отлив в желтизну и переливаться оттенками алого и синего, если бы его кто-то огранил.
Вспомнил алый камень в Жезле. Огранка. Да, этим камням нужно… придавать определённость. Иначе Сила, заключённая в них, будет такой же расплывчатой, каков их облик.
Он вернулся в свой дом почти перед рассветом: долго сидел у притихшей реки, в наступавших туманах, и под его руками камень изменялся, – проявлялся, что ли, чёткие грани заострялись и застывали, чтобы уже не исчезнуть. Потом – камень поймал первый луч солнца, схватил его… и будто запер в своей сердцевине, как живого пленника. Йаллер поднял камень, покрутил в пальцах, посмотрел сквозь него на свет. Да, хорошо. Не то что тот, в Жезле… Тогда он поторопился, а ещё – давно не занимался ничем подобным. Хотя нечего оправдываться, можно подумать, с того момента, как он подделал кольца элиа, мало времени прошло…
Наутро он встретил острый взгляд Инкануша улыбкой и молча протянул ему камень на ладони – живой и яркий, как наступившее утро. Тот низко поклонился, благодаря за дар, некоторое время размышлял, куда его пристроить, – и взял свой посох, ловко приладил навершие: всё-таки тоже был руниа, умел обращаться с такими вещами. Йаллер одобрительно кивнул. Пусть теперь учится. Такие вещи усиливают способности… когда есть что усиливать. Этому – есть. По крайней мере, теперь за пришельца из-за моря можно быть более спокойным…
***
– Это безобразие! – на лице толстяка изобразилось искреннее страдание. – Ну кто же так варит анивер? Если класть усластитель при кипячении, он пожирает половину вкуса! Нет, даже больше!
Йаллер почувствовал себя сильно виноватым. Наполовину. Даже больше.
Толстяк резко задул огонь, попрыгал вокруг него, схватил ковшик за длинную ручку и нервно вылил содержимое.
– Это безобразие! – убеждённо повторил он. – Это такое же издевательство, как прийти в собрание, будучи расстёгнутым на две пуговицы. Да даже на одну! Или слушать Отранту, не надев чистой рубашки. Зачем вам принц Рилли?
Йаллер не ожидал, что толстяк так резко переключится, и ответил не сразу.
– У вас слишком много жаждущих бессмертия, – медленно проговорил он. – Когда эта жажда соединяется в одном человеке со стремлением к власти…
– Ну хватит! – толстяк разобиженно поднял руку. – Вы начинаете с оскорбления принца и хотите, чтобы я вам потакал? Ну расскажите нам, расскажите ещё, какой у нас поганый принц, как он приходит к любовницам во вчерашнем наряде и не умастив волосы. Вы считаете, мы этого не знаем? Вы ошибаетесь! Народ знает всё! И не вам судить народ! Если мы стоим за него горой, значит, есть за что, и вам со стороны этого не понять! Если бы вы жили тут, в нашей стране, а не шлялись по северным краям, тогда вы бы имели право…
– Да, – громко сказал Йаллер, и толстяк испуганно замолчал. – А когда вашему принцу будут исподволь навязывать магию и бессмертие, вы ответите так же? Скажете Саурону, чтобы не лез в ваши внутренние дела? И вы считаете, что он послушается?
– Какой Саурон? – возмутился толстяк. – Ещё и это! Замечательно! Я так и думал, так и ждал, когда же вы начнёте использовать арсенал ваших северных страшилок. Спасибо, вы не стали тратить моё время! Хотя испортили мне анивер. Благодарю покорно! Верьте сами в вашего Саурона, ежели угодно, но не навязывайте нам своей веры. Не пройдёт.
Йаллер опешил.
– То есть как это – верьте?
Толстяк радостно и торжествующе посмотрел на сидящего на полу Йаллера сверху вниз и даже перестал колдовать над своим напитком.
– Саурон уничтожен, – сообщил толстяк. – Уж это-то вы не станете отрицать?
– Он руниа, – осторожно возразил Йаллер. Он уже боялся узнавать, что тут думают насчёт его брата, но понимал, что не отвертится, и знать – будет.
