паузу.
И это понятно, ведь когда речь заходит о жертвах и о жертвенности, то каждый начинает на себя примерять шкуру жертвы, в которую его, правда, только по его одному мнению, вскоре и определят – а когда ты в этом мире никому не веришь и не привык доверять, то внутренний голос есть первый советчик и тот аргумент, которому трудно не верить, даже если он слишком уж мнителен насчёт себя. При этом когда ты себя считаешь, хоть и не совсем невинной жертвой тех же наветов, всё же всё это вокруг тебя окружение, не просто овечки и даже не просто волки, а матёрые волчища. Так что основания для того, что в случае не благоприятно сложившихся в твою сторону обстоятельств, тебя постараются сожрать, вполне имеются. И значит, вероятность стать жертвой, хотя бы тех же обстоятельств, всегда есть.
– Значит так. – Жёстко озвучил себя вице-президент Шиллинг. – Президент, как бы это фантастично не звучало, решил строить нашу будущую совместную работу на принципах игры в выбывание. Так теперь перед каждым из вас, в зависимости от вашей специализации, будут поставлены свои конкретные задачи. И тот, кто не справится с ними в срок, будет терять своё место за этим столом. Что вы или вернее те, кто останется за этим столом, периодически, на следующих заседаниях об этом и будет узнавать.
– Что? Как это? Ничего не пойму? Что за игры такие? – гул вопросов накрыл общий, как оказывается такой всеми любимый стол. Хотя, пожалуй, стол был всего лишь приложением, а вот мягкий стул или тоже кресло под собой, как раз и служил тем источником такого их вопросительного вдохновения.
– Мистер президент сказал, – Не теряя время на объяснения, да и вообще не теряясь, а следуя чётко задуманному плану, Шиллинг продолжал обескровливать и ожесточать сердца заседателей, – что вы теперь можете вполне открыто работать, не прикрываясь мифическим мнением избирателя или той же, всегда сзади за вами стоящей и лоббирующей свои интересы партии – их тоже коснётся своя игра на выбывание и каждый из вас, теперь воочию сможет убедиться в том, кто на что способен. И можете на этот счёт не беспокоиться, всё будет происходить, как и должно быть, по демократическим правилам. – Шиллинг замолчал, дав конгрессменам и генералам время поволноваться, и осознать себя в новом качестве, не решателей судеб, а всего лишь её исполнителей или того хуже, подмастерьев. Что всегда очень сложно сделать и для таких людей часто неприемлемо, и обязательно вызывает у них, если не явную, то скрытую агрессию.
Правда устоявшийся в этих властных кабинетах дух рационального подхода ко всему, даже к тому, к чему лучше близко на дух не подходить, можно сказать, как раз и не дал вырваться наружу всей этой агрессивности – ведь невыдержанность, может быть признана за твою слабость и ты первым будешь на очереди на вылет. Так что лучшим вариантом поведения будет, для начала выждать, присмотреться и уже после делать какие-либо выводы. Хотя некоторые персоналии, будучи натурами более любопытными, нежели кто-либо из присутствующих здесь, совершенно не собираются молчать и, понизив голос до хриплоты – а может это у них горло пересохло от ярости – задаются вопросами.
– Господин вице-президент. – Взяла слово госпожа госсекретарь Брань, явно видя, что Шиллинг что-то недоговаривает. – А как же вы? – И, пожалуй, этого хватит для того чтобы все присутствующие и даже самые далёкие из них поняли, что и на кого намекает в своём вопросе госсекретарь Брань, задавая этот вопрос Шиллинг. И тут уж нечего ссылаться на свою исключительность, которая в этих высших кругах имеет совсем иное, навылет значение. Что вполне понимаемо Шиллингом, и он совершенно не собирается (и правильно делает) обособлять себя от высшего властного общества (тогда кем он будет?) и, саркастично улыбнувшись леди Брань, которая решила на такой провокационной мелочи его подловить, ответил ей и всем:
– А чем я лучше вас. Это касается и меня. – Что и говорить, а прозвучавшая в словах Шиллинга самокритичность, определённо понравилась части присутствующего истеблишмента, который невольно потянулся в сторону вице-президента, чтобы выказать свою готовность оставаться за этим столом как можно дольше. – Президент через меня будет отдавать те самые, особо значимые указы, а я буду доводить их до вашего сведения. И оттого как вы будете справляться с ними, как раз и будет зависеть моя эффективность работы на этом моём месте. Впрочем, – Шиллинг посмотрел на госсекретаря Брань, – вы можете выразить несогласие, а некоторые, пожалуй, уже внутренне не согласились с предложенным президентом принципом работы, который он, как бизнесмен в душе, назвал оптимизацией рабочего процесса. После чего можете даже выйти к прессе и, забыв о государственной тайне, оповестить её о том, что же делается в самых секретных кабинетах администрации. «Мы там играем в игры в вышибалы или на выбывание», – можете заявить прессе, если не желаете стать посмешищем для …но только не для спецслужб. – Закончил говорить Шиллинг, почему-то посмотрев на генпрокурора Снайпса. Но генпрокурор даже и не думал о чём-либо таком, ведущим к разговорам не только по душам, но и под присягой, и поэтому ответно посмотрел с непроницаемым выражением лица.
– Но где же президент? – вдруг всех прервал резкий выкрик так нервно озадачившейся этим вопросом госсекретаря Брань, которая между тем, как никто другой из здесь сидящих и не сидящих, должна была знать местонахождение президента (а это говорило о многом).
– А вы разве не знаете? – наклонившись над столом, с хитрым прищуром спросил госсекретаря Брань Шиллинг. И все увидели в этом его вопросе нечто большее – вопрос о профпригодности госсекретаря Брань, на чьё тёплое место, у Шиллинга и всех здесь сидящих власть облечённых людей, имелись свои благодатные планы.
– Президент…– дергано проговорила пока что госпожа госсекретарь Брань.
