Служебная командировка полковника Родионова

говорить все, что он них думает прямо в лицо, не боясь ничего потерять, потому что ему терять было почти, что не чего, а за свою шкуру он давно уже не трясся. Офицер отгадывался по потертому песочному бушлату и таким же штанам, по лихо заломленной на затылок шапке, по цепкому взгляду хитрющих глаз, папиросе в углу рта, уверенной манере держатся свойственной знающему себе цену на войне человеку. Его - негибкого заядлого правдолюба режущего правду-матку начальству в лицо и за это им нелюбимого и битого, Родионов узнал в нем сразу.  Но именно для начальства он был всегда абсолютно незаменим, по той простой причине, что он знал как никто другой все – технику, солдат, вооружение и даже врага. И враг боялся его, узнавал по подчерку смелых атак, хитрых засад, дерзкого обмана и железной воли. 
Этот тип российского и советского офицера, который как бурлак, матерясь и ругаясь, все же тащит на себе лямку ежедневной армейской жизни, тяжесть всех выпавших на его долю войн, всегда находясь среди  солдат и будучи любимым ими, за простоту и готовность делить с ними все быт, пищу, кровь и смерть. Человека имеющего свою странную философию, смекалистый природный ум, сугубо практические приземленные знания. И были слышны его колкие слова, он поучал гостей, а окружающих это забавляло:
-Вот смотрю я ваши новые фильмы про войну по телику и скажу честно дерьмо! Полное дерьмо! Вы уж не обижайтесь!-
Он затянулся, держа папиросу черными разбитыми пальцами с обломанными ногтями. А эти журналисты искусственно улыбались ему, натянутыми пластмассовыми улыбками, покорно кивали, соглашаясь, а сопровождавшие их  спецназовцы вздыхали в стороне, но, не вмешиваясь в происходящее, иногда улыбаясь услышанному. Ведь артисты в конце-концов сами к нему пристали с расспросами про кино неизвестно зачем и вот теперь сполна огребали в ответ то него то, что заслужили. А этот мужик продолжал под одобрительные взгляды и смех своих бойцов. 
-Вы мнения моего спросили, я и говорю. Я вообще не понимаю, что такое снимают люди, которые вообще ни о чем никакого представления не имеют. Вот смотришь старые советские фильмы про войну и веришь им, там смерть как смерть, бой снят как бой. А это что? Возникает такое ощущение, что люди, там играющие и писавшие сценарий, вообще не видели смерти то никогда не в жизни, не то, что на войне. Они не переживали ее, ладно не переживали, но ты спроси у людей знавших это. Да, наверное, какие-то там бабушки и дедушки у них умирали, соседи, может на работе кто-то но все у них мимо прошло не задело их глубоко, не тронуло их душу. Все в этом кино прям как в кино. Дешево, пошло и глупо. Но видно, что никто этого не представляет себе, ничего, нет правдивости, понимаете, нет, ни какой. Согласны? А бой снимают. Что за идиоты? Ну, хоть бы раз его видели, хоть бы раз понюхали порох и в штаны от страха наложили, не потому что трусы там какие, а потому что просто люди такие как все. Да и я клал в штаны, и другие клали, так что зад топорщился и по ляжкам текло.  А руки дрожали, так что курок спустить я не мог. А у них там скачут в полный рост, стреляют как будто в рожке у них пункт боепитания. А ты попробуй так повоевать, да ты из-за укрытия нос не высунешь, не то, что в полный рост встанешь! Вот я вам дам сейчас АКМ и побегайте там постреляйте как в кино. Да вас снайпер всех быстро пощелкает или мина накроет. Одного не пойму, для чего все это? Для того что бы зритель с пивом и рыбой думал, что он тоже может запросто так же? И что бы военные ни ныли. Ладно, я старый дед, но вы, же подвиг вот этих мальчишек обесцениваете этим кино, в котором настоящей войной даже и не пахнет! Нет, ужасы не нужны, но и эту чушь показывать не надо. Вы их дебилами показываете! Но главное секс!-
Он сделал упор на букву е в последнем слове, подчеркивая ее.
