инициативе моего отца, исходя из своих возможностей и своей мечты видеть меня образованной и не зависящей от Саши, предложили мне отдать им Светлану на время учебы, поскольку рядом на Мечникова был детский сад, Светлану туда брали, так что, по идее, много хлопот она бы им и не создала. Во всяком случае, так виделось разрешение этого вопроса с учебой, это казалось реальным и возможным. Это был шанс, это была и моя глубокая боль.
Задав мне направление движения и цель, жизнь снова по новому кругу подвела меня к высшему образованию, к моей также боли и радости, к моему долгому ожидаемому счастью, обещая вновь мир науки, обещая непосредственную учебы в университете, доступность к книгам, библиотеке, читалке… От одной мысли, что я студентка, все во мне оживало, возрождалось, почти трепетало. Энергия университета вошла в меня торжеством, легкостью, ответственностью и многими надеждами. Я в душе ликовала. Но я в душе и сникала.
Я не хотела за это платить разлукой с дочерью, хотя прекрасно знала, что в любую минуту могу сорваться и поехать к ней. Я боялась за дочь, ибо отец бывал груб, обижал маму, иногда был буквально невменяем от гнева и озлобленности, кричал жутко, с нахрапом, бросался в драку, избивал маму, брюзжал слюной, плевался и в гневе был почти невменяем, к тому же пил. Но Светлану родители любили нежно, их лица светлели, голос добрел, и душа становилась трепетно чуткой. Но беспокойство не покидало меня. Его добродушие на данный момент было временным, дань долгой мечте видеть меня образованной. Хотя… Работа над проектом смиряла его, как и то, что над ним уже не висел вопрос выехать из Кировабада. Но и он трудности не очень-то терпел, не очень-то желал считать себя и обязанным. Его уверения не убеждали меня, в сердце вкрадывалась тревога.
Но управлять я собой не могла. Жизнь вела своим путем, кому надо, давая в сердце желание, кому надо – надежду, кому надо – возможность и так обставляла меня необходимостью довериться и войти в эти двери без альтернативы, но возможные, реальные. Моя милая крошка, мой ангел, мое чудо… Один Бог знает, сколько слез я пролила, отдавая ее родителям ради учебы. Надо было так соединить несоединимое, и я на это пошла.
Я должна была иметь высшее образование, я должна была иметь внутреннюю реальную опору и статус, я должна была иметь развитое мышление, я должна была уметь говорить, не бояться общения, не считать себя хуже или недостойной, ибо идущий от Бога, должен иметь в себе такую опору, полученную из материального мира его средствами, но не надуманную и приходящую, ту, которую могли признать и люди в условиях условного материального мира.
Та, которая должна была заговорить с Богом, должна была иметь узаконенный интеллект, развитое мышление не только через трудности бытия, но и через точные науки, ибо и они от Бога, и через них Бог дает и развивает человека, должна была иметь взращенный интеллект чрез многие врата, которые предусмотрел Бог, но и так, чтобы не возомнила себя, а потому таким прибивающим фактором было управление постижениями этих знаний, преподнесение их с большим трудом, через преодоления непредсказуемые, где долго жило одно предчувствие и наслаждение их взять и крайняя неумолимая невозможность осуществить все это легко и без особых препятствий.
Бог никогда и ничего, давая большое желание, не давал сразу, что называется на ура, но с тем, чтобы поборолась, пострадала, попереживала, зациклилась на этом, жертвовала ради этого и только так брала и не мнила о себе, вообще не возводя это в ранг особой ценности, но внутреннего удовлетворения и для доверия себе, ибо и это было крайне необходимо.
Жизнь снова указала мне, в какие двери входить, и это было больное для меня предприятие, но судьба, не спрашивая более, давая понимание ответственности и необходимости, решая также таким образом обещанное, ввела меня в свои узкие двери в данном направлении.
Светлану забрали родители, и я осталась с Сашей один на один, начиная учиться в университете, к чему он отнесся достаточно положительно, и, продолжая писать свой роман и учась на вечернем отделении мехмата, подыскивая также работу, где я смогла бы написать и диплом. Жизнь пошла размеренно, судьба давала мне то, что было моим непроходящим и долгим желанием, она проявляла милосердие ко мне, но с таким элементом жесткости, что порою, не находя себе место, желая присутствие дочери рядом постоянное, я с болью думала про университет и любовь к наукам, ибо рядом не было дочери, и сердце мое разрывалось.
И все же боль отступала; навещая дочь, я придавала себе силы, видя также, что она поправилась, что родители ее приодели, и даже мама сшила ей и себе одинаковые прелестные платья, и мама моя, все еще очень красивая дама, многими принималась, как мама Светы, но ни как бабушка.
Невозможно передать, как мама любила Светлану. Отец полюбил Светлану еще более, всей душой, и ее несколько капризный и настойчивый характер не был замечен родителями никак, она была устроена в детский сад и даже успела подружиться со своей одногодкой через дорогу по Пирамидной, Мариночкой, единственной дочерью молодой соседской пары, и эта дружба тянулась у них и далее, на многие годы.
Итак, я стала учиться в университете, писать книгу, появилась большая возможность заниматься силуэтным делом, пополнять семейный бюджет, как и выполнять обычные обязанности по хозяйству. Так я смогла себя хоть немного приодеть, снова вспомнила парикмахерскую и с большим удовлетворением вновь вошла в студенческую среду, испытывая непередаваемый внутренний восторг, открывая массивные двери университета на Горького, атмосфера которого была всегда для меня торжественна, значима и очень благоприятна.
