БЛИЗОСТЬ

    - Английские ученые говорят, что крокодилы живут до ста лет, - заметил Валентин Валентинович, потягивая ароматный аперитив из бокала.

        - Не знаю, сколько живут английские крокодилы пера, но мы не встречались честной компанией целых тридцать три года, - вычислила дату Светлана Васильевна.

        - Ну, у тебя и память, - восхитился Петр Петрович, - кстати, я заметил, что тоже в последнее время грешу вычислениями. К чему бы это?

        - К концу света, - мрачно заключил Иван Иванович, усаживаясь в кресло и блуждая глазами по столу. И как только они уставились на тарелки с салатом и балыком, аккуратно заправленные заботливой рукой соседки, Иван Иванович полностью пришел в себя

        - Так давайте выпьем за конец света, - предложил Валентин Валентинович.

        - Подожди Валя, - остановил того Петр Петрович. – Слово юбиляру!

        Иван Иванович уже хотел встать, но тут на его плечо опустилась тяжелая рука незнакомца.

        - Ах, черти! Как я рад вас всех видеть! – вскричал голос за его спиной. Его интонации показались знакомыми нашему герою, и он повернулся назад.

        Перед обомлевшей честной компанией стоял высокий и полный человек с густой шевелюрой седых волос и красным лицом с правильными чертами лица. Это был их профессор по античной литературе, добродушно попыхивая своей неизменной пеньковой трубкой. Они все вежливо поклонились.

        - Да, а говорят еще, что годы меняют людей. Вы нисколько не изменились, - умозаключил профессор Чертыкин.

        - Просим к нашему столу, Ярослав Всеволодович, - любезно пригласил того Петр Петрович и выдвинул из-за стола свободный стул. – Это вы не изменились. Мудрых людей время не старит, а молодит.

        - Лестно, но приятно. Приятно иметь трудное имя-отчество, - их сложно забыть, - не мудрствуя лукаво, сказал Ярослав Всеволодович.

        - Не скажите, Ярослав Всеволодович, еще легче их перепутать. Помните Пашку Десяткина, как он запинался, называя вас «Всеславом Яроволодовичем», когда вы спрашивали его по латыни?

        - А ты все такой же спорщик, Ваня, язва тебя возьми, – спокойно ответил профессор, внимательно разглядывая сквозь очки юбиляра, и затем неспешно повернулся к Светлане Васильевне. -  Приятно видеть тебя, Света. Так и хочется сказать, как говорил классик: «Света! Больше Света»! 

        - Да, Ярослав Всеволодович, я стала больше, - расту не столько вверх, сколько вширь.

        - Но тебе идет. Ты приближаешься к древнему женскому идеалу. Не то, что нынешние вешалки для белья.

        - Ярослав Всеволодович, но я не хочу быть палеолитической Венерой, - капризно возразила Светлана Васильевна. 

        - И не будешь, не переживай. Ты похожа на античную, а не архаическую Венеру, - успокоил профессор свою бывшую студентку и добавил, - Что вы отмечаете? Уж не выход ли мемуаров Ивана Ивановича Иванова?

        - Ну, да, - просто ответил Валентин Валентинович. – А вы читали их, читали, как Иван нас всех расчихвостил?

        - Ну, ты сказал, - расчихвостил! Никого я не чихвостил. Я написал то, что запомнил, - обиделся Иван Иванович на завзятого критика.

        - Ну, ты написал. Я сказал только то, что мне подсказывает мой профессиональный долг, - стал оправдываться Валентин Валентинович.

        - Узнаю моих студентов, - констатировал Ярослав Всеволодович. – Вам только дай поспорить друг с другом. Да, я читал мемуары. Занятное чтение следить за мыслями человека, у которого настолько хромает память, насколько развито воображение.

        -  Что вы хотите этим сказать, Ярослав Всеволодович? – спросил Иван Иванович, напрягшись.

        - Ничего, кроме того, что вы, Иван Иванович, как в народе говорят, «не пожалеете и родного отца ради красного словца». Например, меня вы выставили в таком превратном свете, что мне теперь стыдно, понимаешь, смотреть в глаза своим коллегам.

        - Не кажется ли вам, многоуважаемый профессор, что мы собрались здесь, чтобы чествовать дорогого юбиляра, а не осуждать его? – справедливо заметил Петр Петрович.

        - Подожди Петя. В чем конкретно вы обвиняете меня, Ярослав Всеволодович? – обратился наш герой к недовольному профессору.

        - Да, ладно. Буду я еще считаться со своим бывшим студентом, - ответил он и, встав из-за стола, раскланялся со всей компанией, а потом отправился к дальнему столу, где сидели его собутыльники.

        Никто из компании Ивана Ивановича не остановил его. Только все почувствовали себя в одном месте. Это было место автора мемуаров.

        - Ну, в чем может быть виноват автор сочинения? – не мог успокоиться наш сочинитель.

        - Да, успокойся ты, глубокоуважаемый автор, - заметил критик.

        - Нет, ты скажи, мой критик.

        - Вот пристал. Да, я скажу. Теперь ты знаешь, как может отреагировать материал твоего произведения, став одним из его второстепенных героев. Только представь, что учинил бы наш любезный профессор, если бы ты осмелился сделать его первостепенным героем! 

        - Пойми, Валя, мое сочинение есть своего рода художественное воспоминание о былом и передуманном мною, а не мемуарный документ. Поэтому в нем как в художественном произведении не может не быть игры воображения. Знаете, ребята, к какому выводу я пришел в ходе воспоминаний?

        - И что это за вывод такой? – спросила Светлана Васильевна, криво улыбнувшись.

