Служебная командировка полковника Родионова

откуда они у него?- удивился генерал.
-Да, похоже, все из дворца, наши все новогодние подарки от Паши Грачева другу Джохару он притащил с собой и сейчас как пропуском ими в нос нам тычет!- 
-А что сам приехал? По связи бы сообщил? – спросил начальник штаба:
-Все бы и решили!-
-Да я как в эфир выйду нас, мудаков всяких туда сразу полно слетится. Как обычно все обгадят, и всех похороним,- грубо и прямолинейно отвечал Любимов и генерал согласился:
-У нас как всегда у победы бывает отцов много, а поражение всегда сирота. Этого Закиева никто не выпустит оттуда, а мне, к примеру, на него плевать, пусть живет, только пацанов нам пусть оставит целых, они там уже и так натерпелись!- 
Они обсудили план действий.
-Хорошо,- одобрил его Рохлин:
-Давай Валера так, и сделаем, пусть Муса уходит!-
-Да, а то сейчас эти друзья пронюхают, начнут операции планировать, слетятся, как шакалы пять генералов и будут решать, как тридцать чехов завалить. И все будет как всегда – море крови и дерьма!- кивнул майор. 
У Родионова заколотилось сердце. Игорь там? Закиев, Закиев – это же Муса из Москвы, вот жизнь какая ты смешная! Я должен быть там. Он просто обязан! 
-Лев Яковлевич, а разрешите, я с майором Любимовым поеду? – спросил Родионов у генерала. Тот все, быстро поняв, одобрил:
-Только Владимир  Иваныч, ты туда не лезь хорошо, надо просто с этим Закиевым договориться, коридор ему с Валерой сделайте, все спокойно обговорите, перед этим предварительно пугните его, что бы сговорчивей стал!- 
-Товарищ генерал, - обиделся Любимов, посмотрев возмущенно на полковника:
-Я, конечно, одобряю любовь штабных работников к военно-полевой экзотике, но мне он там не нужен. Мне бы свой зад уберечь, так еще и его теперь надо охранять! – он развел руками.
-Я лично знаю Закиева, и он знает меня,- твердо сказал Родионов и, предваряя дальнейшие вопросы на эту тему, добавил:
-В Москве видел, знаком, он с моим приятелем вместе бизнесом занимался!-
-Оружием торговали?- зло пошутил Любимов, подмигивая ему. 
Но Рохлин уже своего решения не поменял, все, зная про сына, коротко благословил  Владимира: «с богом!».

На землю скрывая страшные следы недавних боев, лег легкий белый снег. БМП буквально пролетела эти четыре квартала, как четыре отдельных мрачных галактики без всякой остановки, и только Любимов причудливо смешивая матерные слова с изощренными ругательствами, всю дорогу, не прекращая не на минуту, воспитывал своего механика-водителя сидящего за рычагами. Тот бедный выслушал о себе все: и что у того руки растут не оттуда, и что не людей, а только дрова оказывается надо ему возить. И все ругательства тут же вплетались в постоянное упоминание об умственной неполноценности бойца по причине детских черепно-мозговых травм не прошедших для него бесследно. Полковник подумал, что это не было чем–то личным, а скорее свойством характера  Любимова, его привычкой, возможно дурной, способом снятия напряжения к которому все уже привыкли и реагировали насмешливым безразличием, называя его «безумным майором».
Небольшой отряд Закиева был блокирован стрелковыми ротами майора Любимова в изрешеченной кирпичной пятиэтажке, одиноко возвышавшейся на пустыре, все вокруг которой было припорошено белым снежным ковром. И эта лишенная каких-либо укрытий территория великолепно просматривалась и простреливалась, что затрудняло как подход к зданию, так и выход из него. Невысокие редкие деревца, тонкими стволами ничего за собой не скрывали. Это были, очевидно, новостройки и не так давно посаженная растительность еще не успела, как следует вырасти и окрепнуть. А подготовленная для возведения новых домов площадка рядом не была использована по назначению из-за обнищания страны и свернувшегося повсеместного государственного строительства.  Пятиэтажка одной стороной своего фасада была обращена на фасад другого такого же здания, параллельно стоявшего в двухстах метрах от него. А другой стороной выходила на руины гаражей в низине, бывшими так же неплохим прикрытием для стрелков, как и дома. В доме напротив блокированного, закрепилась, как будто взяв противника крепкой рукой за горло любимовская пехота,  а с торцов дома отсекая отходы из здания к гаражам и на боковые улицы,  так же залегла пехота, встали БМП и танки. 
