Год сыча

делятся на тех, кто давит, и на тех, кого давят. Кто давит, тот человек, а остальные – клопы. – И подытожил: – Все вы – мелочь пузатая. Верка будет в театре выкомариваться, Гудок в небесах летать, Щербатый стишки кропать, а Королек вообще с лупой бегать, следы высматривать.  
– А ты кем собираешься стать? – спросил Гудок.
– Большим человеком, – веско сказал Серый. – И вас давить буду.  
Повисла тягостная пауза.
– Вера, домой! – закричала в окно мать Верки, одинокая женщина, как говорили, водившая мужиков.
Верка, которая обычно канючила и вымаливала еще полчасика, тут же послушно побежала к своему подъезду. А вскоре и мы потащились каждый к себе.
– Надо же, в первый раз не надо загонять тебя домой, – удивилась мама.
На кухне пахло табачным дымом. В своей комнатке я расстелил постель, улегся, почти мгновенно скатился в сон и увидел себя – Шерлока Холмса – схватившегося с преступником на краю скалы. Небо было черным. Под нами кипела белая вода. Потом я сообразил, что это Рейхенбахский водопад, а мой противник – профессор Мориарти, вернее, Серый в развивающемся черном плаще. Его глаза по-волчьи горели. Он душил меня, намертво вцепившись в горло железными пальцами, а мои руки были слабы и бестелесны. Появился отец. «Помоги мне!» – закричал я отчаянно. Но он стоял и улыбался. Когда я проснулся, его улыбка еще витала в наполненной солнцем комнате…  

* * *

9 октября. Вторник. Вливаю хмельной напиток в кружку и устраиваюсь в кресле напротив телика. Притащив стул, Сероглазка примащивается сбоку. В ее ручонке чашка, заполненная на треть. Пиво она еле терпит, предпочитая чай с вареньем, но ей хочется сделать мне приятное.
Вот уже месяц смотрю местные криминальные новости со смешанным чувством, которое толком и объяснить не в состоянии. Пожалуй, главная его составляющая – ожидание этого. Но что-то смутное внутри меня отчаянно сопротивляется, не хочет, чтобы это произошло.
Появляется заставка новостей.
– Охота тебе смотреть такую гадость, – морщится Сероглазка.
– Погоди. Всего десяток минут. Потом переключим на твой сериал.
С видом жертвы она уставляется в ящик с рожками. Когда же на экране появляется новость дня: труп бизнесмена и депутата, застреленного у своего подъезда, вскрикивает жалостливо:
– Господи, за что ж его?
На земле, запрокинувшись на спину, лежит Серый. Немалый чин из городской прокуратуры сообщает, что следствие разрабатывает несколько версий. В общем, несет обычную галиматью, которая действует на обывателя успокаивающе, как валерьянка или бутылочка пива.
Снова показывают Серого, сыгравшего свою роль в суетном спектакле под названием «Жизнь» и валяющегося теперь ненужным театральным реквизитом. Вскоре его погребут с полагающимися почестями, и он исчезнет со сцены, будто и не существовал на земле.    
Свершилось. Но нет в моей душе и малой крохи мстительного ликования – только опустошение, точно из меня вытащили внутренности. Как обещал, переключаю каналы, ухожу на кухню и звоню Акулычу.
– У трубы, – беспечно басит он.
– Сейчас в новостях передали про убийство…
– Ну, как же-с. Пулька аккуратненько в черепок. Между прочим, я, как только узнал, почему-то сразу тебя вспомянул, шалунишка. Ты ведь шибко убиенным интересовался. Если честно, не ты его?..
– Не я, вот те крест.  
– Спасибо, родимый, утешил на старости лет.
– Передали, что его вроде бы грохнули из винтовочки с оптическим прицелом. Или я ослышался?
– Из нее, батюшка. А тебя енто, видать, не слишком устраивает? Понимаю. Ежели б его повесили тыквой вниз, было бы не в пример симпатичнее. Да, кровь из ушей – зрелище приятное во всех отношениях. Или эстетичнее ножичком: чик-чик – и много красивых ранок?..
Отключаюсь, иначе заболтает вконец. И задумываюсь. Ерунда какая-то. Винтовка никак в мою схему не вписывается. Ну никак.
Сижу, слепо уставившись в темноту за окном. Проносятся огни машин, горит на перекрестке светофор. Вроде бы надо порассуждать рационально, тем более, есть о чем, но размягченные пивом мозги не желают мыслить категориями чистого разума, им подавай патетику и сусал.
Вот и Серый, думаю я, отправился звездной дорогой вслед за Клыком и Чукигеком, и нет в моем сердце ни сострадания, ни печали.
Нарочно держал он шлюх в том самом доме, где рос с деспотом-отцом и забитой матерью, или совпало так? Не знаю. Но почти уверен: не просто так делал он проститутками девочек вроде Леточки, живущих в недоступном ему мире. Интеллигентность вызывала в нем лютую ненависть. Не побоялся даже посадить на иглу брата всемогущего алюминиевого короля. Наверняка ведь понимал: чревато, но злоба оказалась сильнее.
Смерть Серого на моей совести. Но сильно ошибется тот, кто решит, что так я отплатил за унижение и побои. Серый должен был сгинуть. Я – всего лишь орудие Судьбы.
Неожиданно вспоминаю, как Серого – тогда ему было лет тринадцать – отлупили старшие пацаны из другого двора. Он сидел, согнувшись дугой, за выкрашенным синей краской дворовым столом, выл и всхлипывал, расставив локти и спрятав лицо. Плечи ходили ходуном. Странно было видеть его, самоуверенного, вечно изгалявшегося над нами, плачущим и несчастным. Мы – Щербатый, Гудок и я – растерянно стояли рядом и молчали.
Значит, было в нем что-то человеческое. Только куда девалось потом?  

