Моя история

диковинку, что уж говорить о запчастях и ремонте!
   Их, девчонок, полный грузовик везли куда-то к фронту.  Остановились на привал в небольшом селе.  Тётки рассказывали, как в какой-то деревне заживо сжигают людей, не жалея ни стариков, ни младенцев.  В их голосах звучал неподдельный ужас и паника.  Таких историй за два года войны Тоня уже слышала много, а всё казалось, что она слушает страшную сказку, которую рассказывает ее дед.  Молодое сердце  наотрез отказывалось верить, что все это может быть правдой.   И только увидев первых раненых, которых на телегах  везли им навстречу,  увидев окровавленные культи молодого солдатика,  который лежал без сознания в телеге на каких-то тряпках и голова которого болталась, как голова куклы из стороны в сторону, когда телега прыгала по кочкам, только тогда в душе Тони зашевелилась черная змея, имя которой  Страх.
   Командиром их части был Василий, офицер средних лет, симпатичный, как подметили девчонки.  Были в части и мужчины,  немного и все не молодые.  К девчонкам относились по-отечески. Старались беречь их.  Да как убережешь, когда всего в нескольких километрах рвутся снаряды и немцы так и рыщут по лесам.   На ночь выставляли караул.  Если в карауле были только девушки, Василий всю ночь не спал, всё ходил от поста к посту. Подойдет, закурит, спросит, как дела.  И полегчает немного на душе. Тоня ужасно  боялась этих ночных караулов.   Ничего не было ужасней, чем остаться один на один с темнотой.  В каждом шорохе таилась страшная неведомая сила и, казалось, жизнь висит на волоске.  Вдалеке время от времени  слышались выстрелы.  Они заставляли сердце вздрагивать, и хотелось бежать со всех ног. Только куда бежать?
  Днем молодость брала верх.  Шутили, пели песни. Сильно сдружились.
  Жутко становилось, когда в часть привозили  почту.  Не было хороших вестей.  Каждый бумажный треугольник письма нес в себе слезы и боль потерь.  Тоне везло.  Ей приходили письма с хорошими известиями.  Мать писала, что они уехали из деревни, живут у какой-то дальней родственницы, приняли в семью девочку из соседней деревни – там немцы всех расстреляли, а ее столкнула бабка в овраг и она смогла добраться одна через лес до их избы.  Тоня вздохнула с облегчением.  Василий отозвал ее в сторону.
  - Тут такое дело, - замялся он, - вот прочитай.
  Он протянул Тоне голубой конверт.
  - Это же для Верочки, - удивилась Тоня, посмотрев на конверт.
  - Да.  Никого не осталось у Верочки, понимаешь?  - Василий тяжело вздохнул и достал папиросу. – