Записки Сменщика

естественные алкалоиды. И добавляют эти мученики неверия к своим духовным мукам еще и телесные – ни один орган их бедового организма не захочет уже нормально работать без этанола. И становится человек… точнее,  уже кочегар, полностью зависим от бутылочек донны Барбары – и несет в ларек все, лишь бы протянуть еще немного без особых мучений. Такие вот, девочка, дела.







Еще нашим сменщиком был какое-то время Перигеич.











Перигеич.











С  Перигеичем я пил, но мне не понравилось...  Он не умел относиться ко всему легко, он как-то уж слишком тяжело и серьезно воспринимал действительность. Выпил – так отдохни, расслабься, о приятном поговори! Мало ли тем! Охота, рыбалка. Пусть нет времени и денег – в журналах почитай, обсуди, как будто сам порыбачил. Про лодки, про машины поговори чьи-нибудь! Про ружья.







Так нет. Выпьет Перигеич, помолчит, да и давай за свое…







- Гады, твари, жиды проклятые! Все леса продали, а говорить будут, что кочегары дрова не экономили!  В какой нищете народ держат! Начали пропаганду семейных ценностей. И что? У меня на двух детей малых пособие – четыреста российских шекелей в месяц! Одна банка молочной смеси в месяц! На двух детей! А во Франции кочегар с двумя детьми имеет пособие – можно не работать! Да! А нефти нет у них, они ее покупают, как и газ! Просто на граждан своих не жалеют! У них правительство – Французское, а у нас – колониальное! Ну разве я многого хочу? Ну разве я многого прошу? Я десять лет без отпуска, и два года – без выходных; так же и с ума сойти не проблема! А почему я без выходных? А потому что каждый шекель жалко! Проспал день – не заработал триста -  пятьсот шекелей. Сельское хозяйство уничтожили, еда страшно дорогая, голод, жиды проклятые, готовят! Поля двадцать лет зарастают! Скоро подоконники жрать будем! Куда ни посмотри – кругом тюнинг-ателье, чью-то роскошь еще роскошнее делать – единственно прибыльное дело! О том, что бы просто еду производить – ни одна тварь не думает, хотя есть на бюджетной зарплате твари, единственной обязанностью имеющие думу о том, чтобы голода не было, это же стратегически важно!  Безработица организована искусственно, бедность искусственно сделана! Нас, с нашими ресурсами, сделать богатыми – ума прикладывать не надо; это нищими сделать – нужен гениальный ум, с нашими-то богатствами! И нефть, и поля, и леса, и просторы, и умы, и сердца – и такую страну держать чуть не в геноциде! Да весь мир провались под землю – не то что кризиса быть у нас не должно, ни одна булочка подорожать не должна! Мы можем и должны жить автономно – это просто для самосохранения необходимо!  Ну что, не прав я? Ну что им, тварям, жалко кость нам лишнюю бросить, чтобы хоть какое малое облегчение вышло? Ну не считают за людей, понятно, этого от них их религия требует; но к скотине-то тоже помягче относиться нужно! Садисты, звери проклятые, исчадия адские…  Сколько от этой бедности горя кругом… У кого на таблетки нет, кто семью по два месяца не видит, кто спивается, как мы, перспективы никакой… гайки, твари, все сильнее затягивают…







Кочегары унимали Перигеича: - «Уймись ты, Перигеич! С таким трудом наскребли на поллитру, стресс снять надо, давай о хорошем о чем-нибудь! Все это мы и так понимаем, но какая радость вообще пить начинать, если настроение получается, как у трезвого»?







