Место встречи – ситуационная комната.
– Ничего нового. – Глядя на то, как председательствующий на совещании вице-президент Шиллинг, занимая своё председательское место, ставит перед собой на стол принесённый с собой небольшой глобус, еле слышно проговорила леди госсекретарь Брань.
Госсекретарь Брань, как и все здесь присутствующие высокопоставленные чиновники, была в числе тех избранных, кто по долгу своей службы часто присутствовал в этой «ситуационной» комнате, названной так, по той же заключённой в её названии причине необходимости поиска выхода из создавшейся, всегда почему-то чрезвычайной, а не как всем здесь присутствующим желалось бы – по радостной причине.
– Что вы имеете в виду? – заинтересованно спросил госсекретаря Брань, нуждающийся (по причине утраты самоуверенности) в поддержке, пока ещё новичок здесь, подкативший к ней на кресле на колёсиках недавно назначенный генпрокурором мистер Снайпс. Впрочем, на таком же, как и у всех здесь в комнате, за общим столом сидящих в первых рядах людей.
Что же касается внутреннего интерьера этой секретной комнаты, то в ней ничего необычного не было. Так в середине комнаты, на всю её длину был установлен продольный стол, за которым и помещались основные действующие лица. Сбоку от самого стола, на стене был подвешен большой экран для видео присутствия какого-нибудь востребованного сейчас здесь, но пока удалённого лица, вдоль же его сидели всё больше центральные фигуры президентского аппарата, ну а во втором внешнем ряду, состоящем из приставленных к стенам стульев, сидели всё больше консультативного характера, вспомогательные и второстепенные люди и советники.
– Всё очень просто. – Откинувшись головой на мягкое кресло, проговорила леди Брань. – Это такой психологический приём по выпуску накопившейся нервозности. Когда внутренняя ситуация в стране не складывается, как того хотелось бы, то легче всего перенаправить внимание на внешнее – начать без конца крутить глобус в поисках того, на ком можно выпустить пар.
– И что, получается? – спросил её генпрокурор Снайпс.
– А вот как только он начнёт выкручиваться, то об этом мы тотчас и узнаем. – Усмехнувшись сказала леди Брань, после чего наклонилась к столу и сделала какую-то запись в лежащей перед ней на столе развёрнутой тетради. На что генпрокурор Снайпс, будучи натурой любознательной, что и позволило ему занять столь высокий пост (правда его любознательность часто его заводила не туда, куда следует – а зачем ему тогда задаваться таким нелепым вопросом о своей, как генпрокурора необходимости присутствовать на столь секретных, касающихся нацбезопасности совещаниях? Разве непонятно, что правительство призывая его в свои ряды, тем самым хочет показать, что оно подходит к решению всякой международной проблемы с позиции закона. «Но ведь прокуратура занимает позицию обвинения, а где тогда спрашивается представитель стороны защиты?», – такое(!) спросив, как всегда генпрокурор проявит свою нелепую в этих стенах любознательность) чрезвычайно заинтересовавшись тем, что же интересно такого записала в своей тетради леди Брань, попытался было заглянуть туда через её плечо. Но леди Брань, для которой конфиденциальность не пустое слово, закрыв тетрадь рукой, быстро пресекла попытки генпрокурора нарушить её право на личную жизнь.
– Мистер генпрокурор. – Боковым зрением посмотрев на генпрокурора, тихо и как-то даже задушевно проговорила леди Брань. – Без соответствующего вашим намерениям ордера, я ничем не смогу вам помочь. Так что вам остаётся только догадываться о том, что я тут написала. Ну и заодно о моих намерениях насчёт вас. – Насколько можно, до степени вибрации тихо постучав пальцем руки по подлокотнику своего кресла, одарив Снайпса мимолётной улыбкой, сказала леди Брань.
«Так она же со мной заигрывает!», – сражённый наповал улыбкой леди Брань и последующим своим озарением, генпрокурор Снайпс одновременно вспотел и замёрз от всех этих сулящихся перспектив с леди Брань, при виде которой и так сердце холодком страха обдаёт, а тут ещё такие нескромные, с выходом на полнокровную близость предложения. С чем он и провалился в глубину своего кресла, чтобы там домыслить случившееся.
«Но я ещё так молод». – Попытался про себя разубедить злодейку судьбу, которая таким страшным способом решила отбалансировать его редкую удачливость по жизни – он самый молодой генпрокурор в истории страны.
– Ты же сам знаешь, что всё в этой жизни относительно. – Сам же себе контраргументировал, уже понявший безнадёжность своей позиции генпрокурор Снайпс.
– И что, смириться? – Снайпс сделал попытку докричаться, ну или хотя бы дозваться до тех сил внутри себя, которым больше нравится он сам, чем страшная и старая как смерть леди Брань – поэтому они, его силы, и не позволят случиться неизбежному. Но как им подспудно уже предчувствовалось, все эти силы остались глухи к его призывам, а вооружившись здравомыслием и честолюбием, начали убеждающее нашептывать ему обратное.
А ведь этому, пожалуй, было своё объяснение – такой грозный к преступникам генпрокурор Снайпс, при виде которого в чёрной мантии, коррупционеры сразу же теряли самообладание и частично полные страха штаны, признаться честно, то по дороге к этой вершине прокурорской власти, несколько подрастерял независимость своего суждения. И он частенько сталкиваясь с самой обычной в такого рода делах дилеммой выбора, переступить себя и тем самым переступить следующую, ведущую вверх ступеньку по карьерной лестнице или остаться самим собой и на прежнем месте, то выбирал самое ненужное и одновременно нужное для карьеры – самого себя, через которого и переступал. Правда, на самых последних ступенях, он уже об этом не задумывался, а с лёгкостью переступал через себя. Так что этот крик его души, даже как-то странно было слышать. С чем вскоре и сам генпрокурор Снайпс согласился и принялся, поглядывая исподлобья на леди Брань, искать для себя выгоды из своего полузависимого положения и предполагаемого будущего с ней сотрудничества.
