и есть тот козел, который под указ фараонов киллеров с Москвы вызвал? Так? Точно! Я всегда это подозревал! У нас в городе злодеев и нет больше. Вот гадина - если б не он, Паша со временем вернулся бы, как и я. А теперь - где он?
- Вот именно - где он?
- Эх, кабы знать. Пошел, после беседы с о. Петром, по всем городам, что-то важное доносить до умов. Так, что мы там о Дарвинюке выяснили?
- Что он заинтересован был лично в том, чтобы Паши вообще на свете не было.
- Чтобы в композиторах спокойно числиться, время от времени Пашины листки с нотами за свои выдавая.
- Да, именно спокойно жить. А как ему можно жить спокойно, когда он не знает - получилось дело у киллеров проплаченных или нет; они ведь и обмануть могут; где и чем занимается человек, могущий обрушить все его благополучие... Вот он справки и наводит...
- Справки наводит...
- Да, справки всеми способами наводит.
Медленно и тяжеловесно, как медленно и тяжеловесно разгоняется верблюд, начала доходить и до сменщика та правда жизни, которая ему должна была объяснить, что беда с повестками в суд - это опять же белая полоса; черная же только началась.
Осознавая новый, особо тяжелый удар судьбы, он первое время хохорился и даже попытался сам себе налить ковшик - но рука начала дрожать.
- Ну да. Дарвинюк и заказал рукопись. И думать нечего. Поэтому я и не видал заказчика, редактора этого в глаза ни разу. (Сменщик говорил тихо, печально и очень спокойно). Через офисного все было. Да, господа. Рукописи я посылал лично Дарвинюку - и, кажется, в них я не всегда тепло о нем отзывался. Язык мой - враг мой, господа присяжные...
Как грустно морякам бывает смотреть на тонущий в море корабль, так грустно было девочке смотреть, как замученный проблемами сменщик погружается в свое новое горе. Когда горечь дошла до него во всей своей полноте, он утратил самообладание.
Поставив локти на стол, он похватался мозолистыми руками за голову - и спереди и сзади - (ох дурень, дурень!); и, поскрипев маленько зубами и поохав, начал вдруг озвучивать горе свое точно тем же напевом, каким плакальщицы в его селе плачут на похоронах. (Лицо он закрыл ладонями, но оставил себе почему-то щель между пальцами для подглядывания).
- И прощай теперь мой график отдачи долгов! Почти выкрутился - и на тебе тут! И не займет мне теперь никто, и жене не займут...
И озлобил я на себя, нищего, самого злого человека в городе... И засудят меня, и обстоятельства мои теперь - отягчающие... И вспомнят мне и жидов проклятых, и патриарха-раввина, и дадут мне пять по двести восемьдесят второй... И займется мной ФСБ без жалости... И будут меня бить в зоне разработчики, и блатные у меня, у политического, пайку отберут... И говорила мне жена - руками работай, не языком, не доведешь ты нас до добра... И так оно и вышло... И скажет теща теперь - "что, доча, всегда я тебе это говорила! Горе одно от него... У всех заработок да дом в голове; а у этого - масоны да конец света! И брось ты его, и не пиши на зону ему, и детей фото не высылай все пять лет; и носки теплые не высылай, и свитера не высылай, и чай не высылай, и беломор не высылай, и глюкозу тоже в натуре не высылай! Пусть без грева в одном фуфане весь срок до звонка мотает, без амнистии!
Со слезами оглядел сменщик свой фуфан - на предмет протянет ли он еще пять лет или не протянет.
Убедившись, что фуфан еще добротный, что и больше пяти лет протянет, что из той зоны он в нем же в эту и вернется, сменщик уготовился зарыдать еще горше.
Улучив момент, когда кочегар не закрывал лицо руками, а что-то видел, девочка стала наливать ему в ковшик - а он, увидев, что наливает она ему весьма взволнованно, рассмеялся. (Один-ноль, один ноль). Это был маленький розыгрыш.
- Да ну тебя! Шут гороховый!
- А что? Раз все равно плохо - уж не сжечь ли мне бумаги эти?
- Давно пора. Ты за них взглядом постоянно цепляешься и с мысли сходишь.
- От них и с ума сойти недолго.
- Так сжечь их!
И они отнесли все в холодную топку. Девочка вызвалась поджечь и даже отобрала у сменщика спички - но по тому, как она ими орудовала, он понял, что девочка совсем городская и печи домашней не имеет.
Стало веселее. Пришло на ум кому-то из них погасить лампу и зажечь свечи - для красоты. Разошедшийся сменщик и вообще все из сети выдрал - и лампу, и инвертор, и, выбросив все за дверь, сказал как бы в морды всем-всем: - и прах с сандалий своих на вас отрясаю! И даже попытался проделать это в своих кирзовых сапогах. Дверь подперли ломиком. Зажгли свечи.
- За друга нашего Пашу. (Девочка подняла чашку с чаем). Хочется верить, что он жив. Хотя я, автор всей этой сказки, знаю хорошо, что Паша - вымышленный; и мне самому от этого грустно... и все же я... - (Тут девочка перебила его).
- Ну вот еще! Хорошо ведь шло все! Брякнул под конец! Ну тебя! Почему вымышленный? Я хочу, чтобы он был живой. Или, на самый плохой конец, остался в живых хотя бы как герой сказки.
