задуши меня. Просто сделай это. Чего ты ждешь?... Молчишь?... А! Поняла. Ты не просто маньяк. Ты извращенный маньяк. Тебе важна прелюдия. Долгая! А потом сладостный конец.
- Вы все неправильно поняли.
- Помогаешь достать веревку женщине, которую, как говоришь, любил когда-то. Но прежде душу из нее вынешь, перепишешь жизнь, и только потом с ней покончишь. Может, ты еще и петлю на шею накинешь? Получаешь удовольствие? Как тебе больше нравится? Ты садист? Ну, давай же. Тебе и веревка не понадобится. Смелее! А знаешь, я даже не буду сопротивляться.
- Будете, мадмуазель.
- Значит, я не ошиблась?! Как интересно… Последняя ночь с маньяком! Какой достойный финал - видела бы меня сейчас моя матушка, - и она засмеялась. А в смехе этом не было ни капли страха, но было нечто зловещее, обреченное.
- Все не так. Напротив – я хочу вам помочь. И уверен, что ответив на мои вопросы, вы не захотите с собой кончать. Я в этом убежден. Вы не все про себя знаете, мадмуазель Софи. Про жизнь. Про этот мир. Он проще, лучше, чем вам кажется. Примитивнее, но лучше. Только не надо близко приближаться к солнцу – можно опалить крылья. Жизнь – она здесь – внизу.
- Маньяк-философ! Ну-ну! Продолжай свой ритуальный танец! Или как там это у вас называется?
- Хорошо. Я продолжу… Продолжу…
Он на мгновение задумался и снова заговорил:
- Задам, с позволения, один простой вопрос. Как такое могло случиться?
- Что?
- Я вообще не понимаю, как подобное могло произойти. В наше время женщине быть скульптором – нонсенс, дурной тон. Что это – ошибка юности, плод детской фантазии?
- Тебе не понять.
- Почему?
- Ты научился только уничтожать. Потому тебя здесь и заперли. Скольких ты убил? Создавать не пробовал?
- Громкие слова, мадмуазель. Просто слова.
- Для тебя да.
- Кому нужно это ваше “создавать”? Будь иначе - вы не сидели бы в ожидании веревки, которую желаете накинуть себе на шею. И вы знаете, что я прав. А правда эта сводит вас с ума. Верно? Создавать! То, что вы делали многие годы, оказалось никому не нужным. Или я ошибаюсь?
- Не знаю. Теперь я уже ничего не знаю, - устало прошептала она, потом резко добавила: - Решил убить не только меня? Тебе этого мало? Хочешь расколоть и мои работы? Не трудись – я их уже сама разбила. Но, это не твое дело. Не трогай осколки моих скульптур, невежда! Не про твою честь!
- А я говорил, что вы будете сопротивляться. Вот вы уже защищаете ту бессмыслицу, на которую потратили столько лет. Вы же сами разбили свои скульптуры! Так будьте честны.
Она промолчала. Было видно, как тяжело ей дается этот разговор. После этих слов женщина обмякла и теперь безвольно смотрела сквозь стену в никуда. Ей было все равно. Ее избавление сидело напротив, продолжало говорить, продолжало тянуть время, которое для нее стало бесконечным, бессмысленным, невыносимым. Думала она только об одном – когда же всему придет конец? Утешало одно - он все сделает сам, и не нужно будет брать на себя грех. А еще знала, что, пожалуй, этот идиот, маньяк без смирительной рубашки абсолютно прав.
- Вы даже себе признаться в этом не хотите, - продолжал он. - Поверьте, если вы согласитесь, если выкинете из головы бред, которым заполнили свою жизнь – сразу же излечитесь. Станете нормальным человеком… Молчите?
Но ей было все равно. Что бы сейчас он не говорил – нужно подождать. Осталось немного. Одно знала точно – скоро кошмар закончится. Произойдет все этой же ночью. А завтра она покинет больничную палату навсегда, и думать больше не хотелось ни о чем. Пусть этот влюбленный сумасшедший убийца изощряется. Пусть поносит ее скульптуры. Все пустое. Нужно лишь подождать…
- Понимаю, не хотите меня слушать. Послушайте других…
И тут она вздрогнула.
- Что за голоса? – воскликнула она.
- Голоса?... Вы что-то слышите?
