Моя история

– «ПОБЕДА!» - хотелось кричать…  да только  горло сжала судорога и вместо радостного крика ручьём полились слезы.  Было трудно дышать, потому что всё, что упало на дно сердца за эти страшные годы, всё, что лежало там тяжелым и горьким грузом, все это начало подниматься, душить, жечь душу и мозг;  всё это колотилось внутри, поднимая целую бурю воспоминаний и несбывшихся надежд. У всех, даже у мужчин, по щекам катились горячие  сладкие слёзы и не нужны были ни какие слова.  Потому что прозвучало оно, одно, самое важное слово – ПОБЕДА!
 
   Тоня демобилизовалась практически сразу, тогда же, в 1945-м. Вернулась в свою деревню. Их изба осталась цела.  Целы и невредимы были родители и сестры.  Только Ваня не вернулся.  Он был водителем, возил провизию в блокадный Ленинград, там и утонул в Ладожском озере во время бомбежки.  Теперь у них было две Маруси – одна своя, родная, одна приемная.  Полюбили ее, как родную.  Но самое главное, что эта Маруся оказалась сестренкой Верочки, той самой, которую не нашли соседи, когда хоронили остальных.
  А своя Маруся,  оказывается, успела выйти замуж в самом конце войны.  Она не попала на фронт, а уехала в Сибирь, туда был эвакуирован завод с Западной Украины, выпускали технику, оружие – «всё для фронта». Там и познакомилась с поляком из Винницы.  Родила вскоре дочку и назвала ее Антониной, в честь сестры.  Когда Польша стала социалистической и открыли границу для заселения её поляками,  Маруся с мужем и своей Антоськой уехали жить туда.
  Жизнь потихоньку начала налаживаться. В 1946 в их деревню неожиданно приехал Павел – тот самый парень с ее части.  Забилось девичье сердце.
  -  Павлик?!  Откуда ты здесь – удивилась Тоня.
  -  Как откуда?  Вот демобилизовался, еду домой. За тобой приехал.
  -  Как за мной? – Тоня и рада была и удивлена. – А Зоя?
  -  А Зоя здесь при чем?
  - Так ты же за ней ухаживал?! Мне так показалось. – Тоня недоумевала.
  - Ничего я за ней не ухаживал.  Я приехал за тобой.  Замуж за меня пойдешь?
  Так они и поженились.  30 мая.  Всё цвело. И опять верилось только в самое лучшее.

  Приехали  на родину Павла, в маленькую деревушку в Алтайском крае.   Там его ждали мать, два брата и сестренка.  Жили там совсем бедно, избы низкие, как землянки, в землю вросли, одни ботинки имели на всю семью. Но люди простые были, добрые.  Приняли её с радостью.  Да и она к ним со всей душой.  Матери, Акулине, старалась помогать во всем. С собой привезла швейную машинку, (с самой Германии везла!), да в качестве приданного мать сунула ей в дорогу несколько отрезов ткани – так она  братьям Павла настрочила рубашек из привезенных отрезов. Особенно полюбилась ей Роза, младшая сестренка Павла.  Напоминала она ей своих сестер, которых так не хватало всю войну.  
  Павел пошел в сельсовет устраиваться на работу, до войны он был там счетоводом.  Председатель обрадовался, по-отечески обнял, стал расспрашивать, что да как.  Долго разговаривали, да потом говорит он:
  - Рад я Павлик, что ты вернулся.  Коли хочешь, возьму тебя на прежнюю должность. Да только место ли тебе, молодому, здесь в этой глуши? Оно, конечно, понятно, мне нужны люди, ведь никто из нашей деревни с войны не вернулся.  Да как отец тебе скажу: езжай-ка ты в город, вам молодым, надо по-другому свою жизнь устраивать. Здесь то остались одни старики и старухи – мы уж доживем свой век, а у вас еще всё впереди. Ну а устроишься в городе – смотришь, и мать с братовьями заберешь. Решать тебе.
  Подумали они с Тоней – а и правда, может в город поехать? Стали думать – куда?  Везде разруха после войны да голод. Вспомнили, как рассказывал однополчанин из Ташкента про свой родной город, как тепло там круглый год и фрукты растут, прям вдоль улиц.   Слушали тогда они его рассказы морозной зимой, и представлялся им сказочный край, где все сыты и счастливы. Туда и решили ехать.