-Такое чувство, что без этого современный зритель жить, мать его, просто не может никак! Его в любую дыру засовывают, каждое блюдо перчат!-
- Но это, же искусство, это мнение автора!- протестовал один из писак.
-Да вы вот молодцы что к нам сюда заглянули,- офицер показал рукой на черные разбитые дома, на дым пожаров:
-Дело не во мне, не в нас тут! Мы то что!- 
Он кивнул на бойцов.
-Надо войну снимать, так как она есть. А знаете для чего? Чтобы не было ее больше никогда. Поняли никогда. Что бы те, кто ее начинает, посмотрели и десять раз подумали. Дело в тех, кто смотрит ваше кино все как сказку, какую-то. Взял, пошел, пострелял! Пусть те, кто это начинает, хоть по телеку посмотрят, и подумают, своей пустой башкой, что они делают с людьми!-
Из дверного проема подвала вышел дежурный офицер и окликнул поучающего деятелей искусства случайно пришедших в народ за правдой жизни.
-Иваныч! Тебя наш генерал зовет! Давай хватит тут заливать! Дуй быстрее. –
Этот Иваныч бросил окурок. Пожал всем журналистам руки:
-Ну, давайте мужики! Все! Берегите себя!-
И следом за офицером, бегом спустился в штаб группировки, размещенный в обширном подвале больничного корпуса. 
Там Родионов увидел его снова уже рядом с генералом, который на карте что-то объяснял ему. Тот внимательно слушал, следил за пальцем Рохлина скользящим по карте, кивал и хмурился, тут же возражал генералу, и они спорили как равные, что-то доказывая друг другу, но потом кто-то из них соглашался, уступал. А затем, закончив постановку задачи, они простились крепким рукопожатием, офицер козырнул, развернулся и ушел. 
-Майор Любимов, замкомбата, пехота!- кивнул ему вслед довольный Рохлин:
-Еще тот черт, от него бандиты кровавыми слезами по ночам плачут. Все, хватит надо нам заканчивать с этим всем масхадовским шалманом! Ночью пойдут, надо им отход перерезать, что бы разом с этой гидрой кончать. А то это все никогда не кончится, потому что Владимир Иваныч, знай война эта кому злая тетка, а кому мать родная! Убегут в горы, а потом ищи их там!- 
И Родионов вспомнил, как еще недавно боевики из абхазского батальона крепко держали высотный дом гостиницы недалеко от площади Минутка, бывший опорным пунктом их обороны, и безуспешно штурмовавшие его подразделения понесли большие потери. Отошел даже не добившийся результатов спецназ. Было пасмурно, авиация не работала, а артиллерия била по дому впустую, превращая его в развалины. И как этот самый Любимов, о котором тогда все разом заговорили, сам вызвался выбить оттуда врага, взяв с собой всего пятерых бойцов. Ночью они, прокравшись ползком по земле и битому кирпичу в тыл врага, без единого выстрела взяли этот дом, закидав врага гранатами, захватив пленных. Когда генерал попытался «пробить» обещанную за это Любимову звезду героя России, наградной отдел начал изводить штаб группировки формальными придирками к представляемым документам. И извел штаб, так что осатаневший Рохлин орал в трубку как потерпевший, обещая их всех там самих отправить на штурм дворца Дудаева. Но ему не помогли даже уверения высокого начальства. Кому-то всемогущему на властном Олимпе, и сам Рохлин, и этот несчастный майор Любимов были как кость, застрявшая поперек горла.