-Мышеловка!- улыбнулся Любимов, показав Родионову на дом, где затаились боевики:
-Ну что полковник, «папа» сказал, Валера сделал! Давай надо начать с того что бы Закиева пугануть, пусть сговорчивее будет. –
Было ясно, что «папой», он называл Рохлина, а себя конечно ласково с любовью Валерой. Хрустя разбитым кирпичом и обсыпавшейся штукатуркой, офицеры крадучись прошли на первый этаж своего здания. Выстрелов не было ни с одной из сторон, дом напротив, молчал, застыв мрачным призраком в тревожащей тишине, разрываемой лишь гулом далеких выстрелов. 
-А ты знаешь полковник, а 2 января меня ведь точно так же этот проклятый Муса окружил с ротой в хирургическом корпусе республиканской больницы и сидел я там и думал, кто менял кроет артиллерийским огнем боевики или наши? Папа тогда мне по радиосвязи орал: «держись Валера, мы уже идем тебе на помощь», а ее все не было и не было. Я уже от стрельбы и взрывов оглох совсем, говорить тогда не мог только орал. Я пока отбивался в этом подвале целый  вагон «шмелей» по боевикам отстрелял за сутки со своими ребятами. И вот слышу в открытом эфире мне по радио: «эй, с вами будет говорить полковник армии Ичкерии Муса Закиев, сдавайтесь, у вас не боеприпасов нет, не людей!» А у меня уже в подвале 30 раненных, патронов в обрез. А папа мне шифрует: «Валера тяни, время держись, к тебе разведка идет!» Я думаю, да и хрен с этим Закиевым, шли мне парламентеров, договариваться буду - хоть час другой без боя посидим, хоть люди поспят немного, а то от усталости все падают. Выиграю время патроны и силы сэкономлю, а потом его на хрен пошлю. Такая вот хитрость военная. Выхожу на папу говорю ему: «даешь мне разрешение мутить?» А он мне: «мути, Валера, сукин, ты сын, вообще делай, что хочешь сам, но что бы до разведки сам дожил и людей мне сохранил живыми. За каждого спрошу с тебя!». В тот день десантники в плен боевикам попали, те самые которым головы отрубили и  во дворе Дудаевского дворца закопали. Вот папа и вибрировал. 
К нам пришли парламентеры, их было семь человек, и представились. Главным был наш депутат российский Сережа Ковалев, рожа из ящика, с ним еще два других депутата, фамилии их я не помню, два служителя культа – натуральные попы с крестами в рясах, подполковник — пленный начальник штаба полка и чеченец с ними, этот самый твой приятель Закиев. Пришли они к нам с предложением сдаться. Аргументировали они тем, что мы находимся в окружении, находимся одни. Нас, мол, все бросили и забыли. Я молчу, киваю, даже слезу пустил для виду, как мне себя жалко, курю. Взял на переговоры двух бойцов с собой, и ротного, стоим слушаем. Больше всех Ковалев выступал, а эти двое депутатов падлы, вставляли словечки, поддакивали. Он говорил, что находится у нас в качестве представителя Российского правительства. С командиром боевиков -то? А с Закиевым они обо всем уже договорились и как только мы ему сдадимся, то они сразу заберут нас у него как военнопленных. И он гарантирует мне лично, что в этот же день мы будем в Моздоке, и нас всех оттуда отправят домой.
