Браслава, разрушающей все надежды на благополучный исход от столкновения с ней, Данфорт мертвенно побледнел, почему-то уверенный в том, что столкновения именно с этой, определённо чугунной головой, ему не избежать.
«Разделяй и властвуй. Я поняла, чего ты тут добиваешься», – сжав, что есть силы подлокотники кресла, что было трудно сделать в виду их обширности, леди Брань ненавидяще посмотрела на Шиллинга. Но вице-президент Шиллинг так увлечён собой, что не видит всех этих мысленных метаний и физических – под собою на креслах, терзаний присутствующих чиновников.
– Господа. Я обращаюсь к вам, как к защитникам и последней опоре страны, а не как к тем, придуманным средствами массовой информации стереотипным персонажам, чья не сменяемость, не самих лиц, а именно персоналий – одних и тех же серых лиц людей в тёмных костюмах – с каждым годом становится всё явнее и крайне очевидной. И пора бы нам признать, что временные разбавления и вливание новых лиц в сплоченные собой ряды истеблишмента, уже не приносят каких-либо выгод и уже не даёт обмануть избирателя. Ведь при всём при этом, главная линия партии так и остаётся прежней. – Шиллинг внимательно посмотрел на притихшие или вернее сказать застывшие в мрачности лица конгрессменов, чья влиятельность, как раз и зиждилась на знании внутренних рычагов и правил работы системы существующей власти.
– Да-да. Это всё так. – Не сводя своего взгляда с конгрессмена Руби, как бы вступая одновременно в мысленный и голословный спор с этим видным конгрессменом и почти что однопартийцем, заговорил Шиллинг. – И кем бы мы или другие представители народа не были – от первых непререкаемых как сама истина авторитетов, до последних подонков (Шиллинг во время своего переходного озвучивания этих ступеней народных доверителей, выразительно перевёл свой взгляд с Руби на генпрокурора Снайпса, чем заставил последнего взмокнуть от такого неприкрытого намёка) – мы все есть часть единого – системы. И единственное что, система и значит и мы, как часть её, не приемлет, так это то, что может привести к слому самой системы построения властных взаимоотношений. И, конечно, системе, для того чтобы она как можно дольше сохраняла свою устойчивость и функционал, требуется чтобы она время от времени обновлялась, а для этого иногда приходится прибегать не к стандартным способам работы по обновлению системы, как например, ставить во главе системы не системных лидеров. Но это решает только часть задач. – Шиллинг как-то тяжко вздохнул.
– Сейчас же система переживает самый свой большой кризис из всех какие были, и для выхода из него нам требуется нечто больше, нежели замена одного декоративного лица на другое (присутствующие в зале даже внутренне ахнули). И нам для спасения самой системы нужен новый системный подход к решению этой проблемы. А в этом мы всегда были лучше всех и впереди планеты всей, и я думаю, что мы обязательно найдём выход из этого образовавшегося тупика. – Шиллинг сделал паузу и со вздохом внезапно проговорил. – И знаете, какой главный вывод из всего этого? Нам нужно перестать оглядываться назад и жить прошлым. А для этого нужно принять те новые правила игры, которые нам диктует новое время. – Покрасневший Шиллинг вздохнул (ему видимо с трудом всё это говорилось) и под шум нервно зашевелившихся задов заседателей, которые так бурно переваривали всё им сказанное, взяв бутылку со стола, налил себе в стакан воды, после чего под взглядами сидящих жадно выпил и, поставив стакан на прежнее место, внимательно посмотрел в зал.
Ну а там смотри не смотри, а первое на что натолкнёшься, так это на суровые и частично мертвые взгляды уже засомневавшихся в твоей адекватности представителей власти, где особняком ко всем и в особенности к самому Шиллингу находилась госсекретарь Брань, у которой на всё сказанное Шиллингом, само собой имелось своё отличное мнение. Так что не было ничего удивительного в том, что и сейчас леди Брань, с нескрываемым – уголки её губ вытянулись в саркастическую ухмылку – выражением своего отношения ко всему сказанному вице-президентом, посматривала на него с высока (а ведь дылда-Шиллинг был гораздо её выше; и даже сидя) и определённо уже имела что сказать в ответ.
«Скажи ещё, что всё новое, это хорошо забытое старое», – проговорила про себя эту заезженную, столь себе ненавистную истину леди Брань (для неё любое упоминание возрастного слова коробило душу – это был её своего рода политкорректный подход к данной категории значимых слов). «А ведь это путь к диктатуре. И оглянуться не успеешь, как упразднят сенат, оставив за ним чисто представительные функции, после чего и до тирана Цезаря не долго», – а вот от этих своих мыслей, леди Брань стало как-то уж совсем не по себе (леди Брань была ни одна из многих властных леди, а также не лишенных докторских степеней конгрессменов, для которых исторические параллели было не пустым звуком – она была самым верным последователем веры в историческую миссию новой священной римской империи, которую олицетворяла та страна, во главе которой она стояла. К тому же именно на фундаменте мысли и структуре древнеримской империи и была построена модель этой новой империи). Что заставляет её по новому, но с прежним неприятием посмотреть на пока ещё вице-президента Шиллинга, который сейчас для леди Брань виделся в ореоле славы, пока что только римского легионера. И этот легионер, дай ему только полномочия и волю, вполне может переродиться в своего местечкового Цезаря.