- Да… Это же моя мать. Как она здесь оказалась? А с ней отец! Но это невозможно. Он ушел из жизни год назад... Это точно он!
Женщина была потрясена. Ей казалось – что теперь сама по-настоящему сходит с ума, но трезвый разумный голос вдруг спросил:
- Мадмуазель Софи, вы сегодня ели?
- Что?... Не поняла?!
- Вы когда ели в последний раз?
- Не помню… Причем здесь это?
- А из этого графина вы пили?
- Наверное, да, пила… Снова они. Я слышу их… Что налито в этом графине?
- Все просто. Медсестры разбавляют воду успокоительными. Поскольку вы пили ее на голодный желудок – у вас галлюцинации. Такое бывает, это нормально.
- Дьявол. Снова они. Ты слышишь?... Я вижу их!
- О чем они говорят?
- Ругаются…
И вдруг из стены появились две фигуры. Впереди бежала женщина, а следом гнался мужчина. Занавеска от неожиданности под сильным порывом ветра подлетела до потолка.
- Стой! Куда? Остановись, я сказал, старая дура! – прорычал мужской голос.
- Иди к своим чертям, старый козел! – парировал ему женский.
- А ну-ка стоять!
- Хватит меня преследовать. Хватит уже!
С этими словами пожилая дама в ночной сорочке остановилась, обернулась и зло уставилась на мужчину. Он был в черном костюме, в шикарном галстуке, а под ним виднелась белоснежная рубашка. И только белые тапочки не вязались с этим строгим нарядом. А женщина с ужасом и мольбой на него смотрела, продолжая говорить:
- Оставь меня в покое.
- Нет.
- Почему?
- Ты знаешь.
- Чего ты от меня хочешь?
- Ты зачем отправила туда Софи?
- Я тебе уже говорила. Я каждую ночь тебе это говорю. Сколько еще ты будешь ко мне приходить? Мало издевался при жизни?
- Так, послушай... Стоять, я сказал!... Я прошу об одном - моей девочке плохо. Ты понимаешь, плохо. Верни ее домой. Дай ей нормально жить. Она совершенно здорова.
- Здорова? Говоришь – здорова? Она ненормальная. Она жила в подворотне, в склепе, заставленном камнями. Она была похожа на скелет, когда Пьер ее нашел.
- Ну и что? У нее был сложный период. Он закончился – уже год прошел. Тебе врач еще несколько месяцев назад написал. Что – нет? Он просил забрать ее домой.
- Она снова окажется в подворотне!
- Это ее выбор.
- Нет, не ее. Твоя дочь – позор для нашей семьи.
- Это и твоя дочь.
- Она шлюха. Уличная девка. Подстилка для своих лепил. Она чуть не родила выродка от какого-то старика.
- Это не старик, а великий скульптор.
- Это не скульптор, а развратный тип, которому все равно с кем спать – главное удовлетворять свою похоть. А она его подстилка. Родила! А что потом обо мне говорили бы люди! Хорошо, что Пьер вмешался - избавил от позора.
- Это не ваше дело. Это ее жизнь! Это был ее ребенок!
- Ты сделал ее такой! Ты потакал. Учителей к ней водил. Из-за тебя она опустилась на это дно. Мне не нужна такая дочь.
- Ты должна ее забрать! И надо же, какой цинизм - упекла ее в психушку всего через неделю, как меня не стало, – взревел мужчина. - Забирай ее оттуда!
- Никогда. Слышишь, никогда! Она останется там навсегда. Там ей и место.
- Ну, хорошо, старая дура. Я приду к Пьеру. Я все то же ему скажу, где бы он ни находился! Какое право вы имеете так поступать с моей дочерью?
- Это и моя дочь. Она сестра своего брата – твоего сына, уважаемого человека, дипломата. Только нам теперь решать, как с ней поступать. И оставь нас в покое. Больше не приходи. Слышишь!? Не приходи. Видеть тебя не могу!
И тут мужчина в черном костюме в бессилии взревел:
- Не то, что приходить – я тебя придушу, старая мегера. Я тебя сейчас носом в подушку…
Он кинулся к женщине, но проскочив сквозь нее, оказался в противоположном конце комнаты. А та захохотала.
- Что? Да? А ну, давай. Попробуй еще разок. Руки коротки? Всю жизнь надо мной издевался, проклятый самодур, снова решил взяться за старое? Кто теперь тебя слушать будет, старый козел?! Ненавижу тебя. Ненавижу. Ты кошмар всей моей жизни. Мало издевался? Теперь отдохни - руки коротки. И не приходи. Видеть тебя не могу!
