на них нет! Иосифа Висса… ссарионыча! – с трудом выговорил он. - Раньше бы начальника к стенке, а всю эту шушеру регистраторскую - в лагеря! Золото для страны добывать, каналы рыть! Бездельники, взяточники! Они ж по всей стране специально эти очереди создают, чтоб с народа деньги драть… Но мне этот хмырь Шапкин за тарелку супа всё провернёт. Лохом был, лохом и остался. Мы его в институте Шляпой звали. Весь курс с него скатывал только так. Головной убор! – в голос расхохотался он. - Старался, ночи напролёт перед экзаменами за конспектами просиживал, уставал, круги под глазами в пол лица, ему стипендия позарез нужна была, жить на что-то надо было - бедный студент. Но башка - дом Советов, всё знал! А мы с девчонками гуляли. И кто он сейчас? Лох. А я - профессор. А ведь еле-еле с курса на курс переползал… Шляпа он… свой… - совсем уже отключаясь, продолжал по своей педагогической привычке, бубнить без умолку профессор. – По дружбе обтяпает… Принеси-ка ещё коньячку, - надеясь хоть как-то взбодриться, попросил он.
Когда Жанна прикатила из кухни тележку с бутылкой и фруктами, её научный руководитель, завалившись на бок, уже мирно сопел. Ученица закинула его ноги на диван и подложила под щёку подушечку, чтобы наставнику было удобней почивать. И если это было заботой, так только о том, чтобы он бы не проснулся до утра и не приставал со своими ласками.
- Дурак ты, - наливая себе коньяку, объяснила она жалобно пискнувшему во сне педагогу, видимо снилась тому очередь в регистрацию или людоеды крокодилы в Кампучии. – Свой! Сейчас со своих ещё больше берут. Чужого-то как объегорить? К нему ещё и подъехать надо. А свой – вот он, тут. И доверяет тебе. Кого ж ещё обманывать? Только своих… Ну, а сам-то ты с кого три шкуры дерёшь? Со своих! – вдруг ни с того ни с сего, разъярилась, шёпотом, однако же, отставная гимнастка-художница. – Со своих учеников, со студентов! Кого обманываешь? Тоже своих, домашних! У них отнимаешь – время, деньги, заботу! У своих! И мне, чужой, преподносишь. Люблю-ю, - сложив губы трубочкой, передразнила она учителя. - На хрена мне твоя любовь? Старый, жирный ублюдок! Мне диссертация нужна. Ну и… жильё… - Она проглотила дозу согретого в ладони, дорогого профессорского напитка, и, успокоившись, добавила, откусывая банан: - Сладкоежка… хренов…
4.
- Ты ему документики-то наоборот, притормози. Раз уж они тебе в руки попали. И денежки с него потребуй, - плёская поварёшкой на шипящую сковородку жидкое блинное тесто, советовала жена Шапкину. – Такой случай подвернулся! Всё честного из себя строишь, а семья страдает. Хоть раз в жизни возьми на лапу, как человек.
- А что вам страдать? У вас всё есть, - нехотя огрызнулся Шапкин.
Его послеобеденный хмель обернулся к вечеру сильной головной болью. Хотелось добавить чего-нибудь спиртного, чтобы избавиться от неё. Но дома было хоть шаром покати, а в магазин жена не пускала.
- Что у нас есть? Что? – вскипела она. – Квартирка хрущёвка?! Халупа шесть на шесть на шести сотках?! Да ты оглянись кругом – в вашем же реестре каждая вошь по три, по четыре, по пять участков себе оформила! Да ещё и детям по столько же подарила! А дома какие отгрохали! У дочки внуки скоро пойдут! Куда она их на лето отправит?! К родителям нищебродам?! А ездим как? Ишаки! Как ещё только грыжу себе не нажили? Кругом люди, как люди – у всех машины! – Она сняла деревянной лопаточкой блин со сковородки и переложила его в тарелку. Взглянув мельком на безучастно уставившегося в окно мужа, она решила не пилить его, а надавить на самое чувствительное. – Давай решим так – эта деньги пойдут на автомобиль. Добавим к накопленному, на первый взнос хватит. И кредит будем потихоньку выплачивать. Ты же всегда боялся, что взятка - это может быть подстава, чтобы с работы тебя уволить, в тюрьму упрятать, чтоб подсидеть тебя, место твоё занять. Так вот сейчас совсем другой случай. Клиент-то свой! Чего робеть? Друг детства, считай, - хмыкнула жена. – В общем - не теряйся!