        - Мне не так просто это объяснить, Света. Я сам недавно только понял, что сознание не производит, не творит воспоминание, оно только отражает то, что всплывает из глубин бессознательного на своей поверхности. Генератором производства образов сознания является само Оно (Id), то есть, бессознательное. То, что психоаналитики говорят о Я (Ego) как чувстве реальности большое преувеличение. Вернее было бы сказать не о самом чувстве реальности, его презентации, но скорее о представлении реальности, ее репрезентации. Причем это репрезентация, а Я есть репрезентант, - чего? И самого бессознательного, его реальности и реальности вне сознания с бессознательным. Но эта реальность вне сознания дается через поток бессознательного впечатления и фильтруется уже как сознание Я, обрабатывается до приемлемой формы осознанности. 

        Поэтому любое воспоминание, в том числе и мое воспоминание, включенное в текст мемуаров, имеет сложную, двусмысленную структуру взаимного отношения слоя данного отпечатка минувшего впечатления и его интерпретации сознанием для представления и выражения. При этом впечатление меняет свой смысл не только в представлении сознанием, но и в выражении записанным словом. Уже избыточным является понимание смысла воспоминания для самого события, послужившего предметом воспоминания. Уместным становится смысл воспоминания для размышления с целью понять, для чего нужно помнить то, что помнишь. Не для самого же воспоминания  или относительно чего оно возникло.

        - Для чего еще? – спросил в недоумении Петр Петрович.

        - А я понимаю Ваню. Воспоминание реального события есть репрезентация, его восстановление. Всякое событие в жизни доставляет страдание, даже счастливое, радостное. Человек живет, испытывает, чувствует жизнь, болеет жизнью, и жизнь его испытывает. Но вот творчество. Жизнь тяжелая, а искусство легкое. В нем нет страдания. Даже если творец творит страдание, то это не само страдание, а вдохновение им, более того, отдохновение от него. Поэтому воспоминание  творческого человека есть его придумывание, точнее, домысливание воспоминания до предела, до эстетического предела, конца, удовольствия.

        - Спасибо, большое спасибо, Света, - поблагодарил от всего сердца свою давнюю подругу Иван Иванович.

        -  Кукушка хвалит петуха… - заметил критик и проговорился, - два сапога пара: мемуарист-выдумщик и его муза. Света – умная женщина. Она смотрит на Ваню сверху вниз.

        - А ты, Валя – злой мужчина.

        -Это почему?

        - Потому что смотришь на женщину снизу вверх и не хочешь признавать за ней превосходство.

        - Я плохо тебя понял. Если я смотрю снизу вверх, то именно поэтому уже признаю ее превосходство.

        - Все ты понял. Я употребила сравнение с направлением взгляда не в этом смысле, а в том, что ты смотришь мне в глаза, но думаешь не о душе, а о женском теле. Сквозь женское тело ты смотришь на ее душу. У тебя женщина есть не тело в душе, а душа в теле. Между тем как женщина смотрит на тело, но видит душу. Для нее они едины. Для тебя же, как для мужчины, есть тело, и есть душа. И тело важнее ее души, ибо твоей душе нужно тело, а не чужая душа.

        - А мне все едино, что тело, что душа. Тело есть инструмент, на котором как на трубе играет душа, - умозаключил спор Петр Петрович.

        - Интересно, что еще приготовил нам на вечер наш драматург? – спросил Иван Иванович Петра Петровича.

        - Это сюрприз.

        - Готов дать голову на заклание, если ты не пригласил на юбилей Ивана Машу. Я прав?

        - Ишь, чего захотел. Для тебя, может быть, это комедия, но для нашего Ивана – драма.

        Упоминание бывшей жены Ивана Ивановича бросило тень сожаления на лицо Светланы Васильевны. Она чувствовала свою вину в том, что когда-то на беду их познакомила.

        - Друзья, я вот что подумал о душе и теле, - предложил Иван Иванович, чтобы обойти острый угол своей незадачливой семейной жизни. – Дух в теле – это и есть душа. Есть мужское тело, и есть женское тело. Но есть ли таким же образом душа? Половое различие между мужчиной и женщиной есть различие в теле, а не в душе. Но душа в теле у женщине и поэтому она женская. Даже у мужчины душа женская. Она женская у мужчины, если она живая. Но у мужчины есть еще дух. Если он выражается как воля, как власть, то он мужской, материальный. Конечно, дух не материален. Материально его пошлое, дурное выражение. Дело в том, что если женщины одинаковы, то мужчины нет. Есть, как минимум, две разновидности мужчин: умных и глупых. Так вот глупые мужчины бравируют своей волей: «сила есть – ума не надо». Если все же у глупых мужчин не только ума, но и силы мало, то они берут свое хитростью, то есть, глупостью, вывернутой наизнанку. Настоящая глупость заключается не в доверчивости, а в хитром желании быть умнее других.

        Скажу, может быть, спорную вещь, но я так думаю: дурным, пошлым выражением духа является свобода воли. Хорошим же, возвышенным выражением духа является свобода разума. Его свобода состоит не в выборе между тем или другим, а в необходимости следования уму как явлению духу в качестве его сущности.

        - Интересно у тебя получается: свобода воли человека является дурным употреблением духа. Что на это скажут философы? – спросил Петр Петрович, уставившись на критика.

        - То же мне, нашел  философа,  – стал отнекиваться Валентин Валентинович.

        - Но ты же учился на философском факультете! - возразил Петр Петрович.

        - Учиться – учился, но не доучился, как ты.

        - И что?

        - Ребята, хватит спорить о ваших педагогических успехах. Я, например, думаю, что есть свой смысл в словах Вани. Действительно, свободы воли у человека хватает при недостатке ума. Вот он и колеблется в выборе, не ведая того, что лучше.

        - Ах, как мило. И все так понятно, просто