БЛАЖЕННЫЕ И НЕГОДЯИ

следователь. В природе вещей общества нет четкого понятия и формулирования моего преступления, и, я говорю деяния:
— Церковь взорвал!
На меня смотрят и не могут понять. Слышат и не верят. Есть то, что не желает укладываться в голове.
— Что сделал? — переспрашивают меня.
— Бомбу сделал!
Бомба это самое страшно природа вещей! Хаос, который никогда не знаешь, чем выльется.
Я не знаю, но люди которые служат и живут за стенками сроднился с тюремными стенами которые призваны подавлять волю все таки могут понять даже непостижимой. И в этом величие тюрьмы. И теперь каждый мой сокамерник, каждое слово, которое в мой адрес скажет каждый конвоир, постовой и корпусной исполняющий обязанности в тюрьме должно быть взвешенно. Убийца обыкновенный в камере спокойный, он уже убил, насильник задыхается от страха, потому что знает, что изнасилую или растерзают, потому что он изнасиловал и растерзал и в конце всего не выдержит и прежде таясь, откроется.
Бомба же взрывается, нарушая природу вещей, при взрыве за углом разобьется стекло, вылетит деревянная рама. В эпицентре взрыва человеку оторвёт части тела. Оторванная нога одного просто испугает, а мать заставит задохнуться от горя, третий просто при взрыве оглохнет, на миг или час и как с гуся вода. Как контролировать хаос? Хаус есть закон нового порядка нового устройства мира, без хауса нет жизни. Жизнь не зарождается в покои.
Со мной нет личных вещей, сумки, которую нужно вывернуть и показать все содержимое и меня просто просят раздеться догола.
Я мешкаю, становится неловко. Первый раз в тюрьме при обыске раздеться перед незнакомыми людьми, предстает невыполнимым. Стесняясь, я раздеваюсь и такое чувство, что вы полностью беззащитны и свами могут сделать все только, что захотят.
Обратно я одеваюсь быстро и прячу глаза. Меня ведут по тюрьме. Я смотрю на все с любопытством, словно на экскурсии в каком-то необыкновенном музеи, еще не понимая, что главные экспонаты в тюрьме это живые люди, что здесь ставят опыты над живыми людьми как над подопытными мышами в лаборатории.
— Какая масса? Красная или черная? — спрашивает меня конвоир.
Я не понимаю вопрос, но интуитивно отвечаю:
— Черная!
И меня закрывают в одиночную камеру. Грязно маленькое окно зарешечено под потолком. Это карантин и сколько он продлиться не знает никто, день два десять, будет смотреть на поведения.
В одиночки я молчу, беру разведенную горячую жижу из кипятка и недоваренной крупы сечки. На железном столе кто-то оставил пластиковую бутылку. Если у вас ничего нет, бутылка это большая роскошь, в нее можно набрать воды. Кружку мне не дали. Пластмассовая тарелка и ложка. Алюминиевую ложку надо добиться. Всего надо добиваться в тюрьме. Второй тарелке тоже надо заслужить. Вам дают одну пластмассовую миску. В обед в нее наливают первое, подкрашенная вода с огромными клубнями не до конца очищенного картофеля. Если быстро проглотили и баланду еще не успели разнести вам надо стукнуть в карман, окошка над замком. Если услышат, и вы ударите злобно, вам откроют и дадут второе ни чем не отличающиеся от первого блюда. Но надо еще эту злобу, где то раздобыть.
Я не стучал. Мне открывали первыми и предлагали второе блюдо, я отвечал, что буду. Есть надо это жизненно важная потребность. В тюрьме прием пищи не просто насыщения организма, чтобы есть это еще и мораль и регулирования нравов. Я ем, потому что мне надо выжить. Все, всё понимают, в особенности, что я сущности все ровно, что бомба, стихия взрывотехника гром среди ясного неба и снова могу взорваться уже сам по себе в любой миг, и через двое суток ко мне заводят первого сокамерника.
Перед входом в камеру он стоит смирно и исполняет приказы.
