- Кто знает, я ближе к дореволюционной интеллигенции, - попытался вежливо ответить Иван Иванович.
- А мы, что, родились только после советской власти? – резонно заметил Петр Петрович.
- Ну, ладно.
- И что значит: «Я ничего не имею против вас»? – стоял на своем критик. – Ты обращаешься к нам, здесь сидящим с тобой за одним столом, или к нам как к племени? Неужели нельзя не связывать нас вместе и не обращаться лично к каждому из нас?
- Валя, ты сам все равно, даже в случае с личным отношением к каждому по отдельности, выделяешь каждого из «вас». Was ist das? – разумно ответил и спросил Иван Иванович.
- И, в самом деле, Валя, что ты завелся? Ты же сам назвал нас интеллигентами, - стал утихомиривать раздраженного критика покладистый драматург.
- Как мы любим идентифицировать себя хоть с кем-то, например, с этим интеллигентом, - саркастически заметил Иван Иванович.
- Чем это не нравится тебе интеллигенция? – резко сказала Светлана Васильевна, до сих пор выступавшая на стороне Ивана Ивановича.
- Чем же она может нравиться? Своей идеализацией? Так это иллюзорный образ, который нельзя принять за то, чем она налично является. Настоящим интеллигентом может быть только дух, «ума бесплотного естество». У нашего интеллигента естество материальное. Ведь его сознание есть функция мозга.
- Фу, Иван, как грубо, прямо вульгарно рассуждаешь, - умозаключила Екатерина Николаевна.
- А я где-то согласен с Иваном, - признался Петр Петрович.
К сожалению, через минуту сознание Ивана Ивановича стало затуманиваться от выпитого вина. Хмель сыграл с ним злую шутку: он перестал воспринимать разговор за столом и отключился. И не мудрено, ведь бедный наш герой пил уже второй день подряд.
Глава четвертая. В гостях
Иван Иванович проснулся холодным, ранним утром. Он весь продрог, ибо вылез из-под одеяла и свернулся калачиком. Выпрямившись на широкой кровати, он хрустнул костями и обомлел не только от боли, но и от незнакомой обстановки. Это была чужая спальня. В предрассветной мгле, продирая глаза, он еле-еле разглядел чье-то тело рядом, укрытое одеялом. Иван Иванович почувствовал холодок в груди под сердцем, невольно подумав: «Неужели я оказался в постели с незнакомым человеком… мужчиной».
- Как с мужчиной? – вскричал он со страхом.
- Что такое? – спросил сонный женский голос.
«Фу, слава Богу», - сказал он про себя, облегченно вздохнув, - у него прямо отлегло от сердца от такого приятного известия. Но теперь его беспокоил другой менее страшный вопрос: «Кто эта женщина»? И тут сознание прошлого вечера к нему стало возвращаться. Он вспомнил последние слова Петра Петровича, после которых уже ничего не помнил на банкете, устроенном «друзьями» в честь выхода его мемуаров.
- Что с тобой Ваня. Плохой сон увидел? Или мутит с перепоя? – спросила женщина, откинув одеяло.
Иван Иванович только теперь понял, кому принадлежал голос. Это была подруга его бывшей жены, Светлана Васильевна, поддержавшая его на банкете в перепалке с приятелями. Вот и теперь она поддержала его, предоставив ему свою постель. «Интересно, - подумал Иван Иванович, автоматически продолжая строить предположения, - у нас был секс»? Но тут же осекся и вопросительно посмотрел в сторону Светланы Васильевны. «Неужели он спросил об этой пикантной подробности вслух»? – метеором пронеслось у него в голове. Однако хозяйка лишь попросила его отвернуться, чтобы встать с кровати.
- Уже утро пора вставать, - пояснила она.
«Пронесло», - сказал себе Иван Иванович.
Светлана Васильевна, словно читая мысли Ивана Ивановича, заметила: «Ваня, ты не подумай ничего такого. Я просто вынуждена была привезти тебя к себе домой. Ты был никакой в ресторане, а Катя куда ушла со своим профессором».
- Большое спасибо, Света. Чтобы я без тебя делал! Но как ты подняла меня к себе в квартиру?
- Петя помог мне довести тебя до квартиры, - вздохнув, ответила Света и с сожалением взглянула на Ивана Ивановича.
Ему стало очень стыдно за свое безобразное поведение: надо же, - «напился до зюзиков», - и где? - в ресторане, в общественном месте!
- Довести или донести? – переспросил он.
- И так, и этак.
- Вот какой конфуз! Извини меня, Света! Я, правда, не хотел.
- На твоем месте кто бы хотел. Это понятно, - только и могла сказать Светлана Васильевна, не проявив особого желания утешить уязвленную совесть писателя.
- Между нами что-то было? – осторожно спросил Иван Иванович.
- Что ты имеешь в виду? – переспросила его Светлана Васильевна, посмотрев сквозь него.
- Приставал ли я к тебе в пьяном виде? Заранее прошу прощения, - повинился Иван Иванович.
- Приставал, - просто ответила Светлана Васильевна, без упрека приняв его извинения.
- И что?
- Да, ничего.
- Отшила?
- Не успела. Ты воспользовался моей слабостью и настоял на своем! – ответила и печально посмотрела на него. – Не знаю, что мне делать теперь.
- Светочка, моя милая, прими, пожалуйста, мои искренние извинения. Я бесконечно виноват. Может быть, я негодяй, но знаешь, я рад тому, что случилось. Ведь я люблю тебя.
- В самом деле? Это так неожиданно, - сказала Светлана Васильевна с сомнением в голосе и внимательно посмотрела в глаза Ивану Ивановичу.