* * *

12 октября. Пятница. Глаза Чукигека номер два, отгородившись прозрачно поблескивающими стеклами очков в тонкой золотой оправе, глядят на меня холодно и неприступно. Бескровное лицо, плотно сжатые узкие губы. Если бы не прыщики возле носа, решил бы, что общаюсь с манекеном. Он сидит, сросшийся с креслом и огромным столом, как часть кабинета, отполированная и начищенная, – безупречный механизм, вроде швейцарских часов. Глядя на него, представить себе невозможно, что он когда-то встает из-за стола, ест, тужится в туалете, возится с детишками, спит с женой.
– Можешь позвать своих архаровцев, – говорю я. – Пусть разденут меня догола и обшмонают: не запрятан ли диктофончик в дупле зуба или фотик в зрачке. Мы можем выйти куда угодно, если подозреваешь, что твой кабинет на прослушке или боишься камеры наблюдения.
– Зачем? – В Чукигеке на миг пробуждаются человеческие чувства. Он приподнимает брови.
– Чтобы ты убедился: сыч Королек не собирается тебя подставлять. Я пришел просто и открыто спросить: это ты заказал Серого? И жду такого же ясного ответа.
Чукигек молчит. Его лицо еще сильнее бледнеет, рот превращается в тонкую бескровную линию.
Пауза длится, растягивается, беззвучная, бесконечная…
– Спасибо за откровенность, – говорю я.
И ухожу. Уже перед самой дверью притормаживаю и, обернувшись, бросаю последнюю реплику:
– Ты провел свое собственное расследование, не так ли? И только потом, когда получил неопровержимые доказательства?..
Но и на этот вопрос ответа не получаю. Уменьшенный приличным расстоянием, Чукигек номер два неподвижен и безмолвен, как Будда, – маленький божок алюминиевого царства.