***







И последний, кто был нашим сменщиком – это Межзвездыч. Это, девочка, самый трагичный персонаж моей сказки. Говорить о Межзвездыче мне тяжелее всего. Неужели бытие действительно определяет сознание? Не верю, не хочу верить; но нужно мне все же признать, что внешнее у иных людей давит на внутреннее не на шутку. Да к тому же и родился Межзвездыч, как он рассказал мне, с какой-то никуда не уходящей внутренней тоской. Помнил он себя с самого раннего детства, и уверил меня, что никогда и ничего его не радовало: ни детдом, ни заводское общежитие, ни дисбат.. Не приученный с детства принимать ласку и заботу, он и вырос каким-то слишком одиноким человеком. Он всегда, с детдома, был среди людей; но человеческое тепло, не распознанное им в детстве, стало ему сначала незнакомым, а затем и чуждым… Межзвездыч всегда жил в своем одиночестве. Где бы он ни был, с кем бы он не говорил - он всегда был от собеседника далеко-далеко; во внутренней своей, черной, от всего человечества бесконечно удаленной, забытой всеми межзвездной пустоте, вечный холод которой был уже недосягаем ни для какого света и тепла; он жил, отделенный от всего мира какой-то черной мембраной – и она не пропускала к  Межзвездычу ни слова любви, ни сострадания, -  а  лишь  молекулы этилового спирта.







Смотреть на то, как Межзвездыч выпрашивает четвертушку, было неинтересно.  Поясню, девочка.







Смотреть на то, как кочегары выпрашивают себе бутылочки, стоя у окошка ларька, было не то чтобы интересно, но и прямо упоительно для всякого любителя живого театра. И это была не игра, это была чья-то остро переживаемая жизнь…



А иногда и смерть! Примерно раз в месяц какой-нибудь отвергнутый у окошка кочегар ложился опять в траву и уже не вставал.







Сценки у окошка ЛСД были двух видов: простое выпрашивание, (когда сил не хватало на импровизацию) -  и сама импровизация. Иногда жанры эти смешивались, как в голове у Барбары – сериалы. Выглядело это примерно так:







Кочегар подходил, цеплялся умоляющими пальцами за отполированную добела миллионами умоляющих пальцев арматуру решетки. И, вкладываясь весь в следующие слова, говорил:







- Мать… Дай поллитру… Нутро горит…







Вложив в эти слова в самом буквальном смысле всю душу, он оставался ждать приговора без души.







Или вне тела – подбираясь к ящикам в ларьке.







- Ты должен-то сколько? – равнодушно спрашивала Барбара, листая тетрадку с записями долгов – сам-то помнишь? Чего молчишь? Ты кто вообще есть? Полстергеич?







Понюхав горлышки у плохо закрытых бутылочек, душа кочегара возвращалась в пыточную –  и очнувшийся  ответствовал уже с задором:







- Хорошо как пахнет у Вас, Варвара Ивановна! Прямо жить опять охота! А долги я все помню, они у Вас все записаны… Я точно помню, что записаны…







- Не дури. Не зли меня. Сколько должен, сказала!







- В какой валюте?







- Так, пошел вон! Следующий!







Отходить от окошка нужно было быстро – на хитрецов и наглецов у Барбары были наработаны свои средства.







Можно было получить скалкой по пальцам, уцепившимся за решетку; можно было выпросить струю зеленой, (под цвет пальто, если ветер дунет на Барбару) – струю зеленой краски из баллончика прямо в глаз. Так были помечаемы одинаково серые кочегары…







Не имея денег, но имея острейшую нужду выпить, кочегары вкладывали все свои немалые таланты в изобретение способов выманить  у Барбары поллитру; начиналась импровизация.







Самым надежным делом было подстроиться под настроение последней серии фильма, от которого оторвалась Барбара поторговать; нужно было на ходу  сочинить  историю гораздо красочнее сериальной - слушая которую, Барбара начинала за кого-то волноваться…







И всегда почему-то выходило так, что весь вот этот сложный  узел судеб разрешить в счастливую сторону может именно она, Барбара…







Да! Чтобы кто-то, кого любят, несмотря на клеветы… не пустил себе пулю в благородный лоб…







Чтоб не успели очернить той, которая любит, чистое имя…  Для этого нужно срочно… Вот прямо сейчас… Вот просто этому кочегару… Вот просто дать… Простую поллитру! И все! И все поженятся!







