построек на обеих берегах реки. Докончили бы и полностью, но тут пришло новое послание от Всеславы. Княжна спрашивала, когда князь вернется и следует ли ей готовить для него новое войско? Получалось, что ее заботит лишь одно: зря она будет собирать весной для него пришлых бойников и ополченцев или не зря. Ни слова упрека за его затянувшееся отсутствие или жалобы на свое полувдовье положение. Настоящая жена даже не словенского князя, а ромейского стратига, послушно выполняющего волю императора в дальних землях.
Более подробные расспросы гонца мало что дали.
– Да, Городец и Посад почти уже отстроены… – кратко отвечал он. – Снова пошли торговые караваны из Корояка на Казгар и Черный Яр… Да и на Гребень липовские караваны ходят без помех… Нет, княжна на охоту не ездит… Судом занимается Борть… Да вроде хорошо занимается… Нет, вече ни разу не было. Все не столько княжной сколько Бортем очень довольны…
Ну не спрашивать же простого десятского напрямую: скучает ли княжна, печальна или беспечна?
Гораздо красочней посланец рассказывал, как его с десятком гридей по дороге в Ракитник трижды в лесах, и в степи останавливали чужие вооруженные дружины, но, едва услышав имя князя Дарника, тут же с почетом отпускали, да еще всякие гостинцы дарили.
Выслушивая гонца, Рыбья Кровь с некоторой оторопью обнаружил, что его совсем не тянет в собственное княжество. И дело было даже не в разладе с женой и с липовцами, которые «перестали им восхищаться». Просто бродячая жизнь полностью вошла в его кровь. Если о чем иногда и скучал, так о теплой бане и большой кадке с холодной водой, но это уже имелось у него в пяти-шести ордынских стойбищах. Хотелось бы также всегда иметь под рукой все свитки и книги, которые он собрал за пять лет, но все их уже переписали липовские писцы, надо только дать команду, чтобы их копии привезли ему сюда, в Ракитник. Пышный княжеский двор с угодничающими дворовыми людьми тоже никогда особо не прельщал его. Строительство опорных сторожевых веж он мог позволить себе и тут. Близкой дружбы-привязанности с кем-либо у него не было ни там, да и здесь вряд ли получится. К налаженной просвещенной городской жизни после увиденных ромейских городов, он, кажется, также утратил всякий интерес. Что же в итоге? А в итоге самое лучшее быть хазарским тудуном до тех пор, пока теперь уже пастухи «не перестанут им восхищаться». А перестанут, тогда и будем думать, куда податься дальше, сделал окончательный вывод Дарник.
Прежде чем отвечать на послание жены, он все же хотел прояснить для себя ближайшее будущее: нет ли в орде каких перемен? За две недели отсутствия князя в ставке хана, в ней, впрочем, мало что случилось: все были полностью заняты распределением летних пастбищ и как всегда только радовались, что князь их пока своими придумками не беспокоит.
Лишь молодежь из полка Сеченя мутила воду, взахлеб рассказывая в своих семьях про селища из каменных домов, фруктовые сады, золотые и серебряные монеты, переходящие из рук в руки, ухоженных и хорошо одетых ромеев, которые вот они в Таврике и Херсонесе всего в пяти дневных переходах. Старым представлениям, что можно вести простую жизнь, меняя скот на зерно, железо и ткани, был нанесен весомый урон. Из уст в уста бежал шепоток:
– А почему мы сами так жить не можем? Ведь князь Дарник знает, как можно устроить подобную жизнь.
Сатыр вызвал Рыбью Кровь по этому случаю на совет тарханов.
– Правда, что ты смущаешь мой народ разговорами об изнеженной жизни? – сердито вопрошал своего тудуна хан.
Нельзя было упускать такой возможности все сразу решить.
– Не я распространяю эти слухи. Но могу ответить на них утвердительно. Пять лет назад, когда я стал воеводой Липова, лишнее серебро нам могли принести лишь разбойные походы. Сейчас мое княжество богатеет без этого.
– Отчего же оно богатеет?
– Каждый человек умеет что-то делать лучше другого. Когда их лучшие умения собираются все вместе, это приносит богатство. Таких умельцев просто надо избавить от ненужной посторонней работы.
– Почему же, если тебе в Липове было так хорошо, ты все равно продолжал ходить в походы и воевать?
– Потому что это мое единственное умение, и за него мне тоже платят золотом и серебром.
– Но у нас ты не получаешь ни золота, ни серебра?
– Зато я получаю у вас славу, а слава потом принесет еще больше золота и серебра.
Тарханы весело рассмеялись находчивому ответу князя. Хан понял, что общее настроение качнулось в пользу Дарника.
– Как ты собираешь обогатить нашу орду? Хочешь отвадить наших парней от дела их предков, заставить их служить проезжим купцам? Чтобы потом из-за золота у нас поселились вражда?
– Разве мудрый хан не знал, что здесь на западе все так и живут? Если он хотел сам сохранить старый уклад жизни орды, то почему не пошел на восток в пустынные заитильские степи? Разве быть всегда довольным окружающей жизнью не свойство двухлетних детей, ведь с трех лет все люди уже учатся выбирать то, что им лучше?
В ханской юрте воцарилась глубокая тишина. Сравнить сорокалетнего хана с двухлетним ребенком еще никто никогда не осмеливался. Дарник и сам почувствовал, что малость переборщил.
– Спасибо, что не назвал меня младенцем, – с нарочито-печальным вздохом произнес наконец Сатыр.
По кругу сидевших на коврах тарханов снова пробежал веселый смех облегчения. Даже князь пришел в восторг от ответа хана.
– А как продвигается твой торговый путь, который должен всех нас обогатить?