Мужчина пришел в себя от недавнего приступа ярости, поправил костюм, галстук, и тихо, но четко произнес:
- Кошмар жизни - говоришь? Видеть не можешь? Раньше ты мне такое сказать не решалась. Ну, так знай, дорогая жена, теперь я буду твоим кошмарным сном.
- Нет! – взмолилась женщина в ночной сорочке.
- Да. И пока ты не освободишь мою девочку, я буду приходить к тебе каждую ночь.
- Мерзавец!
- Да. Буду. По несколько раз за ночь. Руки коротки, говоришь? Увидишь. Спать разучишься. Будешь бога молить, чтобы он тебя быстрее ко мне отправил. А тут уже я с тобой разберусь! Руки коротки?
- Проклятье.
- Да, проклятье. Твое проклятье! Забери ее оттуда! – снова закричал он.
- Нет!
- Куда пошла?
- Оставь меня!
- Стоять, я сказал! А ну, стоять! Вот, старая дура! Я тебе покажу - руки коротки. Устрою такое! От меня не убежишь.
Две фигуры скрылись в противоположной стене, но еще долго были слышны их голоса.
- О, господи! – прошептала Софи, - она никогда не заберет меня отсюда. Письмо дошло. Никогда… Даже мой умница, мой любимый братец на ее стороне. Какой кошмар!
Она замолчала, ее собеседник тоже не проронил ни слова. Он учтиво молчал. А Софи стеклянными глазами смотрела сквозь стену, куда только что исчезли две тени - два человека, бывшие когда-то ей самими близкими на земле. И тишина. Кромешная тишина, в которой можно было расслышать прерывистое дыхание Софи. Она была потрясена, не в силах вымолвить ни слова. Ее собеседник внимательно наблюдал за женщиной, видя, как она взволнована. Его лицо ничего не выражало. Оно, как маска, застыло без признаков жалости и сострадания. И какое-то время он беспристрастно за ней наблюдал. Наконец заговорил спокойным, легкомысленным и немного веселым голосом, словно ничего не случилось.
- Так вот, кому нужно сказать спасибо? Оказывается, во всем виноват почтенный папочка. Это он поддерживал ваши начинания.
- Не смей говорить так о моем отце, - устало произнесла Софи. - Ты ничтожество и ничего не понимаешь. Он любил меня. Он единственный, кто меня понимал! – она уже очнулась от видения, которое ее потрясло, и вдруг в ужасе посмотрела на незнакомца:
- Ты все слышал? Как такое возможно?
- Нет, не слышал - такое невозможно. Я уже говорил, что люблю вас. Слышали все вы. А поскольку участь ваша мне не безразлична - я хорошо вас чувствую и понимаю. Просто услышал ваши мысли - такое бывает в этих стенах. Все можно было прочитать на вашем лице, мадмуазель Софи.
- Тоже пьешь из такого же графина?
- Случается, - скромно ответил он, но сразу же энергично продолжил:
- Значит вы дочь своего отца. Понятно. Он вам всегда и во всем потакал. Непонятно другое - как юная девочка, родившаяся в семье, где никто не имел отношения к искусству, могла взяться за столь странное занятие? Как ей в голову такое могло прийти? Не расскажете?...
- Нет, - тихо ответила Софи.
- Почему?... Молчите? Вы у себя отбираете время. Вы же хотели все закончить быстро?
- Мне все равно. Говори, что хочешь, полоумный. Мне все равно…
- Не расскажете. Хорошо. Тогда попробую я сам... Сам… Сам…, - эхом певуче повторил мужчина. Потом он встал и бодро зашагал по комнате, а занавеска в такт его шагам, затрепетала, словно аккомпанируя.
– Но, коль скоро вы молчите – дальше я безответственно фантазирую. Уж простите меня. Итак. Итак… А может быть, ваш отец работал на каменоломне? Да. Именно! Там ворочал тяжелые глыбы. Это был тяжелый унизительный труд. А, возвращаясь домой к семье, детей своих приучал к такой же участи, готовя их к самому худшему. Рассказывал им обо всем, когда садился за обеденный стол, и перед ним ставили нехитрую похлебку и тарелку с луковым супом. И так каждый
