существом, но не дрожал от ужаса, отвращения или ненависти, а совершенно спокойно отвечал на его редкие вопросы, не испытывая при этом замешательства или каких-то сильных чувств. Он будто зачаровывал меня или гипнотизировал, выражаясь научным языком. Лишь после его ухода я приходил в себя и воспринимал его в его истинном скрытом от других обличье.
Когда он пожелал нам доброго вечера и заодно спокойной ночи и ушёл, Марта очнулась и вернулась к хлопотам хозяйки. Она сразу же стала предлагать закуску к чаю, долила заварочный чайник и наполнила наши опустевшие чашки. Сам я бы не попросил добавки, но мне была приятна её забота. Принимая у меня чашку, она случайно (хотелось бы перед последним словом поставить «будто бы») коснулась моей руки, смутилась и украдкой взглянула на меня, словно опасаясь, не заметил ли я её замешательства.
- Наверное. Джон, я кажусь тебе ненасытным, - заговорил Генрих.
Мысленно я с ним согласился, видя, с каким удовольствием он положил на хлеб кусок колбасы.
- А ты почему стесняешься? Ничего не случится, если мы съедим лишний кусочек. Мы ведь не пили пятичасовой чай, как это принято у вас.
- Спасибо, но, по-моему, с меня достаточно. Боюсь, что, когда я вернусь домой, мне будет не хватать немецких сосисок и колбас.
Мой друг засмеялся.
- Возьмите чашку, Джон, - обратилась ко мне Марта и очаровательно улыбнулась. – А чтобы не слишком о них жалеть, не упускайте возможности есть их сейчас. В наших краях делают очень вкусные сосиски и колбасы.
- Ну да! – подхватил Генрих. – Лучший способ о них не жалеть – переесть их. Только боюсь, что в замке это сделать не удастся. Мы на них подналяжем потом, когда продолжим путешествие.
- Не так скоро! – Марта так испугалась, словно мы объявили о своём решении утром уехать. – Погостите ещё немного, Джон. Вы же обещали остаться хоть на несколько дней.
Генрих толкнул меня ногой, к счастью, не сильно, давая понять, что его план успешно претворяется в жизнь.
Мы просидели в столовой около часа, разговаривая, а точнее, вставляя реплики в неумолчную трескотню моего друга, и я всем своим существом ощущал, как дорога мне его сестра, как я её люблю, а ещё думал о том, что она успела ко мне привязаться, и это можно назвать кое-чем большим, чем привязанность. Не надо было слов, чтобы это понять, достаточно её глаз, то и дело обращавшихся на меня. И в этих глазах было что-то зовущее, влекущее к себе. Не знаю, сумел бы я объясниться, окажись с ней один на один, но в обществе Генриха я, конечно, и помыслить об этом не мог. Я лишь настолько упивался её присутствием рядом, что меня пробирала дрожь, а нервы словно оголились, реагируя на малейший пустяк. Если вы, читатель, не любите никого так же страстно, как я, и не испытываете ничего подобного, то пожалейте влюблённых.
И вот, когда охватившее меня напряжение до того усилилось, что стало причинять мне муку, Генрих упомянул о дяде, и Марта, успокоившаяся и расслабившаяся в нашем обществе, опомнилась и в испуге вскочила.
- Что с тобой? – оторопел её брат.
- Ничего, просто мне показалось… Но уже достаточно поздно, и я пойду к себе.
На неё было жалко смотреть, столько страдания отражалось на её лице. А Генрих был слишком занят пространными рассуждениями и ничего не замечал.
- Какое там поздно? – возразил он, торопясь вернуться к недосказанной мысли. – Помнишь, как детьми мы сидели у окна, глядя на звёзды? В это время мой бедный отец, наверное, особенно чувствовал, как ему не хватает моей матери.
Меня посетило подозрение и при моём возбуждённом состоянии превратилось почти в уверенность, что барон каким-то образом причастен к её смерти. А ведь я ещё только собирался задать вопрос Генриху.
- От чего умерла твоя мать? – спросил я.