- Со своего как-то неудобно брать, - попытался
Шапкин придумать новую отговорку.
- Неудобно?!– снова взбеленилась супруга. – Неудобно на потолке спать – одеяло сваливается! Ты вспомни, как наша Викочка в таком же университете училась?! По сто пятьдесят тысяч каждый год в кассу! Так мало того - ещё и в каждую учёную волосатую лапу сунь! И уже без счёта! Мы же истрепались, обнищали все! И ты жалеть этого профессора собрался? Да у него денег наворовано – куры не клюют! – Она сняла со сковородки очередной блин и снова решила перейти к уговорам. – Пойми, твоему профессору всё равно без взятки ничего не оформят. Либо ты с него стрясёшь, либо риелторы. Машину купишь, с начальником поделишься - хоть раз жизни ему угодишь. А если будешь просить бесплатно провернуть, он решит, что ты всё себе хапнул, - придумала она новый довод. - Под зад коленом тебе поддаст и полетишь с работы как миленький. Пойми начальнику всё равно, кто ему поднесёт. Тебе не всё равно. Свой! Если уж этот профессор такой свой, пусть ещё и отдельно тысяч пятьдесят тебе лично поднесёт - за безопасность, за то, что ты тоже свой, и не кинешь. В общем, так, – она отложила поварёшку и грозно уткнула руки в боки, – если ты эти деньги прохлопаешь, домой лучше не приходи. В этой своей конторе и ночуй.
Шапкин хоть и возражал, но понимал жена права – без взятки Баранова замотают с документами, заставят собирать и переделывать справки, разрешения, сидеть в очередях месяца два, три, четыре, пока не он догадается, что надо платить. А шефу и в самом деле без разницы, кто пополнит его озерцо в сейфе – Шапкин или риелторы.
Подбивая мужа на взятку, жена затронула самую больную его струнку – он мечтал о машине. И даже не потому, что ему постоянно приходилось возить на дачу в автобусе тяжести. Он привык таскать на себе вещи, рассаду, банки с соленьями, вареньями. С самым громоздким помогали сердобольные соседи. Здесь было другое, это была мечта.
Перед тем, как заснуть, он долго ворочался, вспоминал свои, детские поездки с родителями в деревню. Счастливый отец за рулём зелёного, как кузнечик, тарахтящего «Запорожца». Рядом с ним в лёгком цветастом платье мама. Двери в «Запорожце» были только у первого ряда сидений, и им с младшей сестрёнкой укладывали сзади у боковых стенок машины подушечки, чтобы они могли в дороге поспать. Они укладывались валетом, на коротком сиденье надо было подтягивать коленки, сворачиваться калачиком. Сестричка вредничала и пихала его своими сандаликами, показывая, что ей тесно. Он уступал ей, вставал. Она как обезьянка поднималась тоже. И оба они, глядя из-за спинок сидений на дорогу впереди, начинали гудеть и реветь - натужно, как два моторчика, и старательно крутить воображаемые рули. Потом сестричка решала, что пора петь песни, мама подтягивала. Когда её скудный детский репертуарчик заканчивался, малышка, уже без всяких слов, пищала и кричала, считая это тоже весёлой песенкой. Потом и это ей надоедало, и они снова вдвоём начинали гудеть как моторчики и крутить воображаемые рули. Родители не останавливали их, только смеялись.
Двигатель в «Запорожце» постоянно перегревался, дымился, отец тормозил, и они сестрёнкой с маленькими цветастыми ведёрками в руках, бегали к какой-нибудь луже, или слезали с обочины вниз, к канаве, в зелёную сочную осоку, а потом охлаждали шипящий мотор, поливая и брызгая на него водой.
