тоже неприпоминаемая классика).
«Ах, бабушка!»
Внучкаоткрывала глаза и, совсем как птичка Психея, чувствовала себя покинутой; божество упорхнуло и на губах остался сладкий вкус… а здесь – всё как было: смятая накрахмаленная простыня, ночник, горевший всю ночь, книжки по химии, ботанике и русскому языку… (здесь надо воспользоваться случаем и сообщить, что внучка приехала к бабушке издалека, чтоб поступать в педагогический институт на учителя биологии, а если не повезёт, то в техникум на агронома, но, как видите, с этой сиреневой мятелью, пока, было не до подготовки к экзаменам, и книжки лежали, пока, стопкой на полу).
Так вот утром, всё как было: смятая накрахмаленная простыня, ночник, горевший всю ночь, книжки, павлин с аргусовыми глазками, похожими на анютины, бабушка - «нашепчет на палочку, на камушек, на какой другой пустяк» , сирень, метеолы, парни, играющие и заигрывающие глазами из-за штакетника - но только не он.
«Ах, бабушка!»
Сценачетвёртая
О неожиданных встречах. О нежных чувствах отдельных цветков и целых клумб. О тайных знаках любви и о проникновенных валторнах, кларнетах, флейтах и гобоях.
Заасфальтированные дорожки резали Парк Культуры и Отдыха на угловатые неровные участки; работники паркового хозяйства, неутомимые, жадные до работы гномы настилали асфальт там, где люди протаптывали их (дорожки).
«…потаённые уголки, уютные закоулки, тайные тропинки…» - «ах, бабушка!» - ничего этого не было, и на «неведомых дорожках» не было ни людей, ни следов, потому что, наверное, был будний день, и девушка гуляла в своём, поэтому, потаённом же одиночестве, и её не оставляло ночное сновидение. Всматриваясь поглубже, теперь ей уже казалось, что челнок их плыл по не совсем прозрачно-изумрудной глади, что белые водяные лилии и рыжие кубышки в своих хороводах не так уж и радовались их нежной любви; она уже видела, что гладь подёргивалась морщинистой мутью, что белые кувшинки-нимфеи бледнели и криво улыбались, будто вспоминали пузатого изменщика Геракла, а жёлтые кувшинки-нимфеи и вовсе закрывали свои чашечки, может быть, боясь не углядеть за своим легкомысленным эльфом, который так и стремился слетать, посмотреть, то на удивительный закат, то на восхитительный рассвет.
Но эта неприятная картина не задержалась в головке у внучки; лишь – мгновение – влюбленные же не видят ничего перед собой… и Лизанька стала рисовать в воображении портрет желанного, того, который жил в самом последнем доме с правой стороны, по улице Тупичковой… окна, ручка двери, к которой он притрогивается… заборчик… симпатичный; но чем больше рисовала, тем больше портрет не походил на того…на того, который жил в последнем доме по улице Тупичковой, а всё больше походил на того - на того, с которым она так опьянено мчалась к ложбинке, хотя, точно - она никак не могла понять кто же это такой.
Может протагонист надел не ту маску; ошибся; случайно; перепутал; и теперь ввёл в заблуждение, и действие должно было принять другое направление… может актёр, играющий второстепенные роли, подсунул - чтоб подсмеяться с друзьями за кулисами?
Нет-нет! всё не так просто.
…внучка пришла в Парк, томясь любовью, чтоб попытаться в тишине, в «потаённых уголках», как советовала бабушка, успокоить свои чувства. Тогда она и не знала ещё, что предмет её страсти, там, в этом самом Парке, служит кассиром, и ещё даже не знала как зовут… внучка пришла, потому что ноги, в горемычной надежде, сами привели её сюда. Внучка сидела на скамеечке, к которой ещё не успели проложить асфальтовую дорожку, и смотрела, как жёлтые крапивные цветки разбрасывают фейерверками искорок пыльцу, и вдруг она вспомнила, ясно поняла, что портрет принадлежит господину с зонтиком.
