говорила Юсуман, читая слово «вилка» по буквам, и показывала на первую букву в слове. Иголка, и показывала на вторую букву и так по списку. Ложка. Кастрюля. Арбуз.
А потом целиком.
-Вилка, иголка, ложка, кастрюля, арбуз!
Вот такая умопомрачительная зубодробительная вилка. Откуда у Горячего бралось, терпение только Богу известно, но на «двухтысячный» раз Юсуман вдруг ясно без вилки, иголки, ложки, кастрюли, арбуза, смогла прочесть слово вилка. А потом слово дверь, без доски и веревки, слово крышка без катушки с нитками и розетки. Так постепенно добрались до сложных слов, читали сказки, писали прописью. Через полгода Юсуман читала по слогам, не все конечно понимала до Капитала, слава Богу, еще было далеко, но также, к сожалению, и до волшебного Гоголя и тонкого Чехова, многие слова и выражения Юсуман не могла понять в сферу своего мышления воспитания и еще виденья жизни. Например, как у Пушкина в Царе Солтане могли посадить в бочку и царицу и приплод, Юсуман не понимала, она была согласна на царицу, а про ребенка не понимала. Или как в сказке о Папе и работнике Балде черти могли быть, что-то должны русскому имаму то бишь попу и тому подобное. Еще конечно о браках, почему во всех книгах венчались в церквях, а в жизни в обыкновенных административных зданиях. Горячий объяснял, что в церквях венчались до революции, а все почти книги (настоящие книжки) что они читают, написаны до революции. Ну, Юсуман не знала и не понимала что такое революция, но книги ей нравились, и если книги хорошие, почему сейчас ни так как в них написано. И Горячий рассказывал, а борьбе трудящихся, а свете воцарившимся после революции, а Муста смеялся.
-Вот тебе, доказательство, говорил Муста,- Если даже вот Юсуман складывая дважды два, натыкается на преграды и абсурд вашей революции, что говорить тогда об образованных грамотных людях.
-Где вы были без нашей революции?- загорался Горячий и просил Мусту не вмешиваться в процесс образования.
Если по правде в то время, что Горячий проводил с Юсуман, он забывал обо всем на свете настолько, что однажды, когда он учил Юсуман выводить какую-то букву, Муста спросил, когда произошла Великая Октябрьская Революция, Горячий моргал глазами и с целую минуту не мог понять что Муста от него хотел.
-Вот, видишь, победно восклицал Муста. Какое спрашивается дело до вашей революции, когда ты занят делом. А буквам и того подавно!
Горячий обижался.
-А ты знаешь, что я может, иду в разрез принципам, чтобы с тобой общаться, с таким понимаешь ненавистником коммунизма.
-Дурак, ты Саша! Какие принципы ты слушаешь свое сердце. У сердца один лишь принцип любовь!
Горячий сдвигал брови и просил не мешать им с Юсуман заниматься.
«Какие красивые огромные глаза у этой девушки»- думал Горячий присматриваясь к ученицы. И ругал себя за подобные мысли. У них была разница в пятнадцать лет, не то чтобы начать ухаживать даже, помышлять о чем-либо Горячему казалось преступным, но как бы он не хотел он не мог не начинать грустить, когда думал что все когда-нибудь заканчивается, закончатся их с Юсуман уроки.
-Она тебе нравиться? спросил Муста у друга замечая порой как Горячий смотрит на свою подопечную.
-Что значит нравиться,- словно и не понял Горячий.
-Как женщина!
-Что,- заревел Горячий. Ты это свои султанские штучки брось! Нравиться! Мало кто мне может нравиться.
-Я разговаривал с Юсуман о тебе!
-Ну, ты и свинтус,- закричал Горячий и забегал по комнате. Да как ты смел, какое права имел? Ни когда тебе этого не прощу! Что она сказала?
