существо на свете.
А Дух, как Пост перед Масленицей. Задок поджал, ручки в небо потянул…
– Нет, - пищит, - нет! Призываю свидетелей!
И полезла тут всякая морока: вдохновение, огонь, парение, парение мысли, по-лёт мысли… словом, словом, весь набор синонимов, словом, весь словарь сино-нимов, словом, тоже не хухры-мухры, тоже и жнец, и швец, и, тем более, на дуде игрец… запашки всякие, запахи, душок, смрад.
- Я, - говорит брюху дух, - никакое не существо, я ипостась высшая, субстанция бесконечная, без меня ты бы давно загнулась, поражённая развратом, обжорством и ленью … давно бы загнулась, поражённая развратом, обжорством и ленью, - повторяет дух, - и всеми грехами библейским! – гордо прибавляет.
-Ах, скажите, скажите! Ду-ду-ду, ду-ду-ду! Платон, Аристотель, настоятель, отец святой, Декарт, Фейербах. И кто тебя такого «субстанцию» выдумал? Да с тобой ни печь разжечь, ни, как говорит папа патологоанатом, пирог испечь, ни огонь залить, ни корову, извините, уважаемое собрание, за сиськи подоить! Куда ни ткнись: нельзя. И туда не ходи, и так не сиди, там шапку скинь, там жопу под-винь, повернись, оглянись, после шести не ешь, а то толстым станешь. Для чего, скажи? Я понимаю, сидит себе такой груздь, треугольник равносторонний, рома-ны пишет, философствует, придумывает себе всякую свою жизнь после смерти, святым духом питается!!! а этому, который с хлеба на квас, с кваса на was ist das? с гроша на копейку, с шиша на телогрейку перебивается? С редьки на хрен да с хрена на капусту, с куска на кусок, с ежа на горшок! Что тому, кто, как сказано, не может энергию секса в романтическое чувство преобразовывать? Этому что до твоих эмпирей?
- Я, - говорит брюху дух, - не существо. Существо – это ты. Дух не красив, не прекрасен, он идеален. Если бы тебе сейчас так, по-нашему, по-философски, то дух – это субстанция бесконечная…
Ах, сколько общения! – воскликнул студент Ансельм, выскакивая из дворца под красными фонариками, в которых поразительные змеятся золотисто-зелёные змейки и звенят звоночками, не звонят, звенят… . – Ах, Серпентина, моя зелёная Серпентина, - воскликнул студент Ансельм, выскакивая из дворца тайного архи-вариуса Линдгорста, потомка юноши Фосфора, влюблённого в его мать-лилию… - Ах, сколько, сколько общения, - и застегнул все пуговицы на своём hechtgrauer Frack, что значит щучье-сером фраке (сначала подумал - mauvais ton! а потом по-думал, что для кого - mauvais ton, а для кого и не mauvais ton).
Общение – это совсем не разговоры в компании, или в кабинете, или с подруж-кой (другом) в русской бане, под еловым веничком, на прогулке пешком, трусцой, по телефону, по телеграфу, в письме, в ЖЖ, в Facebook, да пусть хоть и на дис-танции Марафонского забега, пусть хоть и восходя на Эверест…
…это, когда с равным о равном, с равным о главном… с равным, захватившим радость твоего духа, смыслом.
- О-о-о! Этого мы знаем: «с равным, захватившим радость твоего духа, смыс-лом»!
«Счастье, товарищ …, произойдёт от материализма, а не от смысла» .
И по великому Платонову Платоновичу (пересечение)
«Учреждение, граждане, закрыто! Займитесь чем-нибудь на своей квартире».
Как служили, так любили, а как без службы так нет дружбы.
- Закрывай, закрывай, изверг! Крови тебе надо, вампир! Не на-со-сал-ся…
И всё же, на своей квартире.
- Отчего вы не чувствуете сущности? Отчего не почувствовали сомнения в сво-ей жизни и слабости тела без истины?..
"А ведь это верно, что я родился на свет для всевозможных испытаний и бедст-вий!»
- Ну, что, друг… друг… Санчо, Санчо Panza, Panza, Panza… Савельич, Пет-рушка Селифан. Каким, скажи, камушком отметить мне этот день: белым или же чёрным?
Пансы, Селифаны, Петрушки, Савельичи проходят строем и орут вовсю:
Царь без слуг, как без рук.