Он был так заворожен блеском ее серо-голубых глаз, что как кролик замер под змеиным взглядом своей собеседницы. Нельзя было сказать, что Светлана была похожа на змею, вроде гадюки, своей приятной внешностью или мягким характером. Но то, что Иван Иванович почувствовал в ней в эту минуту, его насторожило, - она была не похожа на саму себя. Он прямо потерялся в ее глазах, словно бездонных чашах со стальным оттенком, полных яркого как ясное голубое небо огня.
- Ты что молчишь, Ваня? И что теперь мы будем делать? – спросила его Светлана Васильевна, ставя его перед тяжким выбором своего пути в одиночку или в компании с любимой. – Для меня неожиданно узнать, что ты любишь меня. Прежде я никак об этом не догадывалась. Это правда?
- Конечно. Но это стало мне понятно только что.
- Может быть, ты просто устал от одиночества после развода с Катей? А я случайно подвернулась под руку вся такая благоприятно расположенная к тебе. Ты просто истосковался по женской ласке, а не моей лично.
- Это ты полагаешь как дипломированный психолог или как любящая женщина? – решился Иван Иванович прямо задать серьезный вопрос той, в которую только что влюбился. Хотя и прежде он испытывал к ней симпатию как к милой женщине.
- Где были твои глаза раньше? Неужели ты не догадывался, что нравишься мне? – просто спросила Светлана Васильевна.
- Ну, почему же. Я чувствовал, что тебе приятно в моем присутствии. Но я задал вопрос не о том, нравлюсь или не нравлюсь, а о том, любишь ты или нет.
- Попробуй, догадайся, - коротко ответила Светлана Васильевна.
- Знаешь, Света, ты свет души моей. Может быть, - я так думаю, - ты пробудила меня для новой жизни.
- Ваня, ты буддист? Но я не Будда, - сказала грустно Светлана Васильевна, сомневаясь в искренности своего друга жизни.
- Я знаю. Ты не будда, ты боддхисаттва.
- Это, в каком смысле? В смысле склонности к состраданию и спасению? Если ты считаешь себя виновником спасения, то от чего тебя спасать? От воспоминаний? Или нужно спасать тебя от самого себя? - забросала вопросами Светлана Васильевна Ивана Ивановича.
- Человека нужно спасать от иллюзий, - ответил Иван Иванович.
- Я спрашиваю не человека вообще, а лично тебя, - пояснила Светлана Васильевна.
- Так ты уже сказала, - спасать от самого себя.
- Как интересно. Как это? – снова спросила Светлана Васильевна, но потом вдруг изменилась в лице и заторопилась. – Мне пора на работу, а ты оставайся дома. Жди меня.
- Как скажешь, - сказал Иван Иванович, оценив расположенность к своей персоне хозяйки дома. Ему, правда, не хотелось выходить на лютый мороз накануне католического рождества.
Он пожелал ей не замерзнуть на улице по пути на работу и вскоре остался один дома. «Один дома», - подумал он, вспомнив глупый рождественский фильм про проказливого мальчика. Вот отчего его нужно было спасать, - от воспоминаний.
Глава пятая. Воспоминания
Воспоминания нахлынули на него лавиной и полностью погрузили его сознание в прошлое. Он вспомнил себя ребенком, оставленным родителями, нет, не на произвол судьбы, а на свое усмотрение, ввиду полной занятости на работе. Его отец, сколько он его помнил, был всю жизнь в командировке. Когда отец там не был, то приходил часто пьяным с работы. По пути домой, он не пропускал со своими друзьями ни один кабак, подворачивающийся им под ноги. Иван Иванович помнил, как однажды его, пьяного, чуть не потерял. Как его мама ни старалась оживить отца, он так и не поддавался на ее уговоры вздохнуть, очнуться и встать. Пока чудом не очнулся сам. На Руси мужики либо ходят по чужим бабам, либо пьют горькую, которая им милей женской ласки, так как не ругается.
Мать Ивана Ивановича была строгой и холодной женщиной. Его отец так и не разбудил в ней нежной женщины. Он был посторонним, гулял на стороне неизвестно с кем и не принимал живого участия в воспитании сына. Слава Богу, в пьяном виде отец не воспитывал сына, препоручив жене его воспитание. Но и маме Ивана Ивановича тоже было некогда заниматься своим ребенком. Первые годы жизни он провел у дедушки с бабушкой в родительском доме матери. Будучи на их попечении, он чуть не потерял руку, засунув ее в мотор, качавший воду из колодца на грядки в огороде. В моторе остался только палец. Родители ничего не сказали дочери. Она узнала о детской травме сына, только когда приехала за сыном, и сильно обиделась на родителей за то, что они не смотрели за ее ребенком.
Иван Иванович помнил еще, что дед любил брать его на встречи с друзьями. Однажды мама Ивана Ивановича отсчитала отца за то, что тот взял на весь день поздней осенью Ваню в одних коротких штанишках, сам тепло одевшись. Они ездили на край города к товарищу деда на прогулку проветриться и подкрепиться. Несмотря на это внук любил деда и звал его «дудкой», когда сердился. Один раз дед надолго отлучился погостить у своего старшего внука на Украине, где тот куковал с бабушкой снохи деда, - родители внука мотались по военным гарнизонам. Дед вернулся домой в полном восторге от старшего внука. Видимо, его тронуло то, что тот, иноземный внук, выглядел как вылитый дед, только в миниатюре. Туземный внук лицом походил не на деда, а на своего отца. За то, что дед расхваливал другого внука и не обращал внимания на внука под рукой, он сильно приревновал деда и очень обиделся.
Дед и бабка со стороны матери были простые люди, как, впрочем, и мать вместе с отцом, без сантиментов и всяких господских нежностей. Если было что не так, и сын