И эти поездки, дорога, проплывающие за окном верхушки деревьев, лягающаяся тихонько сандаликом сестричка, песни, гудение, остановки, лазания к канаве и все эти отцовские мучения с мотором, вспоминались сейчас, как счастье.
«В детстве беспричинной радости много, потом её становится всё меньше и меньше. У взрослых её вообще, - размышлял Шапкин. – И чтобы вернуть её, люди придумывают себе всякие штучки: дорогие покупки, курорты, каких-то любовниц, любовников. А счастье снаружи всё равно не приходит. И внутри оно кончилось».
«Мне, например, “Лексус” не нужен, - вовсе не относя к себе свои же соображения о достижении счастья, теперь, когда недавно ещё несбыточная мечта могла, наконец, воплотиться в жизнь, очень конкретно размышлял Шапкин. - Я хочу простую, надёжную машину – “Логан”. Цвет возьму тёмно-серый металлик – красивый и немаркий. Назову его Мишей. Пусть будет “Логанчик Миша”. Жена права - это случай. Баранов свой, не подставит, не подведёт. Объясню ему, что без подмазки ничего не получится. Он умный человек, учёный – поймёт. Не я эти порядки устанавливал. А машину пора купить. Действительно – а вдруг дочка родит! К ней мотаться придётся, с ребёнком помогать, на дачу, на воздух его возить».
Дочка, закончив университет, осталась жить в областном центре. Из-за неё у родителей никак и не складывалось накопить на машину. Вначале всё без остатка уходило на учёбу. Но и затем, когда она стала зарабатывать, приходилось ей помогать. Вика уцепилась, именно так и говорила жена - «уцепилась» - за клерка в банке, где она работала операционисткой. Отзывалась мать о положении дочери так пренебрежительно, оттого что брак был гражданским. И чтобы это непрочное сожительство в одночасье вдруг не развалилось, а наоборот, превратилось в официально зарегистрированный союз, родители давали ей на достойную, по меркам молодых банковских клерков, жизнь - на съёмную квартиру, на заграничный отпуск, на бары, ночные клубы, фитнес, на ланчи в кафе. Вика, из-за неустойчивого положения сожительницы, была вся на нервах, денег не просила, а требовала, и злилась, что мало дают.
Та же история, вспоминал Шапкин, была и с подругой жены Шапкина. «Всё в сына вкладывала, - вздыхая, жаловалась она у них на кухне за чаем. - Холила, лелеяла, пылинки сдувала. Одна растила, от всех неприятностей оберегала, от себя кусок отрывала. Жила для Игорюнечки, а он теперь меня даже чурается. Парадокс!»
«Какой парадокс? – мысленно спорил с ней Шапкин - вслух-то высказывать своё мнение ему не дозволялось. - Всё правильно. Раньше ты все прихоти его обеспечивала - игрушки не игрушки, конфеты не конфеты. А теперь запросы дороже: шмотки, и мамочке сыночка, да ещё и его девушку уже не потянуть. А в башке-то у него втемяшилось – обязана обеспечивать. И вывод у сынули простой: мамочка плохая. Вот и нашей Викочке всё побогаче родителей хочется, чтобы клерк её крепче любил».
И уже засыпая, Шапкин определился окончательно:
«Надо брать деньги. Всё как-то одно к одному складывается».
5.
На следующее утро Шапкин направился в автомобильный центр. Весна напомнила ему о себе вовсе не набухшими почками и пробивающимися на газонах зелёными травинками, а грязью, множеством вылезших из-под снега бумажек, пакетов и собачьих отметин.
«Ведь кто-то же этот листок бросил? – возмущался любящий во всём порядок Шапкин. – А дворники-гастарбайтеры где они? С утра часик метлой помашут – и нет их. А всё потому что начальнику треть своей зарплаты отстёгивают. И считают при этом: я ему плачу, пусть сам и метёт. Работали бы по восемь часов, как мы, было б чисто. Они у себя-то в грязи живут, чего от них ждать? - вспомнил он свою студенческую целину. – В ауле дети голые в пыли возюкаются, тут же собаки лежат, а рядом озеро. И никто не купается, ничего не моет, не стирает. Скоро и у нас, как у них,