Я молчу, как воды в рот набрал, курю. А мои бойцы им отвечают сами без меня, что мы люди военные, принимали присягу родине служить и в плен сдаваться не будут. А Ковалев на меня смотрит, глазами непонимающе хлопает, вздыхает, еще раз просит нас подумать. А я молчу. Потом угрозы пошли: стали говорить, что если мы не сдадим оружие, то погибнем все. Даже в плен не будут брать ни кого, мол, эти депутаты и так Мусу умолять устали нам жизни всем сохранить. Но мои ребята твердо отвечают: мы сдаваться не будем, а если надо все тут ляжем, как бог даст. И на меня смотрят: чего ты Иваныч этих вражин сюда пустил? 
Ковалев мне: «подумайте хорошенько! Верю в ваше благоразумие. Вам что людей не жалко?» Тут я не выдержал, говорю попам и чеченцу Закиеву: отойдите, прошу вас в сторону, мне кое-что надо с представителями российской власти лично обсудить по вопросу сдачи в плен, те сразу согласились, отошли. Думали - я условия буду обсуждать, гарантии. А я говорю им, читайте по губам. И штаны свои снимаю, и прямо на этих депутатов мочиться стал, на их ботиночки, мочусь и смотрю. Вся эта троица орет на меня, что жизнью ради нашего спасения рискуют, под пули под огонь идут, а я неблагодарный такой. Мою фамилию требуют, жаловаться Грачеву собрались. Я им в ответ говорю: « Любимов моя фамилия, запишите себе, а вам тварям солдат - сопливый мальчик восемнадцати лет, объясняет, что такое присяга, долг, Родина, а вы власть получили, животы отъели на государственных хлебах, а сами на стороне врага стоите. Совести нет у вас и чести. Да какие вы депутаты, какая вы на хрен власть? Какие вообще вы люди? Запомните, им сказал, я с того света встану и каждого из вас лично в Москве найду и кишки выпущу, и буду смотреть, как вы мрази в судорогах корчиться будете. И за границу вы от меня не убежите, я вас везде достану. А теперь, говорю, идите отсюда, пока целы. И затвором АКМ передернул для острастки. Они красные, стоят, молчат, на ботинки свои смотрят, ножками трясут, стряхивают, а меня боятся. Закиев как стал смеяться, смеется, махнул рукой им, хватит, пошли, нам тут разводят. А мне говорит: «ну ты бешеный майор, ты кто по национальности ?» Я ему: «я русский, советский человек!» А он мне смеется: «ты хуже чеченца!». И вот оттуда и пошло – бешеный майор. Подполковнику говорю, оставайся, с нами будешь. Но он то ли уже в крови замарался, то ли сломался совсем, но с ними ушел. Служители церкви нас перекрестили напоследок, как мертвецов перед похоронами, жалобно так смотрели, я смеялся. Вот такая была встреча. А теперь вот местами и поменялись. 
-И вот думаю полковник часто, зачем я здесь? Что я тут забыл? Я бы этот Грозный вовек брать не стал, так как мы сейчас его берем, обнес бы его проволокой колючей в два ряда, да хоть в десять. Ток бы по ней пустил, обложил город как логово, танками и артиллерией со всех сторон, минами окружил все подходы, а жителям фильтрационные пункты на выходах поставил и ждал, хоть год, хоть два, пока боевики любо подохнут, либо сдадутся в плен. Не стоят они эти дудаевцы для меня ни одной капли моего солдата, ни кровинки его, не слезинки материнской. Так вот зачем я здесь? За Родину? Как весь этот звездец с Союзом случился, я сразу забыл, что Родина у меня есть, мгновенно не стало ее. Как ветром сдуло, была, и нет уже Родины. А будто в сердце черная дырка от нее осталась, вроде когда Родина была, они меня грела, смысл какой-то давала жить и смысл служить, и раз все и нет ее больше! Все кончилась совсем моя Родина. Выпил сначала я  водки, ждал, думал, отпустит, а все равно нет, не отпускает. Как будто кто-то украл ее у меня и на ее место их новую свободу мне туда и как брак подсунул. Как ветку яблони к елке привил, а она не приживается, отторгает ее мой организм. Мне приятели: ты раб совковый, а я говорю им: «а не пошли бы вы, я при Союзе то зад начальству как вы не лизал, а вы и сейчас еще больше лижите