* * *

16 октября. Вторник. Центр города. Полуподвал. Пивной бар. За стеклами, заштрихованными мелким ледяным дождем,спешат прохожие, мелькают огни автомобилей, горят магазинные вывески и витрины. Там неуютно и мокро. А здесь славно и тепло.
Отпиваю из кружки пиво. Сидящий напротив меня Акулыч с наслаждением проделывает то же самое, крякает и откидывается на спинку стула.  
– Слушай, – басит он, блаженно лыбясь, – ты ведь сыч. А сыч – это вроде совы, – он вытаращивает заплывшие маслянистые зенки, изображает короткими руками крылья и принимается ухать, становясь действительно похожим на громадного филина. – И кликуха у тебя Королек – опять-таки птичка вроде воробья. Выходит, ты пичуга в квадрате, парень.  
Он гогочет, разевая пасть, и его круглая голова с прилипшими к выпуклому лбу редкими темными волосами багровеет. На нем черный в белую полоску костюм, что вот-вот лопнет на избыточной плоти, и зеленая рубашка с расстегнутым на жирной шее воротом. И в ментовской форме и в штатском он выглядит одинаково уютно и несерьезно: приземистый мужик с куцыми пальцами и ногами-обрубышами. Такого представляешь примерным семьянином: дородная домовитая жена и детишки мал мала меньше – что и соответствует истине.
– Кстати, о птичках, – обрываю я не в меру расшалившегося Акулыча. – Есть у меня к тебе небольшой разговор.
– А я-то думал, просто-запросто посидим, расслабимся, о бабах покалякаем, – глазки его довольно смеются.
– Можешь придуряться сколько влезет. А я пока тебе сказочку расскажу на сон грядущий.  
Жил да был бандит по кличке Клык. И была у него фирмочка под названием «Одиссей энд Орфей». И вроде торговала она разными таблетками да микстурами – рядовая контора, выкашивающая свой клинышек золотой нивы здоровья трудящихся, таких сейчас пруд пруди. Но нет. На то Клык и бандит, что простые пути извлечения прибыли: купил-продал, наварил маржу, никак ему не годились. Душа жаждала пиратской свободы и шалых денег.
Стал он приторговать лекарствами не совсем законными. А точнее, совсем незаконными. В детали вдаваться не стану, сам не знаю, но могу предположить два варианта из нескольких. Первый – толкал Клык в аптеки откровенную туфту, сварганенную из подручных материалов в подпольном цехе, второй – загонял просроченную продукцию, что технически очень даже несложно провернуть. А для того, чтобы не залететь и не попасть под статью, Клык купил с потрохами чиновника из городского управления, который отвечал за фармацею. Стал бюрократ резво обогащаться. В элитный домишко с семьей въехал, шикарную мебель купил, иномарочку приобрел.
Но – шерше ля фам! Влезла в эту идиллию супружница чинодрала по имени Лариса. В точности сказать не могу, сразу она втянулась в мужнины дела или чуть попозже, но денежки Клыка, которые тот за услуги отстегивал, очень ей приглянулись. А аппетит, как известно, приходит во время еды. Показалось Ларисе, что Клык жмотится, мало на лапу ее суженому дает. Стала она поджучивать муженька: требуй прибавки гонорара, простофиля. Тот на свою голову и потребовал. Но с Клыком такие штучки не проходят. Человек он прямой, как болт. Приказал бандюган одному из своих бойцов, и Ларисиного благоверного прихлопнули, как комарика-кровососика. Жил себе бюрократ, разрешал, запрещал – хлоп! – мокрое место и могилка в тени ветвей.
Клык парень такой: сначала убьет, а потом подумает. И стал он думать: кем Ларисиного благоверного заменить? А впрочем, чего тут размышлять? Вместо одного убитого чиновника поставили другого, его заместителя. Человечка тихого, слабого. Надавил на него Клык – он и сломался и стал бандиту служить – на тех же условиях. А с другой стороны и Лариса подсуетилась. Видит: парень холостой, присоседилась. Года не прошло после кончины любимого муженька, а над ней и бывшим замом уже заиграл марш Мендельсона…
– И Королек там был, мед-пиво пил, – певуче подхватывает мент. – Но у такого хренового сказочника, как ты, сказочка свадебкой не кончается. Ох, чую, повалят сейчас трупы.
– Не сомневайся, пивная утроба, – подтверждаю я.
И продолжаю – про Клыка, Леточку, Серого, Чукигека, Француза и прочих.
– Ну и вляпался ты, друган, – констатирует мент, почесывая плешивую репу. – Теперь конкретно: чего тебе надобно,