– Я думаю к осени он будет готов, – отвечал Дарник, ничуть не краснея. – Западная часть пути готова, осталась только восточная. Я уже послал в Айдар и в Липов за нужными ратниками и припасами.
В тот же день он действительно написал и отправил нужные послания в Айдар, Липов и Усть-Липу, не столько прося, сколько требуя серебра и людей.
Против ожидания его призыв исполнился даже быстрее, чем он ожидал. Гонец еще не проскакал половины пути до Айдара, как в ставке доложили о приближении словенской рати. Это были двести столичных бойников, которые хотели стать под Рыбное знамя.
– У меня на ваше жалованье нет ни одного дирхема, – такими словами встретил их князь.
– Сегодня нет, значит будет завтра, – беззаботно отвечали ему.
Слухи по Степи разносятся быстро. Вся Словения с интересом следила за действиями липовского князя. Знали и о его безденежье. Поэтому прибывшие бойники были отнюдь не привычной голытьбой, а бывалыми ратниками, которые жаждали стать малыми воеводами среди хазарских конников. А раз жаждали, значит, были к этому и частично готовы: при деньгах, хорошем оружие, двумя-тремя верными оруженосцами и повозке с походным снаряжением.
Перезимовавшие с Дарником липовцы встретили пышное пополнение с ревнивым чувством. Тотчас же потребовали устроить большие боевые игрища, что князь с удовольствием и выполнил. Польза получилась троякая: новички вполне соответствовали славе столичных гридей, к парным состязаниям приучены не были, но в единоборствах мало кому уступали, хоть конно, хоть пеше, хоть луком, хоть сулицей, позволили оценить свою удаль и хазарам, а главное – как бы подтверждали измышление князя насчет участия кагана Власа в дороге «от Славутича до Итиль-реки».
Теперь оставалось лишь натянуть сапоги и в путь. Сначала предполагалось, что пойдут сразу двумя полками, но хорошо подумав, Рыбья Кровь все же решил сеченцев оставить вместе с ордой, мол, оседлайте пять-шесть мелких речушек с запада на восток, стройте заставы и этих хлопот вам хватит до осени.
Идти двухтысячным полком на Гребень было рискованно, но князь посчитал, что справится с этим. Камнеметов, правда, было маловато, но повозок и коней в самый раз.
Когда из ханской ставки вышло снаряженное войско и направилось прямо на восход, даже самые тугодумные воины поняли, что идут на Гребень. Все знали, что княжеский суд в Айдаре ни к чему не присудил князя Алёкму, и теперь было очевидно, что их тудун сам намерен вершить суд над обидчиком Липовского княжества.
Большое войско с тяжелым обозом, как ни старалось, двигалось медленнее былых княжеских дружин, часто ломались повозки, выбывали из строя люди и лошади, происходили задержки у встречных селищ и кочевий. Тем не менее, трехсотверстный путь уложили в десять дней. Первый день лета застал Дарникское войско возле теперь уже правобережных укреплений Гребня. Обложив полукольцом всю главную часть большого города, неделю не давали никому не войти туда, не выйти. Все подходящие с юга не гребенские торговые караваны пускали на двадцать верст в обход города с непременным условием после переправы через Малый Танаис в сам Гребень не заходить. Если же в руки дозорных разъездов попадались гребенские купцы, тех нещадно грабили и лишь в самой простой одежде и пешком пропускали в городские ворота.
Окружающие Гребень селища Дарник не трогал, давая смердам спокойно заниматься своими обычными работами и не позволяя коннице топтать их посевы. К самим осадным работам тоже не приступал, запрещая ратникам слишком близко подходить к стене. Несколько раз гребенские старейшины пытались вступить с ним в переговоры. Отказываясь с ними встречаться, Рыбья Кровь называл новую сумму виры князя Алёкмы: 120 тысяч дирхемов, мол, за год плата поднялась и будет подниматься и впредь.
Первоначально все двести взятых с собой повозок Дарнику нужны были для самого досконального грабежа окрестностей Гребня. Но уже когда подошли к враждебному городу, князь на одном из привалов услышал от одного из айдарцев о том, как в Индии ловят обезьян: насыпают в большую тыкву с маленьким отверстием какую-либо кашу, обезьяна засовывает туда лапку, а назад с зажатой в кулачке кашей вытащить не может. От жадности не выпускает кашу и когда к ней подходят люди.
Ну чем гребенцы со своим Алёкмой не эти жадные обезьяны, решил хазарский тудун и, дав неспешной осаде как следует вызреть, стал действовать. На десятый день стояния в три гребенских селища въехало шесть сотен хазар, вооруженных одними палками. Смердов заставили погрузить на их подводы и волокуши весь скарб и вместе с домашним скотом вывезли из селищ. Потом туда вошли липовцы с топорами и ломами, пометили все домовые срубы и принялись их аккуратно раскатывать по бревнышку, как это делают при перевозке домов на новое место. Затем все бревна погрузили на сто пятьдесят повозок повозок и отвезли в сторону – и три селища исчезли с лица земли. Целыми оставили лишь десять дворищ, чьи обитатели должны были до осени следить за пшеничными полями, не давая диким животным их потравить. Князь заранее все это тщательно расписал своим сотским, поэтому исполнение вышло быстрым и слаженным.
– И что мы за триста верст потащим с собой эту махину?! – высказал от лица других воевод Корней. – Да проще это все сжечь и срубить все заново.
– А посмотрим, – отвечал ему Дарник и отдал приказ двигаться к ромейскому Ургану.
В каждую из телег с бревнами пришлось впрячь по четыре, а то и по шесть лошадей.
Гребенцы не верили своим глазам, видя, как грозное войско собирается и уходит, утаскивая с собой с полусотню разобранных домов.
Больше всего Дарник опасался, что они не рискнут пуститься за ним в погоню, тогда бы он