Пограничник Андрей, убийца. Он поднимается каждую свободную минуту на окно и смотрит на церковь. Окна тюрьмы Новочеркасска выходят на церковь, на купол и залеченный крест.
— Посмотри, церковь! — говорит убийца.
Я смотрю и словно ничего невежу. Ни одного чувства на сердце.
Пограничник тщательно убирает после каждого приема пищи до каждой крошки. День, два. Я снова насорил.
Приученный к порядку военный оскорбляется и говорит:
— Не сори!
Злиться.
Я тоже приучен к порядку. Интернат, спорт, занятие охотой, личное оружие военные дисциплины, которые я впитал от знакомства с профессиональными военными, изготовления и конструирование взрывных устройств требуют порядка. Впредь стараюсь не сорить. Но я умею вживаться в образы до абсолютного погружения и сам себе на уме.
Но за стальной дверью этого еще не знают. И совершают ошибку за ошибкой. Каждый мой сокамерник ошибка начальника тюрьмы Колганова и его ошибка моя удача. Самая большая ошибка, что Калганов не лишён человеческих порывов и не позволить меня убить, когда ему рекомендовали. Сто раз предлагали.
Второй сокамерник приходит через три дня.
Блатной, бродяга! За кражу! Щуплый на вид, но только на вид, он может просачиваться сквозь вас и видит все насквозь. Прозвище Яша. Превратности судьбы он родился в Зернограде, рос и жил возле стадиона вблизи от интерната, в котором я учился.
Я говорю, что учился в речевой школе интернате в Зернограде.
Яша напрягается. Яше это не нравиться. Не я не нравлюсь, он понимают, что его ко мне подсадили как подсадную утку, чтобы не он, а я стал крякать, открыл рот, выдал сообщников, если такие есть и подробности совершенно преступления. Назвал имена, средства. Но каждое сказанное мной слово может, выльется боком Яше, и обратиться Яше смертью. Я это понимаю на подсознательном уровне и молчу, Яша это ценит.
Я не курю, но спрашиваю сигарету. Яша расспрашивает о школе и сигарету дает по первой просьбе.
Он не с пустыми руками. Блатной не заезжает на тюрьму пустым. Спортивная сумка. Сигареты, чай кипятильник.
Я, ставлю Яшу в самое существенно, что зовется на тюремном сленге и фене — курсовка. Говорю, что взорвал в храме самодельную бомбу.
Яша делает вид, что это нармально как сходить за хлебом. И окончательно понимает, что его со мной знакомства подстава, но заваривает чифирь и предлагает мне первому.
Я благодарю.
Пьем вместе, пограничнику, Яша, отлил в отдельную посуду. Я еще не понимаю законов и устоев тюрьмы. Яша меня определяет в блатную масть. В армии не служил, рос в интернате, что наполовину деистский дом, отца нет, мать старая сиделец, и я непростой преступник, идейный.
Я не спешу, но впитываю каждый жест Яши.
Стук в бронь, так зовутся в тюрьме стальные двери камеры.
— В баню идем?
— Идем! — отвечает Яша.
Отказываюсь, как будь-то прирос к камере.
— Это не дело! — отвечает Яша. — Выход из камеры, будь то прогулка, баня или этап на суд, это все ровно, что почувствовать себя свободным.
Я понимаю и соглашаюсь идти.
Яша веселый развязной походкой идет мимо обшарпанных стен и здесь я по-настоящему понимаю, что не место красит человека, а человек место. Стены и всё словно оживают под неунывающим Яшей. Ему улыбается конвоир.
Яша шутит.
На ходу умудряется говорить, объявляться. В тюрьме просто не говорят, каждое ваше слово это аргумент, кто вы и что вы.
Яша прошел сто метров, а уже все тюрьма знает, кто заехал.
У Яши в кармане пачка дорогих сигарет, но он спрашивает у конвоира сигарету. Конвоир знает то, но дает. Это игра. Яша так и горит.
— Угадай сигаретой.
У конвоира обыкновенные и самые дешевые сигареты.
