Год сыча

поняла, это квартира вашей матери. Скажите прямо, что мы здесь потеряли?
– Погодите минутку, – я умоляюще складываю ладони. – Очень скоро все разъяснится. А пока, пожалуйста, наведите на резкость подзорную трубу.  
Лариса возится с инструментом, всем своим видом демонстрируя высшую степень недовольства, и озирает окрестность.
– Ну, и где обещанный сюрприз?
Едва она заканчивает эту фразу, как во двор въезжает черная «тойота» и тормозит у подъезда Чукигека. Лариса, не догадывающаяся о том, что артисты уже собрались, и вот-вот поднимется занавес, продолжает что-то говорить. Но я перебиваю ее:
– Видели здоровяка, который так грациозно вперся в подъезд? Вскоре он покажется снова. С ним будут три девушки. Глядите внимательно, может, кого-то из них узнаете.
Вздохнув, Лариса приникает к трубе. Интересно, как она отреагирует на то, что увидит?
Вот напряглась, не веря своим глазам, повернула ко мне помертвелое лицо, с которого словно сполз загар, как клещами стиснула мою руку:  
– Лета!
– А сейчас – бегом! – командую я.
Сломя голову скатываемся по лесенке, вылетаем на улицу, впрыгиваем в «жигуль». И вот уже моя лошадка, набирая скорость, вливается в поток других коняшек с электрическими глазами, бензиновой кровью и стальным сердцем.
Мне нет необходимости следовать за красными и желтыми огнями «тойоты», конечную цель путешествия знаю наизусть и гоню «жигуль» в уже знакомом направлении. Наконец впереди возникает неясная громада леса. Она плавно уходит влево, и там же, слева, появляется спортивно-увеселительное заведение Серого. Останавливаю «жигуль». Черная тачка как раз подкатывает к потаенной дверке, и мы застаем волнующий момент: девчонки перемещаются в здание для дальнейшего использования.
– Что это? – потерянным голосом спрашивает Лариса, потирая лоб. – Ничего не соображаю. Куда ее привезли?
– В публичный дом для избранной публики, – жестко растолковываю я ситуацию.
– Но… но как же так? Мне… мне нужно к ней!.. – Она собирается вылезть из «жигуля», но я останавливаю ее:  
– Погодите. Сначала кое-что необходимо объяснить. Ваша дочь наркоманка…
– Что? – слабо вскрикивает Лариса.
– … и ей уже не помочь. Как я представляю, дело здесь налажено четко. Барышень из приличных семей приучают к наркотикам. В конце концов, наступает момент, когда девочкам денег на «колеса» уже не хватает. А красть не позволяет совесть. И однажды во время ломки, когда они согласны на все, лишь бы получить свою маленькую долю счастья, им говорят: отныне у тебя будет вдоволь наркоты, плюс отменная еда и шмотки, но расплачиваться будешь собой. Нет, это не заурядный дом терпимости, где проституток имеют все, кто захочет, старцы и сопляки. Вашими клиентами будут только сильные мира сего. И девочки соглашаются. Для них это едва ли не лучший вариант.
Послушайте, Лариса. Вы можете прямо сейчас кинуться вызволять свою дочь. Правда, в бордель вас просто не пустят. Можете устроить скандал, обратиться в милицию. Но тогда, скорее всего, труп Виолетты обнаружат в каком-нибудь заброшенном подвале. И диагноз будет однозначным: смерть от передозировки наркотика.
Да и стоит ли ее спасать? Она по-своему счастлива, обретя Музыку, – видения, в которых летает после того, как впрыснет очередную дозу. Считайте, что она уехала от вас в другую страну, улетела на иную планету. Но остался мерзавец, который создал конвейер по производству проституток-наркоманок для услаждения нужных людей. Виолетта погубила себя ради того, чтобы он стал депутатом и поднимался все выше, к сияющим вершинам карьеры. Значительные люди здороваются с ним, улыбаются, похлопывают по плечу. Еще бы, ведь он – такой затейник – предоставляет им маленькую приятную расслабуху: интеллигентных девочек умненьких и начитанных, с которыми можно не только удовлетворять потребность плоти, но и общаться по душам…
– Увезите меня отсюда, – хрипло просит Лариса.
