекарствами, запах которых вошедший с улицы гость очень хорошо знал по прошлым годам, когда несколько лет подряд вся их семья ежедневно почти возилась с болевшей сердечницей-бабулей…

15

Взяв себя в руки и опомнившись наконец от удручающего внешнего вида Наташи, чуть заметно нахмурившийся Андрей приказал своим хлопцам сбегать к медсёстрам на вахту и взять у них вазу или банку для цветов, потом поставить цветы на тумбочку рядом с больной и оставить их одних, а самим постоять подождать в коридоре. О том же самом он попросил и сестру-сиделку…

Когда парни и прикреплённая девушка выполнили приказ, прикрыв за собой дверь, он присел на стуле рядышком с койкой, поправил на плечах выданный ему халат и только тогда, откашлявшись, поздоровался, произнеся с неподдельной нежностью:
- Ну, здравствуй, Наташ, здравствуй, родная! Вот и свиделись мы с тобой. Прости, что так поздно. Прости.
- Здравствуй, Андрей, - в свою очередь поздоровалась и Яковлева, не мигая смотря на Мальцева, буравя взглядом его, больным, воспалённо-восторженным и испуганным одновременно, влюблённым и виноватым. - Не ожидала тебя сегодня увидеть. Совсем... И Оля мне ничего не сказала, не предупредила, паразитка этакая. Я бы хоть приготовилась к твоему приезду, умылась, волосы расчесала, рубашку надела новую, свежую. А так… Мне очень стыдно перед тобою в таком непотребном виде предстать, от которого тебе, поди, тошно становится.
- Да ладно тебе, Наташ, перестань, - искренне попытался утешить её Андрей. - Скажешь тоже - “стыдно”, “тошно”. Тут же больница, а не ресторан, не театр и не консерватория, не Дом моды. Тут все так ходят, не ты одна. Это - нормально, и это - естественно. Перед кем тут прихорашиваться-то и кого стыдиться? Перестань и не думай, спокойно лежи - и быстрей давай выздоравливай... Лучше расскажи, как доехали? как чувствуешь себя? Меня это куда больше сейчас волнует.
- Доехали хорошо, спасибо тебе, и достаточно быстро - не ожидала даже. Машину ты предоставил хорошую, скорую и комфортную, удобную для пассажиров. А чувствую… Да неплохо себя, в целом, чувствую после капельниц, которые мне сразу же по приезду поставили, чуток поддержали меня.
- Обследование начали делать?
- Начали, да.
- Ну и каковы результаты, не знаешь?
- Не знаю, Андрей, не знаю. Врачи со мной такие вещи не обсуждают. У них это не принято - диагнозы с пациентами обсуждать. Сам, поди, понимаешь.
- Ладно. Я завтра утром сюда позвоню и всё сам выясню. Вообще, буду держать твоё лечение под личным контролем: обещаю тебе. А ты лежи спокойно, Наташ, и ни о чём не думай, не тревожься. Всё, что необходимо будет, что для лечения и восстановления потребуется, - здесь непременно сделают для тебя: это одна из лучших московских клиник. Выйдешь отсюда как новенькая…
После этого в разговоре наступила пауза, длившаяся с минуту или около того, когда они в упор, не мигая, смотрели один на другого и не могли оторвать глаз. Оба будто пытались пристальными взглядами теми до далёкого прошлого докопаться и назад его мысленно воротить. А вместе с ним - и то море светлых, чистых и радужных, самых искренних и добрых чувств, в которых они когда-то целое лето купались…
 
