получится.
На последнем спектакле Лизу в вестибюле остановила молодая дама.
– Лиза, – воскликнула она, – вот так встреча. Я – Татьяна Полякова, подруга Екатерины Герман. Помнишь, мы вместе гостили у них в Судаке?
– Татьяна, милая, – Лиза расплылась в улыбке, – конечно, помню.
– Познакомь меня со своим спутником.
– Мой муж, Николай.
– О-о-о! – удивленно воскликнула та, – я думала, ты еще учишься в гимназии.
«Далась им эта гимназия», – возмутилась про себя Лиза. Почему-то все, узнав о ее замужестве, сразу произносят эту фразу.
Татьяна повела их знакомить со своими спутниками, стоявшими в стороне и с любопытством смотревшими на эту привлекательную пару.
– Художник Кротов, поэт Кречетов, ты должна его помнить: он тоже гостил в Судаке в то лето, – и шепотом добавила, – был безумно влюблен в Анастасию, а сейчас увлечен балериной Шацкой… Поэт Горскин и его муза Аделаида, известный философ Трунов и поэтесса Мирра Новинская...
Дамы приветливо улыбались, мужчины целовали Лизе руку и кивали головой Николаю, приподнимая шелковые цилиндры.
– Мы сейчас едем в литературное кафе на Невском. Там будут Блок и все поэты. Приглашаю к нам присоединиться.
Николай и Лиза переглянулись. Они настолько за эти дни привыкли быть вдвоем, что растерялись от шумного общества. Однако Лизе захотелось побывать в литературном кафе и собственными глазами увидеть и услышать Блока. И они согласились.
Там же около театра взяли извозчиков. Лиза оказалась в одном экипаже с Татьяной и каким-то модным поэтом, фамилию которого она, к своему стыду, услышала первый раз и тут же забыла. Николай попал в другую компанию. Лиза нахмурилась: ей не понравился такой расклад в обществе незнакомых людей. Поэт смотрел на Лизу томными, блестящими глазами и тут же в коляске сочинил в ее честь стихи, назвав ее божественной Эвридикой.
В кафе немолодая, сильно накрашенная дама из той же компании вцепилась в Николая и потащила его куда-то за собой. Лиза взяла его за руку и сделала ему выговор за то, что он оставил ее в экипаже с незнакомыми людьми и здесь тоже пытается от нее ускользнуть.
– Ну, их всех к шуту, – возмутился Николай, – они мне даром не нужны, это твои знакомые, и ты сама захотела с ними ехать.
– Захотела, чтобы послушать Блока.
– Тогда давай сядем от них подальше.
Он поискал глазами свободный стол, нашел в другом конце зала и быстро повел ее туда, чтобы кто-нибудь не успел их опередить. Место оказалось удачное. Отсюда хорошо был виден весь зал и сцена. Публика оказалась разношерстной. Молодые женщины в широких шляпах со страусовыми перьями, выцветшие дамы неопределенного возраста с напудренными лицами и выщипанными бровями. Мужчины – во фраках, с белыми бабочками, длинных сюртуках или пиджачных чесучовых костюмах. Между столиками ловко двигались официанты, неся на вытянутых руках подносы с бутылками и закуской.
Народу становилось все больше. Сизый дым кругами вился под потолком и закрывал лица людей в другом конце зала. На сцене раздвинулся занавес.
Где-то сбоку появились музыканты, и грянул канкан из оперетты Оффенбаха «Орфей в аду». На сцену выскочили полуголые девицы и стали выделывать такие штучки, что Лиза залилась краской.
– Не смотри, – приказала она Николаю, – это притон, а не литературное кафе.
Они спросили у официанта, когда начнется выступление Блока.
– Раньше двенадцати господин поэт не приходят.
– Придется просидеть здесь всю ночь, – вздохнула Лиза, – уже почти двенадцать.