Доставляю ее домой. Теперь остается только ждать. Не дергаться, не суетиться. Терпеливо ждать, когда с тяжелым скрипом повернутся жернова Судьбы.  

* * *

20 сентября. Четверг. День выдался на редкость теплым. Небо чистое, солнце ласковое, точно вернулось лето. Но деревья стоят наполовину голые, неприкаянные, и асфальт усыпан ржавыми скрюченными листьями. Останавливаю «жигуль» возле ларька, торгующего дарами матушки-земли. Толстая продавщица с крашеными волосами цвета яичного желтка швыряет на весы связку бананов, засовывает в пакет и называет цену.
Ненавижу, когда меня дурят. Лучше заплачу дороже, зато буду знать, что взвесили более-менее точно и не слишком обсчитали. Противно, когда из тебя делают лоха. Женщин обычно не обманывают так нагло, как мужиков, – нас по черному, особенно тех, кто помоложе и в жизни преуспевает. А я как на грех выгляжу именно таким.
– Это называется «на бросок».
– Че? – отзывается она, прищурившись. Сразу видать, бесстыжая, не обремененная интеллектом злобная баба, с которой лучше не связываться.
– Вы не дали стрелке весов успокоиться, и они показали завышенный вес, который я к тому же не заметил. Если хотите, могу назвать еще пару-тройку приемов охмурения покупателя. В порядке ликбеза.
Она внезапно пугается, наверное, решив, что напоролась на контролера или дотошного чиновника. И по этому испуганному лицу я узнаю ее.
– Вера?
Удивленно открыв рот, она всматривается в меня.
– Королек, ты?
– Он самый.
– Сто лет тебя не видала. Кем работаешь-то?
– Частный сыщик.
– Ух, ты! А я вот… – С грустной иронией она разводит руками, указывая на свой тесный фруктово-овощной мирок. – Женат?
– Есть такое.
– А я не замужем. По глупости влюбилась в одного гада. Девчонкой еще была. Он мне всю душу испоганил и смылся, паразит. Потом другого подлеца встретила. Жениться обещал. Ребенка мне сделал и тоже свалил. Все мужики сволочи… Это к тебе не относится, – торопливо обрывает себя Верка, – ты хороший. Но согласись, среди вашего брата попадаются всякие.
Соглашаюсь, хотя, по-моему, дряни хватает и среди прекрасного пола.
– Нет, пойми, я не жалуюсь, – продолжает Верка и вся лучится, точно в ней вспыхивает солнышко. – У меня дочка есть. Без нее бы я пропала. А ведь и рожать-то не хотела. Но побоялась: второй аборт, потом можно вообще не родить… Ой, – стеснительно прикрывает она рот ладошкой. – Чтой-то меня понесло.
– Сколько ей?
– Семь, – охотно отвечает Верка. – Такая умненькая! Жалко, у меня при себе фотографии нет. Она и фигурным катанием занимается, и в музыкальную школу ходит, на пианино играет, и в изостудии рисует.
– Не слишком большая для нее нагрузка?
– Что ты! Она все делает с удовольствием, честное слово. Разве бы я могла против ее воли? Господь с тобой! Я с ней душой отдыхаю. Она со мной всеми секретами делится, такая смешная. А я млею. У тебя ребеночка нет?
– Не обзавелся.
– Как же ты так? Заведи. Это такая радость! С дочкой я как бы заново жизнь проживаю. Знаешь, о чем я сейчас мечтаю? – Она краснеет. – Хочу, чтобы Даренка поскорее выросла, вышла замуж и ребеночка родила. А я бы с ним возилась.
– Почему бы тебе самой не родить?
– Что ты! – даже пугается Верка. – Даренка для меня – свет в окошке. И для мамы моей, она во внучке просто души не чает. Нет, конечно, мужчина у меня есть, но это так. Замуж я не пойду. Даренке никто не нужен, кроме меня и бабушки. Может, когда вырастет... Ты уж извини, что обвесить хотела. Я же не для себя. Хозяин копейки платит, а дочку надо содержать. На девочек ведь больше денег идет, чем на мальчиков… Погоди, ты же бананов хотел? Счас, выберу получше. Арбуз не покупай, дрянь. А дыни сладкие, пальчики оближешь. Даренка очень дыньки любит, особенно середку, самое сахаристое. Я взвешу тебе одну, ладно? А хочешь яблок? Семеринка. Они вкусные, без червоточинок, как на подбор. Или тебе красные нравятся?..
