Год сыча

переспать со мной. Тогда я работал на нее, выясняя, не трахается ли ее муж с кем-то «всерьез».  
– Слушай сюда, – говорю я напористо и нагло. – У меня имеются фотки, где ты и твой хахаль лобызаетесь перед тем, как упасть в кроватку. Я щелкнул вас из дома напротив. Что ты нашла в этом массажисте, дуреха? У него же ничего нет, кроме смазливого рыльца, крепких пальцев и еще одного инструмента, которым он очень гордится. Муж о твоих проделках не знает. Пока. Но могу показать снимки ему… Чего молишь, онемела от счастья?
– Что вы хотите? – теперь ее голосок испуганно подрагивает.  
– Обычно я говорю: хрустов, и побольше, но под Новый год я делаюсь добрым. Значится, так. Массажиста ты бросишь, а с мужем станешь ласковой, как в первый день знакомства. И не будешь ему изменять. Ровно три года. А там поглядим. Договорились?
– Да, – выдыхает она.
– Считай, что это подарок от Деда Мороза. И не вздумай нарушить наш договор. Я за тобой буду следить. Чуть что – снимки лягут на стол твоего супружника, а он на расправу скорый. Пока, красавица. С наступающим!
Откидываюсь на спинку сиденья. За ту минуту, что длилось мое сольное выступление, пошел снег – точно ждал, когда я поставлю точку в этом деле. Он все прибывает. Пространство вокруг машины становится белым и движущимся. Включаю «дворники». С холодной бесстрастностью метронома они смахивают снежинки, а я разговариваю сам с собой.
Послушай, альтруист хренов, они же наверняка когда-нибудь разбегутся. Барби продастся другому беременному денежками брюхану, а ее благоверный купит новую куколку. Ради чего ты старался, придурок? А если бы оказалось, что твой клиент связан с «заборскими»? Тогда вранье вышло бы тебе боком. Ищешь неприятностей на свою задницу?  
Не знаю, честно отвечаю сам себе, наверное, хочется хоть кому-нибудь сделать добро, чтобы под Новый год отскрести свою покрытую заскорузлой грязью душу…
На этом я прекращаю диалог, включаю зажигание и пускаюсь в путь под бесконечным снегом, не ведая куда…