«М-да. Видок, честно сказать, на любителя». – После небольшого обзора леди Брань, генпрокурор Снайпс вздохнув, вынужден был признать, что он как бы не старался быть не придирчивым, но всё же он далеко не тот любитель, на чей эстетический вкус могла бы рассчитывать слишком невкусно и сухо выглядящая леди Брань.
– И откуда у этих старых, что за страшных дев, такая тяга к молодым и симпатичным генпрокурорам? – Снайпс вдруг вспомнив о том, как он отвергал множество лестных предложений, от куда более симпатичных и одним только молодым возрастом, соблазнительных, осуждаемых им преступниц, про себя вновь сорвался на ожесточение в отношении леди Брань. – Хотя, возможно, ответ на этот вопрос как раз кроется в том, что я генпрокурор, то есть та часть закона, которая выступает с позиции осуждения. Ну а такие поступки этих облачённых властью и красотой на любителя (я что, Пикассо какой-то!) дам, нередко вызывают осуждение. Вот они и стараются с этой стороны убрать угрозу. – Генпрокурор Снайпс бросил ненавидящий взгляд на леди Брань и, взяв стола свою рабочую тетрадь для записей, принялся ожесточённо черкаться в ней.
«Одного уже можно сбросить со счёта, если он, конечно, не хочет пойти на комиссию по этике; а нечего было так соприкосновенно близко, подкатывать на своём кресле к моему», – улыбнулась про себя госсекретарь Брань, таким образом начав собирать свою коалицию против другого центра силы во главе с вице-президентом Шиллингом. «Не единством мнения мы едины, а объединяющим страхом, оказаться в единственном числе», – поразмыслила леди Брань и пока вице-президент накручивает себя, принялась изучать стоящие на столе перед каждым высокопоставленным и, благодаря этому посаженным в мягкие кресла лицам, таблички с именованиями этих лиц.
«Всё-таки эти таблички иногда приносят пользу. Особенно здесь, в этом ограниченном друг друга знающем кругу. – Посмотрев на заплывшее, скорее от беспокойного сна, а не как все здесь присутствующие подумали от беспробудного пьянства, генерала четыре звезды, а дома пять, Браслава, с какой-то странной усмешкой подумала госсекретарь. А вот рядом с ним сидящий директор ФБР Флинт, в этом бесконечно был уверен – бьющий прямо в мозг, исходящий от генерала перегар, он ни с чем не спутает. О чём мистер Флинт давно бы высказал и не в кулуарах, а во всеуслышание, но ему в последнее время никто не верит – он сам виноват, а нечего собирать на всех компромат и постоянно выдвигать до чего же неслыханные обвинения. Вот и добился обратного эффекта, и даже больше, против него теперь ведётся служебное расследование. И, пожалуй, все здесь сидящие, у которых тоже бывают такие моменты, когда они находятся в такого рода нервном расстройстве, ещё больше на него обозлятся.
– М-да. Твою рожу сегодня без этой таблички и не узнаешь. – Поглядывая на Браслава, продолжила радоваться за генерала госсекретарь Брань. А за кого ей ещё радоваться, если за себя она уже давно не радуется и только переживает («Я вас, сволочи, всех переживу!», – иногда леди Брань заносило, и она слишком сильно и несколько иносказательно радовалась за своих коллег по работе). А ведь у неё уже не осталось никаких радостей в этой жизни – единственная радость, зеркало, последние десять лет, не беря в расчёт успехи пластической медицины, заняло к ней совершенно непримиримую позицию и, несмотря на такую близость и продолжительное знание друг друга, не собирается замалчивать все её недостатки. И стоит только ей, даже мельком заглянуть в него, то зеркало своим, сразу же отражающимся в её глазах приговором: «Тьфу. Глаза бы не смотрели!», – портит ей всё настроение, а она в свою очередь, всем остальным своим коллегам по государственной службе.
А ведь у них, её коллег по службе, из-за всей этой свалившейся на их, иногда и хрупкие плечи ответственности и власти преодолевать эту свалившуюся ответственность, и без её хмурного и что уж умалчивать, частенько паскудного настроения, итак забот полон, полного фарфоровых зубов рот. А теперь ещё из-за этого китайского фарфора во рту, добавилась новая забота – перед комитетом по этике необходимо доказать отсутствие своей симпатии к китайским товарищам и их фарфоровому продукту (нужно, или самому разбить себе зубы и показать, что их качество фарфоровых изделий ни в какой конгрессменский рот не лезет, или показать зубы комиссии по этике, которая сама позаботиться о вас и сама выбьет зубы).
Ну да бог с их зубами, в конце концов, они ведь их не на полку кладут, а значит, у них всё не так уж плохо в сравнении с леди Брань, у которой все зубы были свои и поэтому они, время от время её мучили своим кариесным видом и приступами нервного состояния. А всякая нервность, отдаваясь в её голове, часто приводила леди Брань к несдержанности – да и зеркало опять выкинуло новый фокус, новую морщину – и она крыла своих подчинённых не только словом, но и каким-нибудь запущенным в них канцелярским предметом, ещё недавно стоящим на её столе, а сейчас, и заметить не успела, как он уже уравновесил собой пышную причёску мелкого атташе.