  Дорога была долгой. В поезде с ними рядом ехала уже немолодая женщина, всё смотрела на них и сквозь слезы причитала:
  - Счастливые ваши родители, дождались своих дитяток домой с войны. А я вот одна осталась. И муж погиб, и на обоих сыновей похоронки пришли.  Старшего хоть могилка нашлась – вот ездила посмотреть….. А младший где похоронен, да отец его – не знаю.
   Сжималось Тонино сердце, обнимала она тётю Машу, вспоминала, как мать оплакивала Ваню, да благодарила Богородицу, что не обманула она её, Тоню, уберегла, позволила вернуться домой целой и невредимой.
  Тётя Маша ехала в Алма-Ату, бывший Верный. Говорила, что там, как и в Ташкенте, большую часть года тепло и растут фрукты.
  - Может, ко мне поедете? – уговаривала их она. – Я всё равно одна.  У меня и сад есть, и огород – проживем. Всё вместе веселее.
   Вышли на вокзале в Алма-Ате, попрощались с тетей Машей, записали адрес, обещали обязательно приехать в гости.  Поезд отправлялся только вечером.  Вышли на вокзальную площадь – а тут будто и не было войны.  Лепешки продают прямо на улице! Горячие, ароматные! Купили они по лепешке. Вдохнула Тоня аромат свежего хлеба – и голова закружилась от счастья.   Так тепло стало и радостно внутри. Вот она, какая жизнь то бывает!  Тут же  продавали фрукты – яблоки, абрикосы.  Небо было чистым, и солнце грело так ласково.
  - Павлик! Хорошо-то как!
  Наелись.  Побродили по окрестным улочкам.  Закралась мысль в голову – а может и вправду здесь остаться.  Не понравится – так Ташкент не далеко, всегда уехать можно.  И остались. Поехали искать тетю Машу. Жила она где-то на самой окраине.  Ехали на телеге. Из сумки пахло свежими лепешками.  А вокруг было так зелено – весь город был похож на сад.  К тете Маше приехали уже с темнотой,  пока нашли ее дом, пока обнимались радостно и пили чай – была глубокая ночь.   А утром вышла Тоня на крыльцо и обомлела – с одной стороны возвышались могущественные горы (раньше она никогда их не видела), над головой светило яркое теплое солнце, а дома едва выглядывали из зеленых яблоневых садов.   И поняла тогда она, что никуда уже отсюда не уедет – здесь теперь её дом.
   Павлик устроился на авторемонтный завод неподалеку. Тоня помогала  тёте Маше в колхозных садах. Собирали яблоки – огромный спелый апорт, аккуратно складывали в ящики.   Тоня ждала ребенка.  Когда начались схватки, был уже вечер, Павел только вернулся с работы.  До роддома было не близко.  Пошли пешком. Останавливались, когда Тоне совсем было невмоготу,  Павел прижимал ее к себе, гладил по волосам, по плечам,  шептал тихонько: «Ничего, Тонюшка, потерпи, скоро уже».  Дошли, наконец – уже ночь, темно кругом, всё закрыто. Тоня обессилено села на крыльцо, тяжело дышала. Павел начал стучать в двери и окна. Вышла пожилая санитарка: «Чего расшумелся-то?»  Потом увидела Тоню на крыльце: «Батюшки мои!», побежала звать врача.   Родился мальчик. Первенец. Назвали Леонидом.  Павел был очень счастлив.
  Вскоре от завода им выделили  комнату в бараке, сразу за заводскими цехами.  Кухня общая, но зато комната своя – просторная.  Переехали.  Теперь можно было и семью из деревни забрать.  Павел уехал за матерью, братьями и сестрой. Всех привез.  Братьев устроил на завод.  Мать помогала Тоне с малышом.  Все жили в одной комнате.  В тесноте, да не в обиде.  Ведь все свои, родные.
   У Тони стало пропадать молоко, Лёньчик плакал целыми днями.  Обливалось сердце кровью у Тони и у свекрови её – дите голодное.  Как-то свекровь  растолкла  печенье с кипяченой водой, да из ложечки стала кормить ребенка.  Он сначала сморщился, а потом стал кушать, ложечка за ложечкой.  Наелся и заулыбался.  Так и  кормили печеньем, пока не подрос.