* * *

31 декабря. Понедельник. В этот вечер мы с Сероглазкой по традиции остаемся дома, чтобы встретить Новый год вдвоем.
Я наряжаю синтетическую елочку, бережно нанизывая игрушки своего детства: плоский картонный «зил», такой же картонный паровоз, балерину и хоккеиста с кукольными мордашками и прочий, можно сказать, антиквариат, который в послевоенное время покупали еще мои дед и бабка. Эти игрушки я три года назад выпросил у матери. Многие из них поизносились, золотая и серебряная мишура заплелась в гордиевы узлы. Но я не выбросил ничего.
Сероглазка накрывает на стол. При свечах, в колеблющемся полумраке выпиваем за покидающего нас старикана. Он был не худшим. Хотя у меня с ним свои тайные счеты, а у жены, наверное, свои. По мере приближения заветной минуты во мне нарастает невыносимая тревога. Наивный пацан по прозвищу Королек нетерпеливо ждет чуда, а потрепанный судьбой мужик – другая часть моего я – твердо убежден, что ничего особенного не случится. И эта раздвоенность мучает меня, словно я дерево, которое рассекли пополам.
Каким был для меня уходящий год? Понятия не имею. Знаю только, что мудрее не стал. Не стал и счастливее – вообще-то по восточному гороскопу этот год был не моим, как, впрочем, и следующий.
Пора пожелать всех благ родным и знакомым. В первую очередь звоню маме, потом, превозмогая себя, – отцу. На мои штампованные поздравления следуют такие же затертые фразы, но голоса чуть-чуть подрагивают.
По-другому ведет себя охальник Шуз:
– Кончай слюнявить трубку. Человечество катится в тартарары вместе с жирным Санта Клаусом и прочей слащавой дребеденью. С каждым годом мы все ближе к пропасти, что лично меня радует. Это скопище вонючих придурков, запердевшее вселенную, наверняка омерзело даже тому, кто его создал.  
Звякаю Акулычу.
– И тебя с наступающим, обормот, – отвечает он, дико орет: – Эй, там, на камбузе! – и поясняет: – Отпрыски бузотерят.
– Ты славный мужик, брюхан, – говорю я. – Честный мент.
– И ты вроде ничего, птаха божья, – откликается он.
– Слушай, не найдется для меня в ментовке вакансии опера?
– Для хорошего человечка завсегда найдется местечко. Как погляжу, не сладка сычиная доля.  
– Надоело кувыркаться в одиночку. Рогоносцы и рогоносихи поперек горла. Хочу поработать на державу.
– Забегай после праздников. Обсудим.  
Убедившись, что Сероглазка намертво припаялась к ящику с антенной, натужно изображающему искрометное веселье, уединяюсь на кухне и набираю номер Анны.
– С наступающим, любимая! Желаю счастья на веки вечные.
– И тебе счастья, милый.
– Без тебя? Это немыслимо. – Не удержавшись,  спрашиваю: – Ты одна?
– Как перст.
– Можно навестить тебя в новом году?
– Нет, – произносит она нежно и непреклонно.  
И мы разъединяемся, точно кто-то одним махом разрубил пульсирующую ниточку, связывавшую нас во мгле…  
С боем курантов врывается Новый год. Темноту за окном с шумом прорезают запущенные пацанами разноцветные ракеты, мелкие декабрьские звезды над нашей блочной многоэтажкой становятся звездами января, и наступает время подарков.
Преподношу жене французский косметический набор и с волнением жду ее сюрприза. Вообще-то я намекал ей, что мечтаю о портмоне, старый совсем истрепался.  
– А мой подарок невидимый, – говорит Сероглазка. Замечает выражение моей вытянувшейся физиономии и добавляет: – Пока.
Так, портмонет накрылся.
– Слушай, Королек, – хитро прищуривается жена. – Ты же у нас детектив. Вот и угадай, что я собираюсь тебе презентовать.  
– Данных маловато, – буркаю я, насупившись.  
– Давай-давай, не увиливай.
– А если не отгадаю, что – не получу твой сюрприз?
– Все равно получишь, – вздыхает Сероглазка.
– Сегодня?
– Н-н-нет. Какое-то время спустя.
– А уточнить нельзя?
– Хватит, – отрезает Сероглазка. – Если скажу, любой дурак догадается.
Усилием воли напрягаю расслабленные и полегчавшие мозги, в которых словно вскипают пузырьки шампанского.
– Исходя из твоих слов ясно, что подарок существует и, главное, я его в обязательном порядке когда-нибудь получу. Это успокаивает. Но почему не сразу? И почему он сегодня невидимый? Рассмотрим варианты. Первый. Ты вложила деньги в некую фирму, сулящую через год невиданные дивиденды… Нет, на такую аферу ты без моего согласия не отважишься. Вариант второй. Подарок – нечто произрастающее. Он где-то прячется, развивается, и через срок, который знает любой дурак…
Осекшись, застываю с разинутым ртом.
Сероглазка краснеет и смеется. Поднимаю свою женку на руки, и на ее шее тихонько звякают бусы. Я держу на своих лапах Сероглазку – и сына… или дочь. Вообще-то лучше, если родится пацан, но и пацанка вполне сойдет, я не гордый.
Во мне, разрывая грудную клетку, вспыхивает не умещающаяся в груди радость – и тут же гаснет, сменяясь неясной тоской и страхом. Неужто меня пугает то, что едва завязавшаяся в Сероглазке крохотная, слабенькая жизнь отныне навек приковывает нас друг к другу? Неужто моя любовь иссякла?
– А теперь поставь даму на место, – велит Сероглазка.
И когда исполняю приказ, вытаскивает из-под ваты, изображающей снег у подножия елочки, совершенно роскошный портмоне, сдувает с даже на вид мягкой кожи прилипшие волоконца и протягивает мне.  
– Э, нет, – решительно заявляю я, отводя Сероглазкину руку. – Вот его ты подаришь ровно через двенадцать месяцев. Сейчас это уже перебор.
А сам думаю: что-то будет через год?..