-Я слышал,- сказал Родионов генералу:
-Пока тут бои и война, грозненскую нефть качают наши олигархи без проблем, без налогов, отсюда гонят напрямую за границу! И все их устраивает в мутной воде войны. А как порядок восстановлен будет, так надо будет сразу все по закону делать – убытки нести. Они эти украденные деньги за проданную нефть делят с властью. Чем дольше война, тем больше денег!  Вывод войну надо затянуть как можно дольше!- 
-Чем дальше в лес, тем больше дров! Ты с Арбата, тебе виднее,- усмехнулся генерал и дал понять, что не желает больше продолжать разговор на эту наболевшую тему. В эти дни по штабу шептались, что кто-то из командования из Москвы мешал войскам замкнуть кольцо вокруг масхадовской группировки. Они слышали, как Рохлин в рацию кому-то кричал, спрашивая, что зачем ему надо захватывать какие-то здания, ему не здания, а боевики в этих зданиях нужны. А здания, как и территорию на войне захватывают только идиоты, потому что главная задача любой армии это, прежде всего уничтожение вооруженной силы противника.
Они в штабе тщательно изучали разведывательные сводки и данные радиоперехвата переговоров боевиков, иногда радуясь тому, что узнавали из них, особенно успехам удачной радиоигры, обманывавшей отряды боевиков заводившей их под огонь артиллерии и авиации, и даже под их собственный взаимно уничтожающий огонь. Каждый день генерал при постановке боевых задач с завидным терпением подробно разбирал с командирами подразделений то, как будет вестись предстоящий бой, уточняя с ними все по карте, вплоть до самых мельчайших деталей.
Начальник ПВО корпуса полковник Сергей Павловский, с группой бойцов занял позиции на крыше 12-этажного здания, тем самым получив возможность наблюдения и обстрела всей территории вокруг здания Совмина. Его огневая группа имела два ПТУРа, два тяжелых пулемета, два АГСа. С ним были артиллерийские и авиационные наводчики. Они перекрыли все движение вокруг дворца. 
При штурме здания Совмина 13 января на Старый Новый Год отчаявшиеся дудаевцы живьем привязали проволокой к окнам российских пленных и стреляли, прикрываясь их телами. После взятия здания Совмина Родионов стал свидетелем, как Лев Яковлевич отчитывал молодого подтянутого спортивного капитана. Тому было лет двадцать пять-тридцать, но он казался полковнику еще моложе со своим непокорным русым чубчиком на голове. А тот обиженный стоял перед генералом по стойке смирно и покорно слушал его. А Рохлин скрипел в ответ, все больше распаляясь от собственного гнева:
-Ваня, я тебе повторять много раз не буду. Ты меня понял? Ну, ты же не зверь какой-то. Почему вы пленных всех расстреляли?-
И командующий погрозил ему пальцем.
-Мы их брали, мы их в расход и пустили!- отбивался от наседавшего Рохлина насупившийся капитан, смотря на генерала, исподлобья, по мальчишески непокорным и обиженным взглядом больших серых глаз. Так он, отстаивал свое кровное право дарить и отнимать человеческие жизни безмолвно предоставленное ему этой войной, - выстраданное право, которое у него не могли отобрать даже мораль и законы той страны, в которой он жил. Потому что он решил, что все, теперь с него хватит, теперь только они сами - он и его бойцы – бывшие там на краю жизни, за гранью немыслимого, будут решать, что кому положено. И судить их и указывать им что-либо другие больше не имеют никакого права, потому что они так много словоблудящие о морали и долге, даже ни разу не смотрели в смерти глаза. Да то, что они сделали, это было не верно, не правильно, но что есть правильное и верное на войне вообще? А кто им судья? Эти жирные правозащитники из Москвы? Депутаты? Да пошли бы они все на… Им судья только бог, да и то у них с ним свои сугубо личные незакрытые  счеты.
-Ага, наши пленные, что хотим то и делаем,- передразнил его генерал:
-Самоуправство! Мальчишка, дурочек! Штаны бы снять и выпороть тебя засранца хорошенько! Под трибунал пойдешь у меня ты понял?-
Командующий был одним из тех немногих, абсолютную власть которых признавал над собой этом гордый мальчик и его отчаянные солдаты. Они верили ему беззаветно и готовы были за него умереть, не задумываясь не на секунду,