общий урон за три последних года как раз и стоит 90 тысяч дирхемов, которые Рыбья Кровь требует за разорение липовского посада. Ждать ли ей его в Айдаре, или уезжать в Липов, спрашивала княжна.
– И что ты ей сказал? – спросил у Корнея князь.
– Чтобы ехала домой и ни о чем не думала. Что тебя до осени орда никак не отпустит.
– Про наложниц интересовалась?
– А чего ей интересоваться? Ты же князь, тебе наложницы так и так положены.
Каган Влас писал о другом. Ни словом не коснувшись суда над Алёкмой, называл вытеснение ирхонов большим делом. Вскользь предлагал направить хазарский меч на полян, давнишних хазарских данников в среднем течение Славутича. Корней дополнил это своими словами:
– Каган сказал, что сам он сбором дани с полян для хазар уже лет десять не занимался. А тебе с твоей ордой, это очень даже годится. И лучше сейчас зимой, чем летом.
– А ты ему не сообщил, что у нас вся орда воевать не обучена?
– Он сам знает. Но говорит, раз ты с ирхонами справился, то поляне тебе дань на серебряных подносах вынесут. Не нравится ему, что поляне слишком большую силу набирать стали. Наш главный торговый путь в северные земли по Танаису хотят на свой Славутич перевести. Сказал, что надо тебе волоки у порогов Славутича оседлать и самому брать с тамошних купцов пошлины.
– Насчет денег он ничего не говорил?
– А вот! – Корней хлопнул в ладоши, и хазарин из его сотни внес в комнату увесистый мешочек, который зазвенел опустившись на стол. – Две тысячи дирхемов один в один.
– Как!?... – от изумления князь сумел произнести только одно слово.
– Я сказал Власу, что из Липова ты дирхемы брать не будешь, а если наша дружина уйдет, орда и двух месяцев не продержится. И виноватым сделают не князя Дарника, а кагана русов. Никто больше под его крыло никогда проситься не будет.
– Ну ловкач! – Рыбья Кровь едва не задушил своего посланника в объятиях.
Увы, двух тысяч монет хватило лишь медом по губам помазать (по 10 дирхемов на брата), но все равно это произвело сильное впечатление на всех липовцев – вон даже свой каган их ценит.
Науськивание же Власа на полян, Дарник, подумав, посчитал преждевременным. Ну соберет он один раз дань, а дальше что? Рано или поздно ему все равно уезжать придется, а без него орду в самом деле сотрут в порошок. С другой стороны, нижний Славутич и так теперь в его руках, какая разница, где пошлины собирать: у порогов или здесь?
Княжеский суд над Алёкмой сперва сильно разозлил его, но чуть упокоившись он понял, что князья своим «не решением» просто умыли руки, все отдав на откуп судебному поединку уже между двумя княжествами, по крайней мере, Дарник теперь знал, что именно так будет потом объяснять другим князьям свое нападение на Гребень.
Тем временем стало известно, что ирхонские кочевья, не дожидаясь весны, принялись откочевывать дальше на запад и на юг в сторону Истра, так что на левом берегу Славутича и вовсе ничего ирхонского уже не осталось.
Как только в орде осознали, что изгонять уже никого не нужно, то едва налаженная дисциплина в туунах тотчас сильно упала, участились случаи ухода целых ватаг и сотен в улусы, чтобы навестить своих родственников. Особенно плохи были дела у Сеченя, в его полку ратников осталось в строю едва половина.
– Может и хорошо, что они не хотят превращаться в непобедимое войско, чтобы потом оно не ударило по нам словенам и русам, – высказал тысячский свое мнение князю.
– Может и хорошо, – согласился Дарник.
– Так не пора ли нам домой возвращаться? Тебя ромеи в Болгарии не остановили, думаешь, хазары остановят?
Брошенный вызов князь разумеется подобрал и какое-то время даже прикидывал как получше преподнести свой уход Сатыру, но потом представил, как в полуторасотенном они будут входить в Липов в истрепанных одеждах, без большой добычи и пленных и с отвращением поморщился – второго бесславного возвращения он позволить себе не мог.
На очередном совете у хана речь действительно зашла о том, как быть дальше. Спорили в основном о количестве охранного войска, которое объезжало бы дозором все улусы орды.
– А что скажешь ты? – обратился к Дарнику Сатыр.
– Я по договору с каганом и с тобой хан, освободил землю для ваших кочевий, но как вам ее защищать, должны решать вы.
– Сможешь ты сделать так, чтобы мы могли здесь мирно жить?
– Для плохого мира нужно еще полгода войны, для хорошего мира год войны.
– Ты лучше скажи: во сколько жизней наших сыновей это обойдется? – выкрикнул самый пожилой из тарханов. – Тебе-то их жизнями просто обращаться!
Вместо ответа Дарник просто поднялся и вышел из ханской юрты. Это было прямое оскорбление ханского совета, но ведь и его, князя, только что оскорбили.
Вернувшись в свой полевой стан, Рыбья Кровь на всякий случай приказал всем арсам и липовцам в полном вооружении расположиться поближе к его княжескому возку и быть начеку. Томительно тянулось тревожное ожидание. Потом прискакал с малой дружиной Эктей и привез Дарнику булаву Сатыра, что означало: быть князю не просто военным советником, а старшим тудуном.