У Яши дорогие, конвоир это знает и знает, что Яша угостит его. Конвоир возьмет. Так положено и скажет бессмертные слова.
— Живут же люди! Здесь работаешь света белого не ведёшь и куришь дрянь, люди сидят под замком и видят, что себе позволить не могу…
Яша отвечает еще более бессмертным и актуальным на все времена:
— Хочешь поменяться?
Конвоир фыркает и отвечает, словно креститься:
— Не дай Бог!
Баня огромна. Это комната на сто квадратных метров. Но, мы в бане одни. Каждая камера выводиться отдельно для мытья. Жар великолепный. В тумане пара не видно друг друга.
Я очень доволен, что пошел. Когда вы вымыты, грязь и безысходность черной камеры отступает пусть хоть и на время. До тех пор пока вы через день снова не пропитаетесь тюремным запахом и бытом. В тюрьме запах особый его нельзя не с чем сравнить, и быт.
Яша пишет малявы, записки, курсуюет по камерам и узнает о знакомых. Налаживает дорогу, между камерами тюремную почту.
Яша вздыхает:
— Скорей бы прописка!
Но Яша прописан уже давно как десять лет назад. Прописывается только тот, кто заезжает первый раз в тюрьму прописывается раз и навсегда, и потом в какую тюрьму вас не занесла бы судьба у вас будите одна прописка. Это не такая прописка, как у вас на улице, трюма одна хоть их и сто штук. Тюремная прописка это ваше место в тюремной иерархии социальный статус как в обществе, где вы врач, строитель музыкант, артист или военный.
Яшу вывели. Мы с пограничником остались одни.
— Цынкану! — сказал Яша на прощание, но я так о нем ничего больше и не слышал.
Через сутки как снег на голову, за железными дверьми конвоир объявил:
— Олейников передача! Свидание!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Бабушка горько смотрела на меня через стекло. Бабушка словно постарела на целую жизнь и смерть застучалась ей в сердце, после того как меня арестовали. Она всегда думала, что только не я.
Комок подкатился к горлу.
Я преступник! Но чем виновата, старая женщина? Да, в глазах общества виновна, она меня воспитывала. И теперь она с семи утра стояла в очереди с продуктами, для преступника, нарушая тоже закон, и нормы нравственности, она не отказалась от меня, а пришла проведать и увидеть. В законе прописано свидание разрешено, но чтобы его получить надо получить разрешения сначала у следователя, но если вы решились жизнь меняется, вы теперь тоже под вопросом все росно, что преступник. Тебя поставят в длинную очередь с раннего утра. Не хочешь не стой! Тебя заставят перебирать званого все продукты, разворачивать конфеты, перелаживать консервы в кулек, разрезать колбасу, ломать сигареты, а обыкновенную зажигалку не разрешат. Заставят составить полный список привезенных продуктов и половину продуктов не примут. Не положено. Не положено котлеты, не положена домашняя выпечка, не положены соки. А что положено, то все равно запретят. Не положено больше двух килограмм колбасы единовременно, вообще не положено больше тридцать килограмм общего веса в течение месяца.
Простояв нескольких часов на ногах в очереди с продуктами, которые вы бережно собирали для близкого человека три раза или более переписав список продуктов по причине того, что то неразборчиво написано, то на бумаге кончилось место, а вы забыли указать печенья. Если вы осмелились на свидание вы будите ждать в тесной комнате со всеми другими отцами наркоманов, матерями убийц и насильников и педофилов. Это неважно, теперь вы все едины, вы в тюрьме и за вами тоже станут следить и наблюдать, на что вы способны, кто вы, что в вас живет на самом деле, на что могут быть способны ваши родные…
Моя бабушка родилась в Сибири в глухом таёжном хуторе на опушки тайги, дед Алексей привез бабушку на Дон, познакомившись с ней, когда проходил службу в Барнауле. Как и мой отец, в последствие точно также повстречав мою мать на танцах, как дед бабушку.
В крови и в генах у Зинаиды Яковлевны было только то, чтобы подчиняться здравому смыслу и