Варвара Ивановна догадывалась, что на ее чувствах играют; что ее своеобразным образом соблазняют; но она охотно прощала – мужчины все таковы! Наговорят свое, заласкают уши… да и возьмут свое… Кочегары пили ее поллитру, как ее любовь.







Но с Межзвездычем было совсем не так. Он подходил молча, молча брался одной рукой за арматуру решетки. Другую непроизвольно ложил на грудь – там была депрессия размером с космос. Чтобы его страшное состояние не успело передаться, Барбара скоренько давала ему четвертушку и брала в руки скалку.







Так в древности с состраданием избегали прокаженных.







***







Итак, встал Паша в очередь со всеми кочегарами. Многие, не имея сил переговорить, переглянулись. Перископ ушел в траву, в траве стихло чтение и началось заседание штаба. Надо было что-то быстро решать. Занимать у Паши никто не хотел, все давно обзанимались, а занимать нужно было скорее – перед окошком стояла очередь попрошаек, Барбара их могла прогнать; увидеть сквозь стекла Пашу и подозвать его вне «очереди». Действовать нужно было решительно, у кого-то в траве уже останавливалось сердце – но действовать никто не хотел.







Но Бог, девочка, сострадателен ко всем без исключения людям – и самые падшие не лишены бывают его заботы. Как показали бы в протестантских фильмах – пришел к страждущим ангел. Сразу за Пашей, прилетев неизвестно откуда, и даже Пашу с разгону толкнув, занял очередь Апогеич – молодой и веселый кочегар с дальней кочегарки. Он был нагловат и полностью бесстыж – но зато никогда не унывал и не жадничал. Ему маякнули.  Он понял.







- Здорово, Паш! Ну че, есть у нас еще давление в пороховницах?







Паша посмотрел на него недоуменно. У парня явно слиплись понятия. Апогеич уже принял где-то большую ванну, был в тонусе и видел всех людей хитрющими игривыми грибами… Возможно, он опять напросился на складе разливать из бочек по бутылкам.







- Человек человеку – гриб, Паша! Все мы из одной грибницы на свет выползаем, чтобы увидеться, поздороваться…Рад я с тобой поговорить!  Займи двугривенный, Паша! Нужно срочно братию лечить. Волшебная жидкость! Умеют, шельмы, химикалии составлять! Даден же талант людям, нам во искушение… Займи!







- Да ты занимал уже – сказал Паша для виду.







- Нет, что ты! Что с тобой! Когда это?







- Да недавно – опять же для порядка сказал Паша.







- А, вот ты про что! Так это был не я совсем! То Перигеич был! Он совсем, совсем не я! Я Апогеич! Я совсем другой, что ты! Просто у меня сейчас фуфайка евоная и шапка…







- И личико – улыбнулся Паша в первый раз за день.







- Не, - засовестился кочегар – рожа-то у меня своя, просто она как у него.







Паша бросил взгляд разведчика вокруг себя и понял, что нужно минимум пол-ящика. Он дал на ящик.







Факт удачного займа весенним ветерком пошел по траве. Он ласково потрепал уже склонные к смерти кочегарские туловища; толкнул чье-то приостановившееся сердце, подвинул к вздоху чьи-то бездыханные легкие; к каждому он нашел свое доброе слово. Фуфайки стали приподниматься, обращая глазницы голов в сторону ларька.







Кругом, кругом, как цветы из-под снега…  Или нет: как после падения тяжелой авиационной бомбы, присыпанные прахом, встают в бой за жизнь пехотинцы -  так, прослышав о ящике спирта, вставали с травы кочегары.







И были лица их, как лице земли: где черны, где зелены, а где траншеями изрыты.



















Рукопись девятая.











Итак Паша, дав кочегарам вместо смысла жизни ящик спирта, и купив себе огромную, заплесневелую  бутылку какого-то