- Конечно белым, Санчо Панса! Любовь!
Вступает хор.
Извини, издатель. Договорились - потом выбросишь.
Вот слова, которые поёт хор (не без Леопарди):
Когда ниспосланные небом светлым беды,
стремится ночь перехватить,
в полёте, будто маленьких, ещё рождённых только,
несмышлённых
укутать,
чтоб никто, ни те, кто сверху, ни кто снизу
не могли
за нитки дёргать.
Чтоб в тайны не смогли проникнуть,
чтоб втайне совершался жизни миг.
Ах, миг не жизнь - кто требует ответа?
Кто требует ответа за миг?
Как скучно сочинять стихи!
Хор продолжает:
Тогда ты всходишь,
Будто доказать ты хочешь,
Луна, что миг огромен
и необъятен, и всесилен.
И не надо жизни, нужен - всего лишь миг.
А Парки? им…
Такая их судьба (смотри, у них судьба ведь тоже) – нить прясть и оборвать –
так вечность за станком прядёт осколки бытия,
сама её и обрывает.
«…я готов всё бросить и никогда больше не писать, ибо лучше уж умереть от ненаписанного, чем от писанины» , - шутка больного.
Солист:
Открой, Селена, счастья миг!
Открой что скрыто от других,
Тот миг, которым поделиться невозможно,
И невозможно чужим глазам открыть, открой.
Солистка:
Открой, и мы заплатим жизнью,
И будем счастливы,
И будем счастьем заглушать
Унылый и тлетворный образ скуки.
Дуэт:
Во поле берёза стояла,
Трио:
Во поле берёза стояла,
Во поле кудрявая стояла
Квартет:
Во поле берёза стояла,
Во поле кудрявая стояла
Люли, люли, стояла,
Хор:
Лю-ли, лю-ли, стояла!
И снова солисты поют каноном:
Некому березу заломати,
Некому кудряву заломати,
Люли, люли, заломати, -
И хор подвывает:
Люли, люли, заломати!
И снова:
Как пойду я в лес, погуляю,
Белую березу заломаю.
Люли, люли, заломаю.
И хор:
Люли, люли, заломаю!
Чушь!
Продукт возбуждённого, раздражённого, лучше, сознания. «Продукт! Возбуж-дённого! Сознания!» - заметили? Это же непостижимо, вот это стиль! «Продукт возбуждённого сознания», - за это расстреливать нужно (того, кто не понимает)! Что ж вы так не удаётесь, поддаётесь мне, слова? Ну да, ладно! «Заломаю, зало-мати». Заломила меня любовь. Заломала меня страсть, вожделение. Хочу жить в вере, в иллюзии, в мечте, а не в «унылой тлетворной скуке».
- Ты, дух, - сказало брюхо духу, - скучнейшая субстанция.
Издёрганная вдоль и поперёк (за вдоль и поперёк тоже надо отравить автора, лучше оторвать голову), издёрганная живая жизнь, от которой не ждёшь ничего, не надеешься ни на что, уже не приносит воздуха в кровь, не приносит Frischwet-ter, или Frischwasser, или, ещё лучше, Frischmilch не приносит, как говорят эти немцы, в жизнь рассвета и заката, и становится мёртвой. Живая жизнь, та бурная ещё недавно река - разлилась, растеклась, расправилась по долине, и ни буранов, ни стремнины, одна тишь и гладь, и ряска – одна жизнь мёртвая. Одна скука.
И, куда-то хочется пробиться. Зачем? – и вопрос такой не стоит. Тьмы условий, совпадений, альтернатив, сопротивлений, симпатий, чаепитий; дезиксорибонук-леиновая кислота, рибонуклеиновая кислота, аминокислоты, алкалоиды тоже, ге-ны в конце концов – всё уже готово, предопределено.
И что?
И ты готов выпрыгнуть из себя? Уже готов?
Интересно, кто – ты?
Да, тьмой условий уже избран тот, «случайный избранник, проникновенный художник, поэт-пророк, философ - снова же - провозвестник неуловимого зна-ния».
Тьмы неизвестных ему самому обстоятельств понуждают, если хотите, пону-кают его выпрыгнуть.
Совпадения, голоса.