Официант подсадил к ним еще пару – поэта Горскина и его музу Аделаиду, которая при более близком знакомстве оказалось Евдокией. Горскин заказал на весь стол две бутылки шампанского, просил быть без церемоний и называть его Константином. Им пришлось из вежливости пить шампанское и слушать его стихи, которые, однако, оказались вполне приличными.
– Твои стихи лучше Блока, – промурлыкала «муза» и поцеловала его в щеку.
– У нас все привыкают к авторитетам, – сказал польщенный поэт, достал из портфеля две тоненькие книжки – свои сборники трехлетней давности, спросил имена Лизы и Николая, написал что-то на обложках и торжественно им вручил, поцеловав Лизе руку.
Наконец музыка смолкла, кордебалет исчез, и на сцене появился хозяин кафе, известный во всем Петербурге знаток поэзии и покровитель молодых талантов Яков Хавронский. Он осенил всех лучезарной улыбкой, притопнул, как в мазурке, правой ногой и торжественно объявил: «Александр Блок».
Зал взорвался аплодисментами. Вышел Блок, такой, каким его Лиза представляла по фотографиям: высокий, с пышной гривой каштановых волос, бледным лицом и античным профилем.
Он слегка кивнул публике и начал читать, смотря в одну сторону, где сидела красивая дама в окружении молодых мужчин.
– Это его жена, Любовь Менделеева, дочь известного ученого, – сказала соседка. – Все стихи он посвящает ей.
Лизе опять не понравились эти стихи Блока, потому что в них, как в Анином сборнике, было много тоски, безнадежности, потусторонних голосов. А Николай был от них в восторге и даже один раз от удовольствия крякнул. Он вслушивался не столько в их содержание, сколько в музыкальный ритм, и все время повторял:
– Это просто замечательно!
– Лиза, – сказал он, видя, что та сидит с кислым лицом, – постарайся вслушаться в каждое слово.
– Слишком часто он упоминает слово «смерть».
– Это художественный прием. Поэт переживает внутреннюю трагедию, раздвоение личности и пытается найти покинувшую его душу.
Блок ушел. Его сменил Бальмонт. Затем один за другим стали выходить Сологуб, Георгий Чулков, Кузмин, Фофанов, Дмитрий Цензор, много других, неизвестных Лизе имен, но хорошо знакомых Николаю. Казалось, поток этот будет нескончаемый.
Лиза не представляла, что в Петербурге так много поэтов. Некоторые уже пошли по второму разу. Вскоре порядок вечера был окончательно нарушен. Поэты и не поэты выскакивали прямо из зала, с надрывом, чуть не плача, читали стихи, пьяно улыбались и раскланивались. Вышел тот поэт, что ехал с Лизой в одной коляске. Сейчас он показался Лизе просто отвратительным: рыжий, в потертом сюртуке, с облезлыми кудрями и жидкой бородкой. Он увидел Лизу и стал, глядя на нее, нараспев декламиривать:
Мы – два грозой зажженные ствола,
Два пламени полуночного бора;
Мы – два в ночи летящих метеора,
Одной судьбы двужалая стрела!
– В него влюблена Екатерина Герман, – сказала «муза». – Она живет у него в доме, и там же живет его жена.
Лиза недоверчиво посмотрела на нее: в ее голове не укладывалось, как можно жить в одной квартире с женой любимого человека. Положительно в своем Екатеринославе они отстали от жизни.
– Костя, – обратилась Аделаида к своему поэту, – теперь иди ты почитай.
– Я после Городецкого. Пусть тот отбарабанит свои вирши, – сказал он с явным пренебрежением к своему коллеге.
Вышел Городецкий, тоже какой-то чудной – без подбородка, с огромным носом и прямыми прядями длинных волос, в длиннополом сюртуке. Читал он весело и немного шепелявя. Однако его стихи понравились и Николаю, и Лизе, и Николай прямо сказал об этом Горскину. Но тот уже не слушал его. Он готовился к сцене и выскочил туда, как весенний кузнечик, тряхнул длинными, давно нечесанными волосами и стал читать завывающим голосом стихотворение о ночном Петербурге.
