помощью своего войска. И всех выслушав, Рыбья Кровь решил все же ехать.
Съезд назначили в середине января-просинца. Почти месяц ушел на основательную подготовку к поездке. Дарник отыскал в сундуке матери свиток на ромейском языке «О церемониях» и засадил за учебные столы малую дружину и воевод изучать правила пристойного поведения. Дружинников отбирал тоже весьма придирчиво, обращая внимание на их стать и приятный вид. По имеющимся образцам шили богатые одежды, украшали санные возки и сбрую для лошадей. Оружие выбирали тоже самое дорогое, инкрустированное золотом и драгоценностями, дабы предстать в наиболее пышном виде.
Дорога в Айдар обычно лежала через Корояк, но Дарник избрал другой путь. Посланные ватаги гридей заранее проложили нужный проезд в юго-западном направлении до самого Танаиса с гостевыми дворами и запасными лошадьми в лесных селищах. По этому проезду княжеский санный поезд с четырьмя ватагами и двинулся, покрыв полторы сотни верст за три дня. Дальше были наезженные людные дороги, поэтому две ватаги отправили домой и дальше поехали не спеша, преодолев остальные двести верст за неделю.
Как был изумлен айдарский дозор, когда прямо на него из вьюжной мглы выскочили тридцать разукрашенных всадников с пятью утепленными возками, ведь все другие княжеские поезда непременно высылали вперед гонцов с предупреждением о своем приближении. Туповатый десятский дозора не хотел верить, что перед ним именно липовский князь, ведь все говорили, что тот ни за что не приедет.
В столицу каганата липовцы въехали через главные, Золотые ворота. К большому разочарованию Дарника, позолоченными оказались только петли, заклепки, да две больших семиконечных звезды – знак кагана, прибитые на воротных створках.
Город располагался треугольником между Малым Танаисом и его левым притоком и шел ярусами по склону большого покатого холма. Двор кагана располагался на Горе, то есть на самом верху холма. Ниже находился Белый город для воевод и дружины, еще ниже Малый город, который был в пять раз больше первых двух, но все равно назывался Малым из-за малости живущих здесь людей. Деревянной была стена только вокруг Малого города, остальные две, на Горе и Белом городе – из камня.
На Гору, согласно правилам, Дарника пропустили только с десятью дружинниками, остальных разместили на гостином дворе в Белом городе. Княжеский съезд являлся главным событием столичной жизни, превращая жизнь десятитысячного города в один большой праздник. Центром же самого этого события оказался сам приезд липовского князя, никого другого не рассматривали так внимательно и пристально, как Дарника и его дружину, и все разговоры были только о нем.
Из девяти князей на месте были уже шестеро, ждали еще троих запоздавших. В первый же день Дарника принял сам каган. Если в хоромах короякского князя Рогана все было рассчитано на удержание тепла, то в тереме кагана об этом, казалось, думали меньше всего. Многочисленные печи, жаровни и подсвечники с десятками свечей в высоченном тронном зале с колоннами словно обогревали наружный морозный воздух. Но Дарник не позволял себе изумляться и вместо того, чтобы хотя бы искоса оглядываться по сторонам, предпочел сосредоточить внимание на кагане, справедливо полагая, что у него еще будет время все это осмотреть и оценить.
Каган, высокий длиннолицый мужчина пятидесяти лет, смотрел на гостя бесстрастно и отстраненно и говорил глухим, но ясным голосом:
– Уже сорок лет у нас не выбирали новых князей, я уж думал, что их в самом деле достаточно. Оказывается, и для нового князя можно найти место, если хорошо поискать.
– Я тоже так думал совсем недавно, – не совсем впопад согласился Дарник
– Настроение народа переменчиво, едва удача отвернется от тебя, ты можешь потерять все.
– Тогда у меня найдется что-то другое, только и всего.
– Значит, если ты перестанешь быть князем, для тебя это будет не слишком большой потерей? – вопрос кагана прозвучал вполне двусмысленно.
– Это будет потерей для тех, кто выбрал меня князем, и для тех, кто попытается сместить меня с моего стола.
В глазах кагана мелькнуло любопытство:
– Почему ты так думаешь?
– Я знаю, сколько людей ждут малейшей моей неудачи и промаха. Но если это случится, их жизнь снова станет скучной и обыденной.
– А ты знаешь себе цену! – совсем уже весело похвалил каган.
Они поговорили еще о чем-то незначительном, и Дарник удалился. Он знал, что говорил с каганом достаточно дерзко, но совершенно не жалел об этом. Если каган не смог в нем рассмотреть ничего кроме дерзости, ну что ж, так тому и быть.
Что такое княжеское высокомерие, Дарник почувствовал очень скоро. Два-три раза в день ему приходилось нос к носу сталкиваться с другими князьями, в том числе и с уже прибывшими Роганом и Вуличем. Те смотрели на юного выскочку с нарочитым равнодушием, словно на пустое место. Однако по части гордыни Рыбья Кровь любому мог дать сто очков вперед, вот и смотрел в ответ не с нарочитым, а с настоящим каменным спокойствием, словно на неодушевленный предмет. В напряжении пребывали и липовские дружинники, опасаясь какого-либо нападения.
– Это они меня так испытывают, – успокаивал их Дарник. – Не обращайте внимания, считайте, что они такие злые, потому что со своими женами поругались.