«Как же у меня в голове всё перемешалось!» - подумала, улыбнувшись (как бледные лилии в сновидении), внучка Лиза и поспешила к парковым аттракционам, чтоб ветер на самой высоте «Чёртова колеса» продул и развеял, и освежил её горячую голову.
Протягивая деньги за билет на «Чёртовый аттракцион», в кассовом окошечке внучка увидела нашего молодого кассира и вспомнила: зелёную лампу, павлина, бубновую пятёрку и бабушку: «…случайность всё-таки сведёт вас с ним…» - ах, бабушка!
Наступила пауза - у внучки не разжимались пальчики, которые держали смятую купюрку; молодой человек-кассир пытался получить плату (билет оторван, и хотелось бы получить). Потихоньку он выкручивал из растерявшихся от случайной случайности пальчиков бумажку, и, наконец, она (бумажка) оказалась у него вруках. Пауза вырвала из внучки и сновидения, и представления, и понятия. Портрет Кабальеро распался; сложился зато, настоящий, живой, прямо перед глазами, в окошке кассы возникший, желанный; не весь (поясной портрет в раме сине-зелёной кассовой будки), но и это была такая неожиданная радость, но и это уже привело нашу прелесть в любовное томление (из которого она, собственно говоря, и не выходила). Лиза опустила глаза и видела сначала, только отдельные части: руки, с вильчато-разветвлённой гладкой и желтовато-зелёной кожицей (в том, что кожица была желтовато-зелёной ничего странного не было, потому что так, жёлто-зелёно, отражалась на «кожице» окружающая зелень дерев. О зелени дерев позже будет отдельно), об этом эффекте, называемом „рефлекс“, хорошо знают художники - у них всегда на милом розовом личике можно найти всякие-разные, не имеющие к личику отношения, неприятные краски… о-о-о! о чём это я? В начале… Сначала… Лиза видела… Ну, с разгона: видела только отдельные части: руки с вильчато-разветвлённой гладкой и желтовато-зелёной кожицей, пальцы-глубоковыемчатые по краям реснитчатые и ланцетные, жилки, жи-ло-чки на поверхности кистей - неясные голубые трепещущие… Лиза стала поднимать глаза… три расстёгнутых пуговички-перловицы, открывающие ложбинку, ямочку под названием «душка» - «душка» - всего лишь деревянная палочка во внутренностях скрипки, но отзывается, как настоящая душа, на тончайшие звуки страдающего любовью сердца, да что там говорить… в ней клокочут слёзы, и клокочет же, радость, и ещё – в потаённый закоулочек так приятно уткнуться носиком… так близко, наконец, так рядом, наяву… щёчки, губки, такие милые…», - и вдруг, вместо лица - лицо господина с зонтиком в фиолетовом берете… нет такого знака пунктуации, чтоб обозначил эту паузу. Лучше написать словами: Па-у-за, - а уж потом, набирая снова темп: внучка вскрикнула, закрыла глаза, хотела бежать… легкомысленная, но подумала и дёрнула за шнурок…
…сатиры расшаркались, анютины глазки скосили глаза, а Куриная Слепота, образовавшись в дверном проёме, запахла так, что нарисованные на толстом картоне напольные часы зазвенели голубыми колокольчиками, в каждом из которых сидела золотая пчёлка, потом бубенчиками, потом запели сопелями и свирелями, пастушьими рожкáми, засвистели свистульками и, вместе с курантами, стали наигрывать всякие пасторальные мотивчики, может даже Пасторальную симфонию (внучка в этом не разбиралась). На многочисленных циферблатах задвигались в пасторальных же танцах пастушки и пастушкѝ и стали по-театральному разыгрывать идиллические (можно тоже сказать пасторальные) сцены нежной любви. На других циферблатах закружились в мерцающей карусели числа годового календаря, времени восхода и захода Солнца, знаки Зодиака и шкала взаимного расположения планет. Барометры, термометры, психрометры (не психометры, а психрометры ) и компасы расположились по углам и добавляли в оркестровое звучание тиканий и перещёлков. В комнату - нет! и комната, вдохнув (не вздохнув, а вдохнув) жёлтого, как