- От чего? – повторил он. – Не знаю, от чего. Не при моём рождении, это точно. У неё была чахотка или что-то в этом роде… Сейчас… Кажется, я припоминаю… Но ведь я был совсем маленьким, мне простительно ничего не помнить самому, а узнавать обо всём от других. Мне известно, что отец был благодарен дяде, то есть это для меня он дядя, а для отца – брат, за то, что он принял такое участие в его горе. А в чём заключалось это участие? Дядя не врач и не мог лечить мою мать. Наверное, навещал её и моего отца. Сам я не был болен и за больными никогда не ухаживал, но полагаю, что утешительно чувствовать, что кому-то небезразличен.
Я мог ошибиться в том, что барон виновен ещё в одной смерти, но в тот момент я очень ясно представлял, как он припадаёт к шее лежавшей без сознания молодой женщины и пьёт её кровь.
- К чему вспоминать об этом на ночь? – остановила его Марта. – Мне было так хорошо, так спокойно. Зачем ты всё испортил, Генрих? Теперь я пойду к себе, и я уверена, что мне будут сниться кошмары. Но я не буду жестока, чтобы пожелать тебе того же, а пожелаю вам обоим спокойной ночи и приятных снов.
Чтобы смягчить впечатление от своих слов, она улыбнулась мне очень ласково, а её глаза отразили печаль.
- Оказывается, я всё испортил! – возмущался Генрих, когда шаги девушки замерли в конце коридора. – Испортил, видите ли! Может, и впрямь, испортил. Но как угадать, что именно способно испортить ей настроение? Скоро слова нельзя будет сказать… А о чём задумался ты?
Меня словно застали на чём-то недозволенном.
- Ни о чём.
- Такого не бывает. Человек не может не думать хоть о чём-то, хотя бы о какой-нибудь ерунде. А у тебя такой встрёпанный вид, будто ты замышляешь убийство… Что ты? Это была неудачная шутка, не пугайся.
Хороши шуточки! Я ни разу в жизни не только не испытывал хотя бы мимолётного желания кого-нибудь убить, но даже не использовал очень распространённую и совершенно бездумную фразу «хоть бы ты сдох», которую люди частенько мысленно проговаривают, когда кто-то им сильно досадит, при этом, конечно, не допуская, что их пожелание может сбыться. Марту я предполагал спасти, не прибегая к крайним мерам, а лишь добыв доказательства преступлений её «дядюшки», раскрыть глаза ничего не ведающему Генриху и с его помощью обезопасить от барона людей и увезти из замка девушку. Лишь после случайного замечания моего друга я осознал, что не имею ни малейшего представления, как это сделать. А если я буду поставлен в такие условия, что придётся применить силу? В таких случаях в сердце вампира вгоняют осиновый кол и производят ещё кое-какие неприятные действия, но барон казался больше человеком, чем носферату. У кого достанет духу оборвать его жизнь? Только не у меня.
- Так что же скрывается за твоим решительным видом? – допытывался Генрих. – Я уже усвоил, что от писателя можно ждать чего угодно, поэтому, поскольку я несу за тебя ответственность, мне приходится быть настороже. Надеюсь, ты не замыслил бродить в потёмках там, где мы так славно гуляли днём?
Я не предполагал это делать, а собирался сторожить Марту. Она обмолвилась, что ей надо набраться сил, страшилась, что может понадобиться «дядюшке», но была почти уверена, что днём за ней не пришлют. Значит, это случится ночью. Я не отойду от двери, буду прислушиваться, может быть, даже потушу свечу и оставлю щёлку, чтобы приглядываться. Не знаю, что я увижу и как буду действовать, но я не позволю ставить над девушкой какое-то опыты или подвергать её самым настоящим пыткам.
- Ошибаешься. Я не собираюсь никуда выходить. Буду сладко спать. Так и представляется, как я кладу голову на подушку.
Мой друг казался озадаченным, да и неудивительно, ведь я был в таком возбуждении от предстоящего опасного предприятия, что мои глаза должны были оживлённо блестеть, а не слипаться от желания видеть сны.