Мои горьковские хождения по мукам не прошли зря, но синтезировали во мне великую трудоспособность, желание дорожить возможностью учиться, и теперь мой ум не отвлекался на самоутверждение, но сосредотачивался на учебе и преодолении. Все, что когда-то я заваливала на сессиях горьковского университета, а потом досконально изучала, много раз пересдавая, все стабильно и прочно, оказывается, улеглось во мне и стало базовым, со временем утвердившимся во мне, все было легко поднято и послужило основой знаниям следующим. Я входила в новые предметы значительно легче, понимая быстрее других, предпочитая как всегда английский, дифференциальные уравнения, ЭВМ и программирование, методы оптимизации, уравнения математической физики… Я не шла на красный диплом никак, но мне уже не надо было сидеть тупо над книгами. Умиротворенная семьей, спокойная за ребенка, пишущая книгу, находя со стороны всех понимание, включая и Сашу, я начинала чувствовать в себе понятливость сразу, когда преподаватель пояснял тему. Уже не было того, чтобы с какого-то момента я вдруг теряла суть, но понимала теорию, понимала практику, наслаждалась этим, поясняла другим.
О, как долго я это понимание себе желала, предчувствовала, ибо коснулась его со школьной скамьи. С каким теперь наслаждением я шла в библиотеку, брала нужные книги, часами сидела и работала. Не передать торжество, само наслаждение, свое чувство триумфа. Но как я любила программирование. Сидеть за компьютером и пропускать программы и торжествовать, что они проходят и готовая писать программы более сложного порядка, уловив ее суть, ее нутро, желая себе знания языков, углубляясь в этих знаниях, практикуясь.
Я уже могла безбоязненно и грамотно говорить с преподавателем, задавать правильно вопросы по той или иной дисциплине, могла даже предсказывать, предполагать ход рассуждений на лекциях, быть более активной на практике, чем и заслуживала свой авторитет. В группе не сразу, но вскоре стали относиться ко мне с уважением, задавать вопросы, просили что-то разъяснить.
Преподаватель по программированию М. Доленко, крупный характерный старик, приверженный к программированию, любящий его, одинокий, посвятивший всю свою жизнь наукам, живущий до конца дней своих в университетском общежитии, проведав, что я неплохо знаю английский, стал просить меня выполнить ряд переводов важных для него статей на английском по предмету с учетом, что я предмет знаю и разбираюсь в достаточной степени, чтобы сделать перевод в необходимой степени точности. Этим я и занималась, выполняя его поручения и с немалой пользой для себя, приходя к нему в общежитие, где мы долго обсуждали статьи, и он намеревался их использовать в своих научных трудах. Комната в метров тридцать, не менее, вся полностью была обставлена по периметру шкафами с книгами, это был маленький и личный мирок человека науки. Здесь была атмосфера великого труда, больших надежд, все в рабочем беспорядке, все было таким, каким я могла пожелать себе свою старость, среди книг, тишины, устремления и аскетизма. Сам Бог показал мне, чем живут такие люди, и это было мне дорого, близко, желательно. О, как бы я хотела всю себя без остатка отдать науке… Но судьба уготовила мне другой смысл, не ограничив меня одиночеством, но побеспокоясь, мне во благо, о будущем не менее великолепном, хоть и трудном.
И мои университеты бесценны, и путь, которым Бог повел меня, был не менее значимым. Но куда деться. Я и теперь люблю науки. Я и теперь низко склоняюсь перед одиноким интеллигентом, ничего не взявшим от жизни для себя. Пожалуй, что общего с такими людьми, – это горение внутреннее. И тоже ничего не хочется для себя. Но для себя все же получается, ибо делая для других, обставляешь себя их вниманием, их присутствием, их любовью… Воистину.
К сожалению, М. Доленко вскорости умер и наш труд и его замысел, в курсе которого отчасти я была, был прерван. Как-то придя в университет, поднимаясь по широкой лестнице, я увидела на стене лестничной площадки его большую фотографию с траурной лентой в углу… Он ушел тихо, неожиданно. Но сердце мое до сих пор благодарно ему и помнит его, слугу науки. Но что говорить. Сколько я ни знала преподавателей университета, все они были личности великие, самоотверженные, чистейшие, бескорыстные, отдающие все науке, люди трогательные, совершенные, энтузиасты, очень и очень умные… и немного странные…
Нет слов. Я и теперь преклоняюсь перед ними, помню их, люблю, ценю и благодарна за то, что они в моей жизни были, что коснулась судьбой своей. Не сказать, чтобы я с многими дружила в группе, но у меня была подруга, с которой я просиживала на всех лекциях, вместе нам было по пути, когда поздним вечером с лекций шли к остановке на Буденовский и иногда с нами шел Евгений Кролев, хотя ему было немного в другую сторону, но шел за компанию с небольшой группой однокурсников. Не очень я была многословной. Но начинала улавливать некую нить между ним и собой. Эта нить скорее всего исходила от меня, ибо этому была причина.
Однажды, работая силуэтистом, я заметила на себе взгляд. Поодаль шел Женя с женой. Он был поражен, увидев меня, сокурсницу, за столь неожиданным занятием. Это и то, что я отличалась в учебе, как-то, видимо, выделило меня в его понимании в лучшую сторону, ибо это также были его мерки: учеба и умение добывать деньги.
Это был невысокий