И это «что она сказала», было так и естественно и после всех озвученных слов и угроз так похоже на любовь, что Муста весело и счастливо рассмеялся теперь наверняка уверенный, что горячий испытывает к Юсуман куда больше чем просто симпатию.
-Она сказала, что ты ей нравишься!
-Так и сказала, - закричал счастливый Горячий.
-Она тебя любит!
-Так и любит. Ты же сказал что нравлюсь!
-Это одно и тоже.
-Эх, и что с того! Разве я смею?!- отчаянно сказал Горячий и в бессилии облокотился на стену.
-Ты знаешь наизусть Капитал, а главного не хочешь узнавать!
-Что же это, по-твоему, главное?
-Счастье, счастье. И того больше ты не только сам будешь счастливым, но и сделаешь счастливым ближнего. Вот о чем нужно кричать во все времена. А вы природа капитала, инструмент воздействия. Ты воздействовал на Юсуман самым лучшим и верным инструментом на свете, теплом своего сердца. Надо быть последним кретином, чтобы не собирать такой великий урожай. Ты думаешь, если ты не стоил бы ее, я с тобой о ней заговорил бы. Ей шестнадцать лет она должна жить и радоваться жизни я не могу ей дать самого главного семьи. Ты будешь ей хорошим мужем. Ты привязался к Фатиме. Я не прощу себе, если хоть вас не попробую сделать счастливыми. Я не знаю, любил ли Юсуман мой покойный брат, но уверен, он будет только за. Я это понял. Тебе это покажется странным, но за два дня до его смерти мы ездили с ним в цирк. Он некогда не был в цирки. Он смотрел на представления, на чудачества клоунов, на гимнастов и радовался и был счастлив как ребенок, а значит, у него было сердце, настоящие сердце, потому что нельзя так если не настоящие сердце. Может, он был лучше всех нас. Он бы не был против. Сделай ее счастливой. К черту Капитал хоть раз послушай, что тебе говорит твое сердце. А я так уж и быть стану снова ходить на ваши собрания!- улыбнулся Муста.
-Что ты за человек! Причем тут собрания! Тут такое!
-Да ты стал чувствовать разницу!- и Муста протянул Горячему руку.
VI
Поженились Саша с Юсуман примерно через полгода. Муста и еще пару приятелей Горячего вот и все гости, что были на скромном вечере у молодых. Первое время молодожены ютились в маленькой комнатки, но потом Муста помог, вступит в кооператив. Конечно, Горячий отвергал какую либо помощь, но мудрый Муста убедил
-Это то немногое что я могу для вас сделать,- говорил Муста. Не лишай меня удовольствия грамма счастья.
А отцу Муста на вопрос как жена и ребенок, отвечал, что хорошо, приехать не могут, заняты похозяйствуй. И так много лет к ряду. Поначалу Муста только и думал, что будет, когда отец узнает. А если Зариф привезет отца к нему, а Юсуман с девочкой у него не окажется. Муста на этот случай придумал с несколько так сказать алиби, а потом понял, что не приедет и что это «все хорошо» будет довольно. Лож мусту не тяготила. О, если он мог забрать у отца еще и сестер, он и про них тоже что-нибудь солгал. В школу они так и не пошли. И только наверно хвала Богу, услышавшему мольбы Муста, он послал девушкам мужей. Живых и подвижных сестер, преученых к нелегкой деревенской работе воспитанных к строгости, как только исполнилась по двадцать лет, друг за другом посватали местные деревенские семьи. Фирдавси был не против. Муста был счастлив понимая, что если сестрам чего-то не удалось в жизни, это не применено удастся их детям. Мальчики Гали пошли в школу. Но что-то страшное творилось с их отцом Зарифом, как будто он все годы к чему-то приготовлялся. Сидел затворником в своем доме и ждал когда пробьет его час, а что час пробьет, он не сомневался. Наверно Зариф согласился быть бессмертным и тысячу лет промучиться, лишь только затем что испытать пьянящий вкус отмщения. Зариф станнит мстить в этом не было сомнений, но как Муста не мог предугадать и больше всего переживал за Галю и подрастающих мальчиков. Братья почти не разговаривали, и Муста понимал, что главная его рана, не прошла ее не излечат годы и если теперь, она как будто зажила это заблужденья, рана нарвет, так нарвет, что от боли и отчаянья не будет спасенья. И то, что все может обрушиться ни только на него, но и племянников и с невесткой больше всего угнетало Мусту. А Фирдавси как будто и вовсе и не собирался умирать и зав се годы, что прожил в России так и не показывался врачам, твердо уверенный, что русские врачи не могут вылечить мусульманина. Когда болели внуки, он лишь по одной причини, соглашался отдать их в больницу, что мать у них была русская, а от суда следуют, что русские врачи, могли залечить болезнь, но и то только на половину.