- Ну, это-то я тебе могу пообещать твердо. Да ты и сама посмотри - разве я похож хоть чем-то на чекиста из ФСБ? Нет, я совсем на него не похож. Я русского патриота, способного зажигать сердца любовью к Государю, даже вымышленного не способен убить.
- Ну, хоть это хорошо.
- За друга моего Пашу, ура!
- Ура. - Сказала девочка сдержанно. Они выпили. Стали доедать конфеты. Самовар был не холоден, не горяч.
Однако сменщик вскоре и сам ощутил мягко сказать несовершенство своего тоста.
(Подыграл поработителям - думал он - им только и нужно, чтобы герои наши были все вымышленные).
- А что - пытался найти себе поддержку сменщик - не заметно, что ли, что вымышленный? Деньги есть всегда; проблем никогда нет; девки по нем сохнут; внешность по автопортрету только и можно установить... Да это еще ладно. Он ведь дело жизни себе нашел по призванию! Вот в чем дело. И духовника истинного, не еретика, нашел в первый же день, как искать начал! Во как просто! Ну кто теперь мне поверит, что Паша мой - настоящий?
Никто - ни самовар, ни девочка поддержки сменщику не оказали.
- Нда, не то что-то. Запутался я. Хотел спросить тебя - а в твоем лице и каждую русскую девочку - как тебе друг мой Паша? Как тебе этот человек долга и чести, осознавший благородство и величие в служении русскому делу? Понравился он тебе? Заметь - он однолюб, немногословен, верен всегда каждому своему слову...
А теперь как я спрошу в твоем прекрасном лице каждую русскую девочку?
Ну как? Кто захочет дружить с вымышленным, когда кругом много и настоящих?
- Сам выкручивайся - сказала без жалости девочка и отодвинула бутылку на свой край стола, как бы отобрав, и держала ее руками.
Увидев, что с чудесным стодвадцатилетним вином его разделяет лишь собственная глупость, сменщик взялся за исправление поспешно.
- Забудем все. Это для киллеров Дарвинюковых я сказал, что Паша вымышленный. Чтоб искать по стране перестали. А тебе, девочка, раз на то пошло и цепко ты ее держишь, я расскажу всю правду.
Паша, конечно же, жив. Просто у него теперь другой паспорт - и я не знаю, как его зовут. Но я точно знаю, где он сейчас живет - ведь я с ним в переписке! (Девочка оживилась).
- Он - на твоем жизненном пути. Правда, я и насчет внешности приврал немного... Для конспирации! А так, по правде... Паша может быть самым разным человеком. Даже некрасивым. И не обладать талантом ни в каком виде искусства. Он даже может и не иметь славянской внешности - ведь делает человека русским не внешность, а вера.
Итак, девочка - поищи ты его, друга моего Пашу, пожалуйста, вокруг себя... Найдешь - тебе счастье, а мне радость за вас... И если он когда вспомнит обо мне - то скажи ему - я здесь, в той же кочегарке! Пусть он приедет ко мне! Мне так тут тоскливо! А нам давно, давно уже есть, за что выпить! Ура! Наливай.
Конец.
- Не конец.
- Конец.
- Не конец.
- Почему не конец? Я - автор; все, конец. Наливай.
- Не такой какой-то конец. Кому она нужна, сказка с несчастливым концом?
- Ладно. Дай подумать.
Сменщик сел и думал долго, и, похоже, под этим сострадательным взглядом из далекого детства он передумал всю свою жизнь. Он нашел в своем прошлом что-то, что не дало ему стать в свое время человеком долга и чести; видимо, причин этих было много - и на каждую он посмотрел уже в новом свете. Вернувшись и оглядевшись, он не стал говорить обо всем, а закончил записки так:
- Раз уж ты, девочка, точно знаешь теперь, где живет друг мой Паша и как он выглядит... То поищи его, пожалуйста, вокруг себя - может, и найдешь... И когда вы с ним совсем уже поладите - смотри, не делай его подкаблучником. Победишь его в житейской драке - кого тебе будет любить?
Что ж с того, что там, в лесу, он не испугался мужиков с монтировками? Это еще ничего не значит.
Для иных красота любимой женщины страшней мужика с монтировкой!
Злодеи хотят залезть своей демократией в каждую душу, в каждый дом; своим антиприродным «равноправием» порабощать и через слабый пол - поставив "семейные ценности" главными ценностями в жизни. Чтобы мужчина перестал жить перед Небом, и лишь имитировал человека.
Злодеи хотят, чтобы наши герои жили лишь в сказках; чтобы все мы смирились с нашим плохим концом; чтобы никогда ни для кого в этой рабской жизни не настало счастливое начало; чтобы Воскресение России было легендой, и каждый заботился только о своем.
Но жива еще в иных любовь Христова; и приобщаются они к силе Его; так что если захочет друг мой Паша выйти на русское дело - не держи его дома. Он - не гречкосей и не свинопас. Пожертвуй и ты чем сможешь - или хотя бы частицей своего быта, или всем своим мужем.
Его могут посадить, и даже убить; и тогда твой подвиг будет выше его подвига - ведь ты, скорее всего, останешься с детьми терпеть бедность.
А если он вдруг вспомнит обо мне... ты скажи - я здесь, в той же кочегарке! Пусть он приедет ко мне! Я один ни на что не решусь. Полено одно не горит.
А ведь нам, соратникам, давно уже есть, что делать, и о чем молиться. У нас есть «место для шага вперед». Конец?
- Да вот и думаю. Конец это или начало? - Сказала девочка.