«…хотя, само по себе это ещё ничего не говорит об их пророческом призвании, ибо голос слышат многие, а вот достойны ли они его? - это, если смотреть непре-дубеждённо, ещё вопрос, и, безопасности ради, лучше сразу ответить на него строгим и решительным «нет»…» - хотя, «…главное, чтоб в помещении была высота, потому что в высоте могут летать комары и мухи, и другая живность, - как уже сказано, - чтоб высота в зале была, чтоб демонам было, где разгуляться.
Он, несомненно, не был одним из избранников Провидения, лишен был той необходимой воли, которая влечет людей к безудержному погружению в тьму непреложных догм.
(Гюисманс, Бездна)
Знаю точно, перед самым рождением моим на свете наступила тишина.
Мать моя изумилась…
А что? с чего должно было начаться?.. всё начинается и кончается тишиной, с тишины…. Чушь собачья, будто зародыш или покойник могут что-то слышать? Очень важно, что ни покойник, ни зародыш не создают художественного произ-ведения собственного «я». За них создают: он не слышит; он уже всё слышит; он был милым человеком (судя по нетронутой печени); он уже перед апостолом, и райские птицы… - говорил патологоанатом прилежным студентам. «…я сама за-метила в нем некоторое постоянное беспокойство и стремление к особенным на-клонностям.»
«Особые наклонности» никогда не будут разъяснены. Эти наклонности ведомы нам, но ни вслух, ни в уме не формулируются. Достаточно того, что человек об-ладает этими особенными наклонностями, правильнее, что нам указали на эти на-клонности, и у каждого появляется особенный взгляд на человека с особенными наклонностями. И особенности этого взгляда тоже не формулируемы, но принад-лежат какому-то архаико-физиологическому способу составления мнения и впе-чатления о человеке. Ещё, когда Вам говорят о человеке с «особенными наклон-ностями» вы не смеете возразить и спросить какие же это наклонности, потому что обязательно нарвётесь на вопрос: «Вы что, не видите?» И вопрос будет подра-зумевать, что Вы не видите таких всеми видимых вещей, что с Вами, тогда, и го-ворить не о чём. Не каждый решится!
Я замер всем моим ещё и не очень-то телом, всеми моими, ещё и не очень-то членами, я не хотел из тишины.
Куда там! – нажали, поднатужилась мама, и выпихнули, и я, как говорят, про-глотивший язык от такого: - Ах! - не мог произнести ни звука, пока меня не от-шлёпали по попке.
Вау-вау! А-а-а! – закричал я и обиделся (интересно, всё же: сначала закричал, потом обиделся или сначала обиделся, а потом закричал?) - это у нас «биомехани-ка».
Всем хотелось, чтоб тишина перестала, и началась новая жизнь, и они шлёпну-ли меня, а я обиделся, вырвался и понёсся, перемежая «биомеханику» со «школой переживания», со «школой представления», и понёсся:
- Беленький, говоришь, Санчо? Погоняй, Санчо!.. Panza…
Держи его! Лови его! – недосмотрели, как сказано, нимфы: унёсся Пегас.
«…из крови её взвился Пегас!»
- Погоняй, Panza! Какой там Пегас? Погоняй, чтоб защищать униженных и ос-корблённых, чтоб «…искоренять всякого рода неправду, чтоб устранять беззако-ния и выпрямлять кривду, чтоб заглаживать несправедливости, а злоупотребления искоренять и обездоленных удовлетворять и, в борении со всевозможными слу-чайностями и опасностями, стяжать себе бессмертное имя и почёт».
- И ещё там было написано «помогать вдовам и оказывать покровительство де-вицам», Ваша милость, сеньор кавальеро, важный господин, сеньор странствую-щий рыцарь, государь мой.
И так всегда, когда мне надо быстрее, он погоняет медленнее. –
Поехали!
- Поехали!
И поехали (на музыку Никиты Богословского, великого, кто не знает, русского композитора-песенника и на стихи поэта Я. Родионова):
Только глянет над Москвою утро вешнее…
Да-а-а!
Ну, поехали уже!
Поехали:
Только глянет над страною утро вешнее,
Золотятся помаленьку облака…
И утро глянуло, и вешнее. Весна значит. Нераспустившимся таким, проклю-нувшимся только, вешним листочком, сбежавшим от неразумных нимф, почувст-вовал я эту зелень жизни…
Выезжаем мы с тобою, друг, по-прежнему,
И как
ужасно работой завалена, буду по частям...