- Ты прости меня, Наташенька, за всё прости, - вдруг вспомнив свой вчерашний с Олею разговор и поддавшись внезапному внутреннему искупительному порыву, почти машинально вслух произнёс Андрей самопроизвольно рождавшиеся слова, нарушая установившееся молчание. - И что бросил тебя 20-ть лет назад на произвол судьбы, и что плохо тогда про тебя подумал. И что убежал от вас с Олей в Москву как без-совестный трус, слова доброго не сказав на прощание... И вы там, в деревне одни горе горькое мыкали, с жизнью по-бабьи боролись. Вот она и согнула тебя, жизнь одинокая, вдовья, здорово, надо признаться, согнула… Я поступил тогда подло и гадко, родная, сознаюсь и каюсь, и очень сожалею о том. Прости, прошу ещё раз, пожалуйста, прости, - если сможешь.
- Не надо, Андрюш, не надо, - шёпотом прервала его Яковлева, у которой на глазах появились слёзы, обильно потёкшие на подушку по её впалым восковым щекам. - Тебе не за что себя винить и казнить, поверь, не за что. Всё, что случилось с нами, было богоугодным делом, которое и должно было произойти: так Господу Нашему значит было угодно.
-…Да, хорошую мы, люди, придумали себе отговорку, - натужно ухмыльнулся Мальцев, слушая подобное и глаза при этом виновато на сторону скосив. - Блудим, развратничаем и грешим, пока молодые и борзые, людей дорогих бросаем без сожаления - а потом Волей Господа прикрываемся под старость, когда Смерть в окошко стоит и стучит, к расправе над нами готовится. Удобно это очень и хорошо - за Божью спину-то прятаться.
- Я не это имею в виду, Андрюш, дорогой, - тихо перебила его Наташа. - Хотя и понимаю прекрасно, про что ты сейчас говоришь. Я о другом… Ты просто молоденький был тогда, молоденький и зелёный. И для утомительной семейной жизни совсем ещё не созрел - так меня папа с мамой всегда потом настраивали и успокаивали. Вы, мужчины, медленно в плане ответственности созреваете, в отличие от нас. Это нам, девочкам, долго маленькими быть нельзя: влюбилась до одури однажды, отдалась, забеременела, родила - и уже самостоятельная взрослая баба стала. Детство наше закончилось… У вас же всё по-другому: жизненные ритмы другие, замедленные, состояние психики и мировоззрение, всё. Это есть чистый медицинский факт, который отрицать глупо, который просто знать надо - и к сведению принимать, и клеймо на людях походя не ставить, не обвинять их незаслуженно и несправедливо во всех смертных земных грехах; и потом с пеной у рта не требовать для них наказания… Зато уж теперь ты вон какой важный и грозный стал - красивый, знатный, богатый, заоблачный и недоступный нам, простым гражданам. С целою кучей охранников ко мне зашёл - что аж страшно сделалось в первый момент, и мороз пробежал по коже. Настоящий удалец-молодец, былинный богатырь русский, рядом с которым и находиться-то близко боязно - становится не по себе. По телевизору тебя постоянно показывают в компании министров и олигархов, с которыми ты на равных держишься, которым возражаешь частенько, перечишь и споришь, отстаиваешь своё. Молодец, Андрей, молодец! Многого в жизни добился, очень многого к своим 40-ка годам. Я когда тебя видела в передачах - так несказанно радовалась всегда и гордилась безмерно и безгранично, будто бы ты являешься моим самым близким родственником, поверь… И помог мне как быстро и без разговоров, по одной лишь дочкиной просьбе: так только самые близкие люди делают и помогают. Откликнулся незамедлительно, снарядил и послал машину, привёз сюда, позаботился, время и силы потратил, деньги немалые, - чего я, по правде сказать, и не ожидала совсем, на что не настраивалась и не рассчитывала. Уже и за одно только это тебе низкий поклон и тысяча благодарностей от нас - от меня и от Оли. Это всё она, вертихвостка, такое тут закрутила, разыскала и упросила тебя. Я до последнего было не в курсе. Прости…