«Только через мой и …труп», – сжав, что есть силы пальцы своих рук, леди Брань решила до последнего своего и ещё некоторых неназванных ею лиц издыхания, отстаивать идеалы демократии. Правда при этом забыв о том, что в том самом хорошо забытом старом, Цезарь представлял ту же что и она партию популяров, тогда как его противники, в числе которых нынче числился Шиллинг, относились к партии традиционалистов во главе с Катоном. Впрочем, сам Шиллинг не спешил, а может и не мог так далеко заглядывать и поэтому все эти вполне фантастические фантазии госпожи госсекретаря Брань, для него пока что были только из рода глубинных фантазий и он пока что при взгляде в зал, опирался только на местные, а не исторические реальности.
Так при взгляде в зал на других участников заседания, как только сейчас заметил сам Шиллинг, то у него появились последователи, что обрадовало и прибавило ему самообладания. Так вслед за ним к своим стаканам потянулись руки нескольких вспотевших от слов Шиллинга генералов во главе с Браславом (но ладно бы один Браслав, с ним и так всё понятно, но когда в таком ключе одновременно действует группа лиц, то это всегда тревожно видеть и понимается только так – они все за одно и, пожалуй, уже сговорились действовать сообща). И вот в этом-то движении рук к стаканам генералов, как раз многие и увидели проявление ими поддержки вице-президента Шиллинга.
«Силовики на стороне вице-президента», – стиснув зубы и частично прикусив от злобы губы, принялась производить расчёты и свои тактические расклады госпожа госсекретарь Брань.
«Вот тут-то твоё истинное лицо не системщика и нарисовалось», – в свою очередь генпрокурор Снайпс в словах Шиллинга увидел проявление самого страшного в их рядах преступления – отступничества от системных правил.
«Да это ведь явная провокация, рассчитанная на то…», – но видимо эта задуманная Шиллингом провокация была столь хитроумна, что советник по национальной безопасности Макмастер, не смог сформулировать на кого она была рассчитана – а говорить, что на таких дураков как он, он не решился (Макмастер ещё не такой самокритичный генерал).
«Ничего. Нам есть ещё, что им всем противопоставить. Спецслужбы пока ещё на нашей стороне», – подумала госсекретарь Брань и с уверенностью посмотрела на всегда её поддерживающего директора ЦРУ Гилмора. Но на этот раз к потрясению леди Брань на лице Гилмора в ответ на её взгляд нет ни тени улыбки, да что там улыбки, этот христопродавец и подлец Гилмор, который практически всем ей обязан, своими маленькими глазками, словно боится на неё посмотреть, бегает из стороны в сторону и даже пытается отвести от неё свой взгляд. Отчего госпоже госсекретарю Брань становится до нестерпения душно и трудно дышать, а также ко всему этому, нестерпимо хочется пить. И она сама того не ожидая, тянется рукой к бутылке с водой, наполняет свой стакан ею и после того как выпивает, вдруг видит перед собой улыбающееся лицо этого подонка Гилмора, который незамедлительно и удовлетворённо кивает ей, и теперь уже сам выпивает вслед за ней наполненный водой стакан.
И теперь госсекретарь Брань уже и сама не знает, на чьей стороне она сама и этот Гилмор, которого возможно на эту демонстративную поддержку вице-президента, как раз и спровоцировала она сама (а может и он сам, используя свои секретные психологические наработки). Но судя по радостному лицу вице-президента Шиллинга, принявшего это всё на свой победный счёт, это уже не важно и, Шиллинг воодушевившись такой выразительной поддержкой, вновь взялся за своё – говорильню.
– Что ж, я прекрасно понимаю все ваши опасения. – Улыбнувшись, заговорил вице-президент Шиллинг. – Ведь чем ближе к тебе находится человек или тот же народ, то тем больше между ними возникает трений. Это как закон физики, который действует вне зависимости от наших желаний. И пренебрегать которым было бы просто глупо, а вот использовать его в своих целях и интересах, то это отвечает дальновидности того же политика. – Вице-президент Шиллинг так широко и главное, столь масленно расплылся в своей, теперь до тошноты противной улыбке, что ни у кого из присутствующих здесь людей не возникло сомнений в том, кого Шиллинг считает дальновидным политиком, а кого, то есть всех остальных, даже и не пойми за кого считает или принимает.
И хотя для многих, а для некоторых в особенности всякие там науки, в том числе и упомянутая Шиллингом физика, так и осталась за пределами своего понимания, всё же всем находящимся в комнате, почему-то стало обидно слышать такие утверждения в свой адрес. Так мистер Руби – представитель одной из самых важнейших партий конгресса – несмотря на то, что Шиллинг таким намёкливым образом выделил его из всей сидящей массы людей, всё же несколько надулся от такой предвзятости к себе. «Если законы природы действуют сами по себе, то какое мне до них дело. Да и вообще, науками пусть учёные занимаются, а не политики. Зря мы что ли выделяем им деньги из бюджета», – мистер Руби таким образом частенько умело крыл своих оппонентов, решивших указать на его ошибочное мнение насчёт работы некоторых физических законов.
И каждый (кроме, конечно, Шиллинга) вдруг бесконечно сильно захотел на Шиллинге продемонстрировать своё отличное знание того же закона всемирного тяготения. Которому, как все присутствующие единодушно решили, из-за своего повышенного самомнения, не совсем приземлённо подчиняется слишком оторвавшийся от земли Шиллинг.
«Да если хотите знать, то у меня из всех здесь присутствующих самая большая физика тела», – генерал Браслав игрой своих могучих мышц, прямо-таки указывал, что если