– Ну да, ну да. И он уничтожен. И от него осталось немало магии, неупокоенных душ и прочего. И вы, северяне, пугаете этим друг друга, изобретаете слухи о том, что он возвратился, только доказать ничего не можете! Никто его не видел, никто не может засвидетельствовать! И простые люди ловятся, начинают жить в страхе, бросаются к вам с мольбами о помощи. Стыдно, стыдно должно быть! Как можно натравливать на людей ирукаев, а потом приходить с видом избавителей и говорить, что во всём виноват Саурон?
Йаллер скривился, закрыл лицо руками. Политика, чтоб ей. Они уже сами так запутались, что во всём видят что-то подозрительное… и в этом страшно легко ловить тех, кто хочет найти хоть какую-то опору.
Толстяк подошёл ближе, похлопал его по плечу.
– Я понимаю, порядочному человеку не может не быть совестно за такое. Не думайте, я вас – лично вас! – не виню. Вы такая же жертва, как и прочие. Так откройте же глаза, отбросьте страх! Останьтесь у нас, в конце концов. Здесь земля без страха. Здесь хорошо. Я прикажу позвать прислугу, вам выправят складки на мантии, и мы пойдём услаждать душу музыкой. Соглашайтесь! Только решайте быстрее, на складки нужно много времени. Если тень дойдёт до третьей отметки, то начинать будет поздно. Вы согласны?
Йаллер обречённо кивнул. Тень на солнечных часах уже переползла вторую отметку, и толстяк нервничал, что не успеет.
Всю дорогу Йаллер ломал голову – что делать. А ещё – что сделает Раун, чтобы поймать в свою сеть принца Рилли. От этих мыслей подкатывало омерзение. Сам же спасал свою семью от этой участи, а чужих будет заманивать? Или с тех пор он давно уже утратил чувство дозволенного? Свои дети и внуки давно уже мертвы, а к другим ничего нет, никаких чувств, – ты не растил их, ты не жил рядом с их жизнью, не учил, не переживал… Или всё хуже: за века службы тому, кто лишён человечности, своя собственная истончилась и источилась, он полностью перешёл на манеру думать так, как этот, – изначально были же проблески такого, иначе вряд ли что-то отозвалось бы в душе на призыв взять кольцо вождя людей… Нет, нельзя так, что-то же осталось, иначе тщетны все усилия, иначе надо его убить, а что-то останавливает: нет, он живой, он держится за единственное, что ему ещё доступно, – за него, за клятву, данную истинному Саурону… Или и это тоже за время службы померкло и стёрлось? Раун. Единственный уцелевший. Набирающий новых кольценосцев – потому что ему так приказали. И снова всё начинается сначала, по прежнему кругу… да сколько ж можно!
А Рилли не нужна магия, они здесь вообще её сторонятся, ему ещё нужно доказать, что магия – это хорошо. Интересно, как Раун станет это делать? Подстережёт на охоте, напугает… на ком они тут ездят?.. а потом волшебным образом спасёт. Так? Так примитивно?
В воздухе стояло марево, Йаллер отвык от местного климата, – невольно вспомнилась живая богиня, которой когда-то он продлил жизнь. Тиштар. Как там сейчас?..
Носилки остановились возле одной из множества одинаковых дверей в белых домиках, – если не знать, то можно затеряться в лабиринте, город рассчитан только на своих, чужие – враги – не могли, не имели права топтать эти камни и этот песок, для чужих – вон, далёкие страны, где на полгода всё затихает, где лето уходит, оскорблённое надвигающимися холодами, и лишь из доброты своей возвращается вновь и вновь. Йаллер сам знал это тихое северное лето, он ещё знал, что зимы тут в обитаемых местах мягкие, но куда это понять южанам… как и улыбку проснувшегося лета: вот же, я здесь, я никуда не девалось, я просто задремало, а вы и поверили, что меня больше нет… теперь удивляетесь, что пережили острую чёрно-белую пустоту лесов и можете наконец снова скинуть обувь и ходить босиком… Йаллер усмехнулся: керо-лики и вовсе ходили босиком круглый год – в своих поселениях всё было вычищено, безопасно, ухоженно… а для дальней дороги куда-нибудь на Базарное Перепутье приходилось обуваться, с дальней дорогой не договоришься.