* * *

Январским вечером я вышел из своего подъезда и повернул к дровяникам. В домах светились окна. Сияли лампочки двух фонарей, погрузивших деревянные ноги в сугробы. Я повернул ключ в висячем замке, отворил дверь сарая и вдохнул упоительный запах дерева и гнили. Затем принялся за работу: выбросил на снег полешки, обхватил веревкой, закинул вязанку за спину и машинально поднял голову. С тех пор как Чукигеки показали мне в телескоп радужную звезду, я стал часто смотреть на небо. В угольной черноте светились крупные и ясные огоньки. Голубые и белые казались холодными, как осколочки льда, красные и желтые горели тепло и дружелюбно. Под фонарем сгустком молочного света мерцал сугроб, и по нему проскакивали искры, точно отражения звезд.
Наглядевшись, я зашагал по хрустящему снегу, поднялся на второй этаж, протиснулся в квартиру и свалил мерзлые поленья возле печки. Здесь было жарко, за железной дверцей пылал огонь.
Свою миссию я выполнил – это была уже десятая вязанка – и теперь мог на законном основании бить балду. Снял куртку и ботинки, стащил в комнате тесный пиджачок, повесил в шкаф и погляделся в зеркало, висевшее на внутренней стороне дверцы шкафа.
На меня смотрел одиннадцатилетний подросток, светловолосый, длинный и худой. Я скорчил ему гримасу. Он ответил тем же. И вдруг я оторопело ощутил, что в зеркале скрыта вся моя жизнь. Сначала я отражался в нем новорожденным, потом пацаном-несмышленышем. Я рос, и вместе со мной слой за слоем наращивалась память зеркала.
А что, если можно прокрутить ее, как киноленту? Мне стало жутковато. Зеркало было живым и загадочным. Оно хранило в себе мои тайны. Мама основательно поработала ножницами, и на наших осиротевших семейных фотографиях отец отсутствовал. Но зеркало надежно спрятало его в одном из своих тончайших слоев.
Я осторожно потер поблескивающую стеклянную поверхность: вдруг под моим пальцем проявится движущееся отражение отца? Ничего не произошло. Я потер сильнее – с тем же результатом.
В зеркальной глубине показалась мама. Подошла, обняла за шею. От ее рук пахло деревом и дымом.
– Большой вымахал, – сказала она, – скоро меня догонишь.
Она стояла внутри зеркала, смотрела оттуда, обхватив шею моего двойника, и в то же время была рядом. От этой раздвоенности у меня потихоньку поехала крыша. Который Королек подлинный – я или тот, что глядит из зеркала? И где настоящая мама – та или эта? Мне показалось, что сейчас среди нас, зазеркальных, появится отец. Но его не было. На его месте стоял я.
– Слушай, – сказал я по возможности басовито, – давай починю розетку, вон как искрит, пожара бы не было.  
Мамины глаза благодарно засияли.
Во время доблестной битвы с окаянной розеткой меня здорово шибануло током, но в тот вечер я впервые ощутил себя взрослым, необходимым…

Иногда я, разменявший четвертый десяток, гляжу в зеркало и думаю: а что если и впрямь истинный Королек, мудрый, отважный, великодушный, затаился в зеркальной глубине, в том идеальном мире, где мне уже никогда не удастся побывать, а я – всего лишь неудачная копия, жалкий двойник?..