7
Получив по важности второй чин хазарской орды, Дарник сперва, что называется, и ухом не повел: ну тудун и тудун, что с того? Но уже на следующий день все его мысли были уже об одном: как и что сделать, чтобы оправдать сей высокий чин. Одно дело было всех громить и разгонять, другое – выстроить все так, чтобы в самом деле обеспечить хазарам спокойную и сытую жизнь на новых землях. Нужен был какой-то особый клич или призыв, который бы придал всему пока тревожно-непонятному существованию орды некую устремленность и воодушевление. Прикидывал и так, и эдак, но ничего лучше старого его липовского призыва «мир на дорогах» никак не придумывалось. Наземный путь от Славутича до ромейского Ургана и дальше до хазарского Калача и до Итиль-реки действительно был хорош, даже лучше морского, подверженного бурям и таможенным ограничениям, но малое скопление девяти беглых хазарских улусов мало что могли тут сделать. Можно конечно их выстроить в длинную цепочку, чтобы они заняли двести, а то и триста верст этого пути, а дальше что? Подключить туда других степняков или словенские княжества? Да кто его, Дарника, послушает! Можно еще клич в Липов и Корояк послать, оттуда две-три тысячи охочих до перемены мест бойников с семьями найти можно. Но чтобы проложить на эту дорогу ветку с севера на юг, никак нельзя миновать Гребень. Значит, что? Значит, Гребень должен быть покорен и сам дать людей и припасов на обеспечение всем необходимым эти два пути.
Придя к такому выводу, князь отправился к Сатыру и попросил о тайном разговоре с глазу на глаз. Затем слово за слово поведал хану про сей великий замысел, приписав его кагану Власу, мол, это Влас мечтает о таком. Сатыр слушал его с каменным лицом, не очень понимая, что тут и зачем. Тогда Дарник выложил главный свой довод:
– Каган Влас обещал также взять на постоянное жалованье две, а то и три тысячи хазарских воинов. Ваши овцы и другой скот хороши для простого прокорма орды, но чтобы ваши люди не чувствовали себя обделенными по сравнению с жителями богатых городов, это жалованье их уровняет с ними. Кроме того, это будет выглядеть как скрытый вид дани словен вам хазарам, что, согласись, хан, очень приятно и выгодно.
Сатыр надолго задумался.
– Боюсь, наш каган в Итиле, узнав про наше участие в этой дороге, запретит ее.
– Орда будет заниматься только самой западной частью дороги, остальное будут делать словене.
– И ты сам будешь всем этим заниматься?
– Пока да. Если не справлюсь, Влас пришлет других воевод и тиунов.
– Что тебе для всего этого надо?
– Твое согласие, хан, сейчас и твое согласие, повторенное потом перед туунами.
– Хорошо, – просто сказал Сатыр.
Рыбья Кровь выехал из ставки хана порядком ошалевший. Не особо рассчитывая на успех своего предложения, он теперь с ужасом осознавал в какое гиблое дело ввязался. На свою-то малую дружину никаких денег нет, а как придется оплачивать две тысячи пастухов? В Айдаре неделю будут хохотать, когда узнают о его задумке. Никакие былые победы не помешают стать ему общим посмешищем.
Но что сделано, то сделано. Испуганный мозг торопливо выдавал нужные подсказки. Никаких правобережных кочевий, только одно, там, где будет переправа через Славутич, и вообще оно не кочевье, а укрепленное городище для полного обладания и переправой, и путем по реке. В орде этим княжеским решением остались очень довольны, исчез страх быть, подобно ирхонам разделенным племенем. А как быть с захваченными на правобережье зимовками ирхонов? Бросить – жалко, сжечь – глупо, может, продать вместе с окружающими пастбищами – да кто купит, все соседи знают, что и бесплатно им достанется. Ничего лучше не придумал, как расскатать их по бревнышку и отправить в Ракитник, то место в низовье Славутича, намеченное для постоянной речной переправы.
Потом такое же занятие коснулось и левобережных зимовок. Тут, правда, приходилось действовать выборочно, отдельные зимовки не только оставлять и усиленно укреплять, дабы надежней прикрыть тонкую нить будущей великой дороги. Пришлось столкнуться и с сильным сопротивлением тарханов – они никак не понимали почему орде не стоит оставаться в одном компактном кулаке, а растягиваться в одну линию.
– Хорошо, – соглашался с ними князь, – но жалованье будут получать только те кочевья, которые будут в этой линии.
Спасало, что пока это были больше разговоры, чем действия. Но вложенная в чужие головы клич Дарника медленно, но верно завоевывало своих приверженцев. Особенно это касалось молодых пастухов охранного войска. Рассказы липовцев о кутигурском и ромейском походах, о выбивании из купцов рабов по одному дирхему, о жесткой справедливой торговле, которой они сами были свидетелями у стен Гребня распаляли алчность и воображение. Как-то вдруг сильно наладились дисциплина и порядок, уже не возражали о переводе из конников в пешцы, никто не роптал даже от перевозки на санях и подводах старых бревен.
В подобных заботах незаметно пролетела короткая южная зима и весенняя распутица. Рыбья Кровь добился даже больше чего хотел: его войском стал овладевать не просто воинственный дух, а дух завоевательский, что отметили даже липовские воеводы.
– Научили на свою голову, – ворчал Сечень. – Пока живой крови, и чужой и своей, все не попробуют – не угомонятся. Куда копья направлять будем?
– Сначала пятку своего копья укрепить надо, – сказал князь и со всем своим полком отправился в Ракитник.
Сошедший лед дал возможность увидеть, что место, выбранное для переправы вполне подходящее, здесь единое русло реки полудюжиной островов делилось на четыре протоки. Три из них можно было перегородить железными цепями, а у четвертой установить десяток камнеметов на радость лодиям не желающим платить торговую пошлину. Да и свезенных по зимнику бревен вполне хватало для полного строительства городища на двести городовых гридей с семьями и челядинцами. Что касается самой переправы, то один человек с помощью ромейской лебедки легко перемещал через протоку плот с большой груженой повозкой.
Этими всеми работами в четыре тысячи рук полк и занялся, в две недели закончив большую часть укреплений и