Наконец дни томительного ожидания прошли, и княжеский съезд открылся. Сначала князей с тремя-пятью их спутниками собрали в приемном покое, где все князья стояли, обмениваясь дружескими репликами. Единственный, к кому никто ни разу не обратился, был Дарник. Роган и Вулич тоже делали вид, что совсем его не замечают. Потом, когда все вошли в трапезную и стали занимать места за идущими вдоль стен столами, Дарника с тремя сотскими опять продолжали «не видеть». Рыбья Кровь велел сотским считать количество свечей в подсвечниках, а сам вспомнил себя в детстве, как он стоял без движения на лесной поляне, ожидая, что мелкие зверушки примут его за не живой предмет и возобновят свою обычную деятельность. Его выдержка оправдала себя. Когда все расселись, оказалось, что за крайним столом как раз осталось место для четырех человек. Там Дарник с соратниками и расположился.
На них по-прежнему никто не обращал внимания. Но долго оставаться в обороне Рыбья Кровь не умел, поэтому сам перешел к более активным действиям. Когда все приступили к трапезе и заздравным тостам, он тихо приказал сотским сидеть неподвижно и ни к чему не прикасаться. Как и следовало ожидать, от присутствия за общим столом истуканами сидящих людей окружающие очень скоро почувствовали некоторую неловкость и, не зная, как быть, вопросительно стали посматривать на кагана.
Тот был вынужден на их призывы откликнуться:
– Почему молодой князь Дарник отказывается от нашего угощения?
– В тех краях, откуда я родом, когда незнакомый человек приходит в чужой дом, он всегда стоит неподвижно и ждет первого слова от хозяина дома.
Это Дарник сочинил прямо на ходу, но сочинил весьма ловко, косвенно упрекнув в негостеприимстве и неучтивости всех присутствующих. Они это тотчас поняли и теперь посматривали на него иначе, еще не считая себе ровней, но уже и не принимая за нахального простолюдина.
На следующий день происходили поединки княжеских дружинников. Дарника об этом заранее не предупредили, поэтому с собой он взял не победителей Липовских боевых игрищ и не закаленных арсов, а тех, кому предстояло стать хорунжими и сотскими. Поэтому выиграть у других княжеских телохранителей не удалось ни в одном виде единоборств. Рыбья Кровь сам удивлен был тому равнодушию, с которым он воспринял эти поражения.
– Не так уж они и хороши, эти липовцы, – громогласно заявил один из князей. Окружающие с любопытством взглянули на Дарника, ожидая его реакции.
– Мои воины особенно страшны, когда убегают от врагов, – добродушно отшутился Рыбья Кровь. – Уже два с половиной года только и делают, что убегают.
Ему не без подвоха напомнили, что он сам начинал как вольный поединщик и вполне мог сейчас сам постоять за честь Липова.
– Чести Липова всего два года, – не дал себя сбить с шутливого тона Дарник. – Подождите хотя бы еще два годика, а там посмотрим.
Третий день съезда был днем обсуждения всех дел. Основательно усевшись в приемной светлице, долго говорили о пограничных спорах между княжествами, об ущербе, причиненном при проходе дружин через чужие земли, о купеческих обидах, о переманивании чужих гридей и так далее. После перерыва на дневную трапезу дошла очередь и до липовского князя. Гребенский князь Болебор пожаловался, что Дарник своим Калачским походом поставил под угрозу мир с хазарами, князь Вулич вспомнил про якобы своевольный захват Дарником Казгара и угрозе большой войны с булгарским ханством, князь Роган сообщил, что Дарник так и не ответил за свои прежние разбойные прегрешения и более того, сначала забрал у него Перегуд, а теперь посватался к его дочери Всеславе, грозит в случае отказа разорением Корояка. Наконец слово взял Ушата, тиун кагана по чужеземным делам, спрашивая всех присутствующих по какому праву липовский князь объявляет запрет на вывоз рабов со всех русских земель?
Ко всем этим обвинениям Дарник был готов. Вспомнил, что первым делом надо сказать что-то веселое, тогда и остальное выслушают более благосклонно. Поэтому начал с князя Рогана, рассказал, как тот на пиру посадил его рядом со своей младшей дочерью, в которую он, Дарник, по своей молодости и неопытности тут же безумно влюбился. Ну не виноват он, что рогановская дочка так пришлась ему по сердцу. Действительно, если Роган откажет, он приступит с войском к Корояку и заберет свою зазнобу. Но он не понимает, в чем тут незадача, ведь в качестве приданого будущий тесть успел отдать ему Перегуд. В ответом раздался громкий смех присутствующих над несговорчивым тестем.
Теперь можно было приступить и к серьезному. Про свои походы объяснил, что всегда хотел стать хорошим воеводой и его единственная вина, что он не может отказать ополченцам и бойникам, которые просят его идти в поход за славной победой и большой добычей. Но подождите немного – непременно найдется кто-то кто в пух и прах разобьет меня, ведь не бывает же бесконечного везения. И снова одобрительные усмешки большинства князей.
– За пятнадцать первых дней в Турусе мои гриди остановили двести рабов, это не считая тех лодий, что прокрадывались мимо нас ночью. Значит, за шесть месяцев в чужие края вывозится население целого города. Я думаю, в три-четыре раза больше вывозят рабов и по другим дорогам. Получается, что наша земля каждый год теряет три-четыре города и на три-четыре города становится больше в Хазарии, Персии и Романии.
– Это же рабы, самые отбросы, без них мы только крепче и чище становимся, – громко высказался князь Болебор. – А у других этих отбросов прибавляется.
– Лучшее войско у магометан покупается на невольничьем рынке и через два года такое же войско из рабов будет у меня.
– Ты, выходит, еще и самый хитрый из нас, – под общий смех заметил князь Вулич.
– В качестве торговой пошлины хазары и булгары забирают одну десятую часть всех товаров, которые везут к нам, – продолжал Рыбья Кровь. – Сами же