- И я намерен делать то же самое, - сообщил он. – Но сначала выпью ещё чаю. Что-то сегодня меня так и тянет пить чай… О! Да здесь его ещё много. Хватит и на твою долю. Налить?
Если бы я, в самом деле, собирался спать, то отказался бы, потому что выпил достаточно, но мне предстояло выдержать очень тяжёлую ночь, и дополнительная чашка чая не казалась лишней.
- Давай.
- Что там? – озабоченно спросил мой друг, глядя, на дверь.
Я тоже инстинктивно на неё уставился.
Было слишком рано, дверь была открыта, каждый мог видеть нас, сидящих в столовой, поэтому я пока не ждал со стороны барона никаких действий.
- Почудилось, - сообщил Генрих, но ещё раз пристально посмотрел на дверной проём. – Наверное, я слишком много думаю о Марте, вот мне и показалось, что мелькнуло её платье.
Эти слова буквально подбросили меня со стула и переместили к двери, но в коридоре никого не было. Что делать? Неужели барон перехитрил меня и вызвал к себе девушку именно в то время, когда я, расслабившись, сидел здесь? Но это означает, что он знает о моих подозрениях или даже о моих попытках выследить его.
Генрих расхохотался.
- Успокойся, Джон, - увещевал он меня, всхлипывая и утирая выступившие на глазах слёзы. – Боюсь, что моя затея влюбить в тебя Марту принесла неожиданные результаты. Уж не влюбился ли ты в неё сам? Стоило мне произнести её магическое имя, как ты кинулся ей навстречу. Не подумай, что я имею что-то против. Лёгкая влюблённость и тебе окажет пользу. Вернёшься домой и наконец-то поймёшь, сколько вокруг тебя привлекательных девушек. Может, тогда ты будешь предпочитать их общество, а не общество могильных плит и крестов.
Я начал подозревать, что меня разыграли.
- Так ты её не видел?
Генрих подумал.
- Не могу утверждать, что я её видел. Мне показалось, как что-то промелькнуло мимо двери, и я вообразил, что это сестра. Но я мог ошибиться. Знаешь ведь, как часто нам что-то мерещится. А уж вечером, да ещё когда пора спать и глаза закрываются сами собой, пролетевшая муха покажется прошмыгнувшим мимо верблюдом. Садись и пей свой чай. Он почти остыл, но сегодня мне нравится и холодный. Какое-то у меня чайное настроение, и… нечаянная чашка чая очень мила моему сердцу и… желудку.
Как всегда, его потянуло пустословить, а я гадал, могла Марта пройти по коридору или не могла. Если я упустил возможность не дать ей попасть в лабораторию проклятого «дядюшки» или, о чём я страшился даже подумать, на кресло для пыток и завтра она будет измучена и слаба, то мне будет трудно найти для себя оправдание. Но если мой друг обманулся, приняв случайную тень за человека, и Марта ещё не покидала своей комнаты, то она и не покинет её, потому что я этого не допущу. После испытанного отчаяния моё тело стала сотрясать дрожь, а бешеное биение сердца заставило бы побледнеть любого врача.
- Что с тобой, Джон? – испугался Генрих и вытянул у меня из рук полупустую чашку, которую я держал у губ неизвестно сколько времени. Помню, что остатки чая плескались на дне, выдавая, как сильно у меня трясутся руки.
- Зря я предложил тебе чай, - пожалел мой друг. – Говорят, он вызывает возбуждающее действие, хоть я этого никогда не ощущал, а тебе было бы полезнее выпить какой-нибудь успокаивающий отвар. Из-за наших поисков сбежавших мумий и привидений ты сам не свой. Пора это прекратить, иначе твоё воображение доведёт тебя до сумасшествия. Отныне никаких тёмных помещений! Гуляем только по хорошо освещённым местам, любуемся на красоты природы и каждый услышанный тобой стон объясняем кознями кошек… А всё-таки интересно, зачем дяде кошка с какими-то необычными внутренностями? А может, это кошка необычная, а её внутренности самые что ни