Муста как исследовало ожидать, рос по карьерной лестнице и уже через каких-то пять сем лет был главным врачом районной больницы. До последних дней он будет одним из самых известных и уважаемых людей района и не оставит работы и занимаемой должности. Им всем Зарифу и его детям, Мусте и Горячему, Фирдавси отцу Гали Гаврилы Прокопьевичу оставалась жить считанные годы, кому-то меньше кому-то больше. Муста предчувствовал, что со смертью отца, Зариф должен будет начать активизироваться, выйти из берлоги на свет и чем дольше отец будет жить, тем сердце Зарифа будет силене отравлена. Все же Муста был уверен, что переубедить и совладать с молодым человеком будет, куда легче, чем когда Зарифу исполниться тридцать, а если тридцать пять его будет не переубедить и значит не остановить. Но и пока отец был жив, биться за воскрешения сердца Зарифа было равносильно, что в плавь переплыть океан.
И пока Муста в течение многих лет ставил на ноги незнакомых людей, а с близкими ничего поделать не мог. Одно только успокоения было Мусте, когда он смотрел на Сашу с Юсуман. Сам Муста так больше и не женился, попытки возобновить брак с Александрой отмел, нет, не потому что был горд или еще что, гордостью Муста не болел. Он просто считал, что не имеет права, подвергать кого-либо беде, а беды должны были настать непременно, в главный бой жизни ему еще только предстояло вступить. А пока он исполнял данное обещание другу и ходил с Горячим на собрания.
VII
О, какие это были полные жизни и побед выступленья. На трибуну поднимался очередной десятый по счету докладчик и начинал поливать.
-Товарищи,- кричали с трибуны, более преданные делу, начинали со слов соратники. Немало сделано, для светлого будущего, для коммунизма. Но нельзя останавливаться, ни на минуту нельзя слаживать руки. Наши недруги только и ждут передышки. Скажем мировому капитализму: не дождетесь. Еще сильней наляжем на работу, станем у станков сядем по машинам, выйдем, товарищи в поле и ударим. Покажем сомневающемуся в нашей селе загнивающему Западу, что заветы Ленина, трудиться, трудиться и еще раз трудиться не просто живы, а в сотню в тысячу раз преумножены непобедимым Советским Народом.
Много раз потом Муста вспоминал подобные речи и спрашивал где вы с вашими громкими словами, когда несчастный Горячий умирал на глазах.
Муста никогда не мог забыть тот день и час, когда вдруг объявили, что Советского Союза больше нет. Муста не знал большого отчаянья, но нет, не за Советский Союз переживал Муста, за лучших преданных его детей, таких как вот Горячий и многих других которых не могло, чтобы не быть. Самое страшное, что Муста понимал, что их меньшинство, и они умрут, исчезнут вместе c Советским Союзом.
Горячий когда, узнал, что Советского Союза не стало, зарыдал на взрыв, но это было смех и радость по сравнению с тем, что случилось потом, когда Горячий выбежал на улицу. Постаревший он бежал по улице и вглядывался в лица, что же люди как они. А люди как не в чем не бывало, шли, кто на работу кто в магазин так словно и нечего не случилось. Говорят,