Возвращаюсь к «жигулю», таща в одной руке пакет с яблоками и бананами, в другой дыню килограммов на пять. Закидываю на заднее сиденье, сажусь за руль и уезжаю, чувствуя за всех мужиков такой стыд, хоть кричи караул…

До часу ночи не сплю. Сероглазка дрыхнет в комнате без задних лап. Представляю, как она посапывает, теплая, разомлевшая и смотрит детские счастливые сны.  
Сижу за столом на кухне, уткнувшись взглядом в окно. Во мраке неразличимы растущие неподалеку, наполовину облетевшие деревья, наводящее меланхолию огромное открытое пространство – сочетание асфальта, палых листьев и грязи – и черный крест перекрестка. Лишь горит светофор, светится далекая вывеска аптеки да порой двумя огненными пуговками проносится машина.
Беспрепятственно отдаюсь на волю памяти, словно смотрю видеокассету – изображение то сбивается, то обретает яркость и отчетливость. Особенно явственно вижу один вечер. Ничего необычного тогда не приключилось, но почему-то застрял он в башке намертво.  
Заканчивался август. Короче становились дни, как сказал поэт. Было около пол-одиннадцатого. Небо успело потемнеть, звезды над нашим двором сияли все ярче, а на душе становилось тревожнее и чуднее. Мы трепались о том о сем. Заговорили о будущем.  
– Я, может быть, артисткой стану, – сказала Верка.
Честно говоря, мы удивились, что она подала голос. Ее вроде за человека не считали – девчонка. Была даже неписаная иерархия: мы, четверо пацанов, оседлали стол, а Верка примостилась внизу, на скамейке. Повисло молчание: ждали, что скажет Серый, не начнет ли издеваться над Веркой, но он молчал. Наши языки развязались.
– А я, наверное, в летчики пойду, – солидно заявил Гудок. В свои двенадцать он выглядел маленьким мужичком, неторопливым и надежным, как его отец. – Буду летать на истребителе.
– А че не на бомбардировщике? – поинтересовался Серый.
В его голосе сквозила ленивая ирония, но воспаленный мечтой Гудок ответил серьезно и обстоятельно:
– Истребитель лучше. У него и скорость выше, и маневренность.
– Ну, а ты кем собираешься стать? – покровительственно обратился Серый к Щербатому.
Тот засуетился. Он был очень нервный, все время вокруг себя что-то прибирал, словно пытаясь занять тонкие пальцы с обкусанными ногтями. Его мать была домохозяйкой, а отец-стропальщик пил и постоянно менял работу. На что жили – непонятно. Старший сын сидел в тюряге, по среднему плакала колония для малолетних, а младший, Щербатый, рос мечтателем и книгочеем, сочинял стихи и иногда декламировал их тихим голосом, немного шепелявя.
– Поэтом. Если получится, – прошептал он, избегая глядеть нам в глаза.
– А ты, Королек? – задал вопрос Серый.
Мне совсем не хотелось раскрывать перед ним душу, но ребята смотрели на меня и ждали ответа. Чтобы не подумали, что задаюсь, сказал с неохотой:
– Может, сыщиком.
– Понятно. Хороших людей станешь на зону отправлять, – усмехнулся Серый.
– Какие они хорошие? Таких гнид, которые честных людей грабят и убивают, я бы вообще живыми в землю закапывал!
– Разве так можно? – как от удара вскрикнула Верка. – Они же мучиться будут!
– А те, кого они убивали, не мучились? – не унимался я. Во мне бурлило чувство справедливости. – Я бы им всем бошки посносил!
– Нельзя убивать людей, – как бы про себя, еле слышно, но убежденно проговорил Щербатый. – Нас всех Бог создал.
– Врешь, Щербатый, – зло процедил Серый. – Мой папашка так говорит: мир