жёлчь духа Куриной Слепоты, уже стала паркетной, колонной… под ослепительным, голубым в белых узорах потолком повисли большие, круглые и золотые солнца, а в потаённых уголках, за колоннами, притаились: лиловая и пунцовая полумгла, кобальтовый полумрак, карминная полутень и штофные истома с негой, и казалось, что там брезжит Луна, и её всплески там, в побрызгиваниях колючих звёздочек, поглаживают скользким лучиком совершенные формы совершенных в своих порывистых и чувственных движениях, вышитых серебряной гладью на чёрной драповой драпировке стен: мифологических аполлонов с клитиями, марсов с венерами и зевсовс ледами… Посейдоны с амфитритами там нежились, плутоны с персефонами ласкались, персеи с андромедами прислонялись друг к другу, гераклы с деянирами касались и возлежали, а атриды с хрисеидами, ахиллесы с брисеидами и остальные ураниды, einfach (что значит – просто), блаженствовали. В открытые на огород двери вплывали уже кавалеры и дамы во фрачных нарядах и бальных убранствах: розы, георгины, гортензии, с наклеенными на румяные щёки, на зелёные изящные шейки, на тонко-округлые плечи и на высокие перламутровые груди всякими мушками - чтоб маки, нарциссы, ландыши и анемоны по галантным знакам догадывались бы об их (роз и георгин) пылкой любви, об ожидающей их (нарциссов, ландышей и анемонов) радости, о чести, которая может выпасть на их же долю; или о неожиданной печали, или о болезни (любовной же), о пролитых слёзках, о девственности, о безосновательной и основательной тоске, о сердечном признании, об отказе и о: «люблю, да не вижу» .Маргаритки изысканно, загадочно и, как в настоящем театре, надломлено переступали порог крохотными ножками; незабудки, фиалки, гвоздики, с развевающимися за ними газовыми шарфиками всех цветов и оттенков, шарфиками, которые тоже были не просто так, но которые тоже были обращены к избранным кавалерам и тоже указывали на страстные желании, на устремлённую верность, на целования, на свидания, на надежду, а то и упрекали, сомневались и говорили: «довольно, хватит!» ; что же касается ветрениц – они без всяких особых приспособлений, лишь только подведя сурьмой глаза, а усьмой брови…
Усьмой брови подведу,
Подведу глаза сурьмой,
За тобой я не пойду,
Сам пойдёшь за мной!
…и покачивая бело-жёлтыми кринолинами, сводили с ума молодых людей, которые не сводили с них восхищённых глаз и предлагали им свои всевозможные услуги.
Пасторальные мотивчики вместе с Allegro ma non troppo («Пробуждение бодрых чувств по прибытии в село» ) подошли к концу, поздравив, таким образом, прибывших с прибытием и окончательно пробудив и взбодрив чувства, и приуготовив их к последующим актам. На кончике последней тоники (ах, если бы это была си бемоль! ) дамы и кавалеры, разбившись парами, замерли друг перед другом (кавалеры, откинув гордые головки чуть назад, одну руку, согнутую в локте, поместив, при этом, за спину, а второй прикасаясь к кончикам прозрачных пальчиков присевшей в грациозном книксенхене, опустившей глаза долу барышни), замерли друг перед другом, образовав уходящую анфиладой вдаль пестрейшую и ароматнейшую клумбу, и готовы были по первому же сигналу начать танец.
… и танец начался.
… из репродуктора затомил и зашёлся такой гобой с валторнами, кларнетами и флейтами, что тут же, сейчас же, хотелось растаять, раствориться, превратиться самой в мелодию, чтоб окутывать, чтоб обхватывать, обволакивать, оцеплять, опьянять, покрывать, зазывать, завлекать, развращать, растлевать, раз… (расставьте сами, как говорит В.В. Набоков).
Клумба всколыхнулась…
Лиза почувствовала
Необычный взгляд у автора на время, как на почти личность, в завершение подумалось, хорошо, что Лиза не отдала никому предпочтения, ибо по весне у всех героев случился просто сиреневый морок, где виною всему сирень...хотя, кто его знает.