16

Пролепетав всё это жалобным, виновато-униженным голосом, она затихла, мечтательно задумалась на мгновенье, лицом чуть-чуть просветлев; потом высвободила правую руку из-под одеяла, тоненькую как стебелёк, безжизненную, холодную как ледышка, и дотронулась ей до ладони Мальцева, легонечко сжала её.
- Андрюшенька, милый мой, дорогой, - вздохнув глубоко и надрывно, произнесла она с любовью, пронзительно на Андрея взглянув. - Наконец-таки я тебя встретила. Ах-как хорошо, как приятно от этого, словно в сказочном сне… Я так долго тебя ждала, так долго. Всё верила и надеялась, дурочка, на чудо или удачу. Ночей не спала, подушку насквозь проплакала - всё нашу встречу с тобой мечтательно представляла: как ты вернёшься ко мне однажды, дорогой мой, любимый москвич, и я тебе очумело на шею брошусь, обниму крепко-крепко и не отпущу от себя, буду всегда держать рядом, образцово-показательную семью с тобою вдвоём построю, на зависть всем... А теперь вот встретились, наконец, с Божьей помощью, - а я стыжусь подле тебя находиться, мне стыдно и совестно за себя, всю такую больную, слабую и никудышную, и очень и очень несимпатичную, вероятно. Признайся, что это так. Сил даже и руку твою покрепче пожать у меня нет уже, увы: ушло, ушло оно безвозвратно, моё золотое времечко. И так быстро, оказывается, в сорок лет. Старуха-смерть с косой уже где-то рядышком ходит - и машет, и машет, и машет безжалостно и неотвратимо, собирает страшную жатву свою. Жалко... и очень страшно от этого, как в морозильной камере холодно мне.
После этого слёзы пуще прежнего потекли из её почерневших глаз, так что она даже в сторону отвернулась.
- Наташенька, - вплотную пододвинулся к ней не на шутку разволновавшийся Андрей, к больной как к матери или сестре душой прирастая, с нежностью сжимая и поглаживая её ледяную ладошку, тепло и силу передавая ей. - Не думай о плохом, не надо. Умоляю тебя! Думай только лишь о хорошем. Я привёз тебя в лучшую московскую клинику, повторяю, куда бабулю свою привозил когда-то, пока она была ещё жива. И, знаешь, её здесь буквально с того света вытащили и подняли на ноги. Врачи здесь такие умельцы, такие кудесники и мастера, каких ещё поискать надо. Прооперируют тебя в лучшем виде, если понадобится, заменят плохие сосуды, сердце подправят - и будешь как девочка у меня опять, какой и была когда-то. Поедем с тобою в Сыр-Липки, по деревне гулять пойдём - вспоминать места, где молодыми целое лето ходили - помнишь? - смоленских соловьёв слушали, целовались украдкой, по-детски… И опять целоваться станем до одури и головокружения где-нибудь под сиренью, обниматься и миловаться, детишек новых плодить. В деревне, да на пахучей траве зачинать ребятню - милое дело!... А что?! А почему нет, почему?! Имеем право!... А потом я сделаю тебе предложение и женюсь. Такую свадьбу с тобой закатим, родная, настоящий пир на весь мир! - всей вашей деревне на удивление и на зависть! Уж теперь-то я непременно исполню то, что должен, что просто обязан был ещё 20-ть лет назад сделать… Так что настраивайся на пышную свадьбу, Наташ, с российским миллионером, на долгую совместную жизнь, и о плохом не думай. Ты просто обязана, наконец, получить то, чего трудом и терпением заслужила. Я, как сказочный капитан Грей у Грина, непременно приплыву к тебе на паруснике с алыми парусами, я исполню твою мечту, моя дорогая Ассоль.
Безостановочно, с жаром говоря Яковлевой всё это, будто бы клятву верности произнося, клятву чести и долга, он видел, как притаилась и ещё больше просветлела она, как внимательно каждое его слово ловила… Но потом почему-то вдруг нахмурилась и загрустила, досадливо остановила его:
- Не шути так, Андрюш, не надо. Прошу. Мне сейчас не до шуток - “поцелуи” и “свадьба” какая-то, “алые паруса”.