Опять появился Блок и прочитал одно из последних своих стихотворений «Над озером». Его долго не отпускали, и он прочитал еще несколько стихотворений – новых и старых. Одно из них было без названия:
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо –
Все в облике одном предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо,
И молча жду, – тоскуя и любя.
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты,
И дерзкое возбудишь подозренье,
Сменив в конце привычные черты.
О, как паду – и горестно, и низко,
Не одолев смертельные мечты!
Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик Ты.
Зал притих. Блок читал без всякой декламации, без поэтического надрыва, как другие. Каждое слово, каждый звук окрашивались глубокими переживаниями, которые он ощущал внутри себя. Даже Аделоида растерялась и не знала, что сказать своему Косте, который вдруг разволновался и задергал правой щекой.
– Это просто замечательное стихотворение, – сказала Лиза Николаю, стараясь не смотреть в сторону Горскина, – но страшное своим предсказанием, даже мурашки побежали по коже.
– Что ты хочешь, все поэты – пророки, недаром кто-то из них сказал: о себе не пишу, так как все сбывается.
За Блоком по второму кругу пошли другие. У Лизы создалось впечатление, что все они завидовали Блоку и хотели доказать публике, что их стихи, если не лучшего его, то во всяком случае ни хуже, и действительно, некоторые из них тоже трогали до глубины души. Но Блок уже одной своей одухотворенностью и величественной манерой держаться на сцене был выше всех на целую голову. Он парил где-то в небесах, в своем особом, никому не ведомом мире и, спускаясь вниз, с удивлением рассматривал зал и аплодирующую публику.
Они ушли из кафе в шесть часов, когда литературные страсти там еще вовсю кипели. Аделоида под конец их удивила еще одной сплетней – что в жену Блока влюблен Андрей Белый, и дело почти дошло до дуэли между поэтами.
– Лучше ничего не знать об этой стороне жизни великих сего мира, – сделала вывод Лиза.
– Для них это, наверное, необходимо. Споры, крики, красивые женщины подпитывают их, – он искоса посмотрел на нее. – Так живут не только они, все творческие люди, и артисты в том числе.
– Ты на что-то намекаешь?
– Абсолютно нет. Кстати, давай посмотрим, что написал нам в своих книгах Горскин. Это тебе: «Божественной и несравненной Елизавете». «О, дева чудная моя! Как юный цвет в начале мая. Навек сразила ты меня и скрылась, сердце надрывая». Ну, а мне: «Завидую вам белой завистью». Мне это не нравится, – и он бросил книгу в мусорный ящик.
– И мою брось туда же, – сказала, зевая Лиза. – Ну и куда теперь: домой, спать или будем гулять по городу?
– Пойдем лучше в консерваторию, а то мы здесь уже две недели, а до нее никак не доберемся.
Проходными дворами они вышли к Мойке. Николай остановился у высокого желтого дома.
– В этом месте особое акустическое пространство. Крикнешь – и сразу по всей набережной полетит эхо. Возьми какую-нибудь высокую ноту, она будет звучать очень долго.
– Не хочется. Я совсем уже сплю.
– Побывать в таком месте и не спеть, непростительно.
Лиза сделала кислую улыбку и взяла несколько очень высоких нот из «Соловья» Алябьева.
Эхо ударило в желтый дом и понеслось вверх и вниз по реке,
как будто в большом хоре певицы по очереди пробовали свои голоса.
Из всех окон стали высовываться недовольные лица.
– Пойдем скорей отсюда, – засмеялся Николай, и они быстро пошли в сторону центра. Вдруг они услышали за собой шаги и чей-то задыхающийся голос прокричал: «Барышня! Барышня!» Они обернулись. К ним подбежал пожилой мужчина в ливрее слуги и остановился, держась за сердце.
– Вы меня? – удивленно спросила Лиза.
– Это вы сейчас пели из «Соловья»?
– Я.
– Мой хозяин, профессор Рудберг просит вас обязательно сегодня прийти к нему в
