БЛИЗОСТЬ

смерти имеет смысл только другая жизнь. То, что она другая, это не значит, что она не похожа на саму себя. Другая жизнь – это жизнь другого существа. В случае человека – она жизнь другого человека. Жизнь ограничена смертью. Смерть прекращает ту жизнь, которая уже есть. Поэтому она существует во времени только после жизни. Во времени началу следующей жизни предшествует смерть как конец прежней жизни. Вечной является не конкретная индивидуальная жизнь, а жизнь в целом. Она вся в настоящем. Но для такого присутствия она является всеобщей. Жизнь после смерти для мертвого невозможна, ибо она является уже прошлой, а не настоящей.   

        - Но как же быть с вечностью в качестве вечно настоящего без прошлого и будущего?

        - Вечность есть, но не про нашу честь.  Нам нечего с ней делать. Мы существа времени и места. Вечность же есть то, что не есть здесь и теперь, она везде и нигде всегда и никогда одновременно. Нельзя быть здесь всегда. Для этого нужно быть в одно и то же время там. И здесь, и там. Это вечная жизнь как жизнь везде и всегда. Смерть же обратно пропорциональна вечной жизни как вечная смерть, то есть смерть после смерти как момента прекращения жизни здесь и теперь. Вечная смерть означает не быть или быть нигде и никогда.

        Смерть или не-бытие есть ничто из что многого, но это есть жизнь и бытие одного. Одно внутри себя, в себе. Оно свернуто как вечность, которая есть вечно настоящее. В развернутом виде одно является временем, прошлое, настоящее и будущее которого представлены ему в качестве уже иного – многого во вне, не внутри себя, а вне себя как пространство. Одно во многом явлено экстенсивным образом везде. Но его нельзя уже локализовать как одно. При локализации в одном месте есть оно одно, но уже отличное от себя как другое, многое. В интенсивном виде, образе одно является временем как последовательностью еще не мест, но состояний становления многим, конкретно ограниченным, конечным, индивидуальным, обобщенным в абстракции и объективированным в качестве произведения культурного, творческого развития.

        - У тебя проблемы с языком? Что за тарабарщина такая? Скажи просто на русском языке, чтобы я поняла.

        - Сказать трудно, что еще не додумано. Я не понимаю того, как ты можешь делать то, что сама не понимаешь? Или это делает кто-то за тебя?

        -  Так ты об этом. Мне вполне достаточно того, что я делаю так, как это вижу внутри себя, не рассуждая.

        - Так ты действуешь по интуиции, как медиум?

        - Можно и так сказать, но понятнее будет, если сравнить мое действие с поэтическим стихосложением.

        - И как же душа? Держится еще?

        - Куда она денется!

        - Не скажи!

        Внезапно Иван Иванович запнулся и застыл в неподвижном состоянии. Он перестал чувствовать свое тело, потом потерял счет времени и, наконец, полностью отключился своим сознанием. Вскоре он очнулся. Но с ним уже не было Светланы Васильевны. Она осталась в ином мире. Иван Иванович же вернулся обратно в наш мир. Но, к сожалению, он вернулся не весь, оставив на том свете свою душу. Она не выдержала тяжелого и мучительного, просто, смертельного перехода из  иного мира в наш мир, - слишком тонкой и хрупкой она была у Ивана Ивановича.

        Писатель как «инженер человеческих душ» это понял. Но делать было нечего. Приходилось жить до следующего посещения того света. Когда его спрашивали о том, что с ним случилось, - Иван Иванович отвечал, что теперь он вместо него. Многие находили, что он неудачно шутит, прочие же вертели палец у виска, показывая своим видом, что Иван Иванович, мягко говоря, «тронулся», короче, сбрендил. Однако Иван Иванович говорил как на духу чистую правду: он стал сам не свой.

        На самом же деле Иван Иванович стал ближе самому себе как никогда. Но ради такой близости он лишился личного самосознания. Именно эта близость сделала невозможной его полный доступ к самому себе. Ведь прежде, еще до возвращения с того света, Иван Иванович был душевным человеком. Его душа была на месте, - в нем. После посещения иного мира она оказалась не на своем месте, она, вообще, потерялась в потоке времени, обращенного вспять. Только так он мог быть ближе себе в отсутствии самого себя. Его жизнь стала смертью, а смерть стала жизнью в не-бытии, ибо наш мир стал для него чужим, не миром вовсе. Но и на том свете он так и не прижился. Как, скажите на милость, здравомыслящий читатель, быть у себя дома в смерти?

        Прежде наличие души у Ивана Ивановича располагало его к самосознанию. Теперь же ему ничто не мешало быть налично сущим, вещным и оставляло его наедине с самим собой. Душа как инстанция надличного в нем, позволявшая ему посмотреть на самого себя с внутренней стороны, его оставила в покое. Он, наконец, стал самим собой, - само-тождественным наличным существованием, отличным от всего остального. Только иногда его почему-то, неведомо для него самого настигала такая тоска в этом мире, что он не мог найти себе места здесь и потому торопился уйти туда, - в иной мир, где ему было спокойнее. Ведь где-то там бродила его душа в поисках своего потерянного места и утраченного времени.       
         Теперь он, наконец, понял, что впереди ничего нет. Нет и этого самого «ничего» не только впереди, но и позади, и даже рядом. Жалко, - нет и нечего, как того, что есть. Оно есть, но не все разом.
        Что же есть? То, что есть для того, чтобы убыть и не быть. Так ничего нет, кроме того, что есть к тому, чтобы не быть. Вот это можно принять как неизбежное, как судьбу. Иван Иванович стал следовать ей, никак не сопротивляясь. Это позволило ему слиться с ней и в этом следовании обрести свое собственное существование – существование в смерти, стать и быть не-бытием.  Он принял свою судьбу – вечную жизнь в смерти. Такая жизнь была полным ничтожеством. И это было хорошо, потому что являлось правдой, истиной человеческого удела.
        При таком раскладе жизнь и смерть являются равнозначными. То есть, смерть становится не менее важной и осмысленной, чем жизнь.  Поэтому жизнь все же начинается, но и смерть возвращается. Жизнь вдыхается, но и выдыхается, задыхается от смерти. Продолжается и остается лишь их превращение одновременно как смертная жизнь и как живая смерть. Вот это превращение Иван Иванович принял как данное ему условие существования. Он существовал, присутствовал своим отсутствием и отсутствовал своим присутствием.

             

   

        -