Он переступил порог. Внутри было прохладно, переговаривались весёлые голоса, смех сливался с журчанием фонтана… Бесцельно тратить воду могли только богатые, хотя… да, конечно, – фонтан питьевой, это просто для красоты, и кажутся сном и керо-лики, и голые ветви деревьев, и жёлто-чёрный ковёр листьев в осенней прозрачной мгле… Какие керо-лики, кто это? Садись, чужак, раз уж пришёл, и рассказывай свои сказки о далёких землях, в которых никто никогда не бывал.
Рилли был здесь, перед принцем все останавливались и кланялись четыре раза, чуть меняя угол, – толстяк объяснил, что за кровь принца нужно благодарить мир на четыре стороны света, но к принцу нельзя при этом поворачиваться спиной, а ещё нельзя нарушать покой складок одеяния. А потом надо поднести руку ко лбу… Люди мельтешили, немножко напоминали ветряную мельницу или деревья в бурю, принц сидел в углу с толпой женщин в белом и почти не оборачивался, а поклонившиеся тут же растворялись в путанице комнат. Йаллер попытался изобразить положенные поклоны, не слишком надеясь, что не наделает ошибок и не станет всеобщим посмешищем. Впрочем, особого внимания никто не обратил, хотя он понял, что уже для всех ясно: чужой, раз пришёл сюда, значит, не опасен… Толстяк тут же увлёк его в коридоры и комнаты, полные людей, где-то уже смотрели танец, где-то доносился певучий голос… а Йаллер всё видел перед мысленным взором острый профиль Рилли и думал, как при всех этих условностях всё-таки заговорить с ним. Вдруг подумалось: если ему так трудно, то что же будет с Рауном, он даже человеческий вид принять не может, – призрак, до жути материальный, способный держать меч и ездить верхом, но вынужденный прятать прозрачный ужас своего вида под одеждой и плащом… Как он – здесь?
Люди постепенно и исподволь задвинули Йаллера в угол, он вынужден был сесть на низкое мягкое сиденье, затем кто-то протянул ему тёмный напиток в такой изумительно расписанной чашке, что он замер: по краю тянулась тончайшая вязь, казалось, глаза человека не способны уследить за таким, столько мелочей, подробностей, а ниже узор преображался, и можно было угадать очертания птиц, животных… даже крылатых ящеров, что ли… хотя нет, невозможно, это только кажется, здесь они не живут… похоже, прихотливая игра золотой линии вытягивала из глубин подсознания самое важное, и каждый видел своё… Вместе с чашкой подали маленький поднос, на котором лежал аккуратной горкой тонко смолотый усластитель, – бери щепоткой и сыпь в чашку, пей медленно, наслаждайся вкусом, запахом… Йаллер посмотрел, как делают другие, и последовал их примеру, чувствуя себя полностью чужим: он не мог так же беспечно и полностью отдаваться этим простым удовольствиям. В душе постоянно жила тревога, он боялся, что люди почувствуют её, и он испортит им вечер. Он опустил глаза – и из шума вдруг ясно и чётко выделился женский голос, который сказал что-то резкое и весёлое. Все засмеялись – и умолкли.
А потом она запела. Поначалу Йаллер дёрнулся, – вдруг опять будет подражание пению элиа, – но тут же понял, что всё совсем не так, и неизвестно, хуже это или лучше. Голос вился, почти как золотая линия на узоре, мелко дрожал, уходил то вниз, то вверх, казалось, в этом бесконечном порхании нет ни души, ни смысла, а люди рядом, замерев, слушали, восхищённо переглядывались после каждой рулады, кивали с видом знатоков и ждали ещё и ещё… Из угла не было видно ничего, певица была где-то дальше, в большом зале, у неё было беспредельное дыхание, и