  А рос он подвижным, веселым мальчуганом.  Смотрела  Тоня на него и видела те же озорные искорки, что всегда  светились в глазах у Павлика, те самые, что так запали ей в сердце на той страшной войне. Веселил всех Лёня – любили его все безумно. Вечерами собирались в своей единственной комнате, грели воду на примусе,  пили чай, смеялись.   А однажды оглянуться не успели, как подбежал он к примусу, схватил своими цепкими ручками кружку и перевернул на себя кипящую воду.  Подскочили. Леня закатился от боли.  Тоня  схватила его на руки, увидела, как заплывает ошпаренное лицо, и  побежала бегом в больницу.  Пешком, в чем была. До больницы далеко, почти полгорода пройти надо.  Павел за ней. Бежала не помнит как.  Автобусы не ходили.  Лёнечка кричал криком, а она молилась.  Простить себе не могла, что не досмотрела.  В больнице осмотрели,, сделали обезболивающие.  Больше ни чем помочь не могли.  Не было лекарств. Предложили оставить его в больнице.  «Как же мы оставим его одного?» - удивился Павел.  «Так положено, мать мы оставить не можем, нет мест у нас»  Тоня беззвучно зарыдала. «Нет, - твердо сказал Павел – одного мы его не оставим, мал он еще. Либо мать оставляйте, либо мы пойдем домой, всё равно вы ничего больше сделать не можете». Так и пошли они  домой.   Леня немного успокоился, но глазки не открывались, на лицо было страшно смотреть.  Он всхлипывал, прижимался к отцу.  Тоня шла рядом, и сердце её обливалось кровью. У малыша поднялся жар. Он опять начал плакать.   До дома было еще далеко.   Тоню начала охватывать паника. Мысли перепутались, и остался только страх за свою кровиночку, за маленького крошку, которому она ничем не могла помочь.   На встречу им шла пожилая женщина. Остановилась, поравнявшись с ними в темноте.
  - Дочка, - спокойно сказала она, - что случилось? Ребеночку то совсем плохо – жар у него.
  Расплакалась Тоня, рассказала, что случилось.
  - Ты не плачь,- ответила женщина, - отойдем в сторонку. Я помогу сейчас.
  Они отошли в сторону, под арку какого-то дома. Женщина взяла Лёнечку на руки и стала читать молитву. Тоня и Павлик удивленно молчали.  И случилось чудо – ребенок вдруг успокоился, притих, начал засыпать. Дыхание его стало ровное, спокойное.  Отдала его женщина Тоне, и та с удивлением обнаружила, что жар спал.  Малыш просто спал, как обычно спят дети.
  - Ты не плачь, дочка, - опять сказала женщина. – Поправится твоё дитятко. Ты только не поленись, сходи в церковь, попроси церковного масла, будешь  гусиное пёрышко макать в него и смазывать ожоги. Всё пройдет, вот увидишь.
  Ранним утром побежала бабушка Акулина в ближайшую церковь. Всё сделали, как сказала та женщина – и, действительно, открылись глазки у Лёнюшки,  зажили ранки. Вот только стал он чаще моргать, то ли от испуга, то ли повредилось что-то от ожога.

  Вскоре один из братьев Павла женился и ему выдели собственную комнату. Молодых отселили. Тоня пошла работать.  Уставала очень.  Но жить стало попроще – и леденцы завелись в их доме, и другие продукты.   А еще через некоторое время родился Толик, второй сыночек. Этот был вылитый отец. Но серьезный. Совсем не такой, как озорной и веселый Лёня.  А спустя три года родился и Юра.  Тоня всё шила, она по-прежнему обшивала всю семью. Да почувствовала – схватки. Побежала в роддом сама – все на работе.  Благо теперь роддом был рядом, всего несколько кварталов.  По дороге встретила соседку, только кивнула, а говорить не смогла, схватки усиливались, боялась родить прям на улице.  Соседка на заводе швеей работала (шили чехлы на сиденья автомашин), пришла на завод, нашла Павлика.
  - Павел, жену твою встретила, не иначе в роддом она побежала.
  - Как в роддом? – удивился Павел, - не время вроде еще…. Да и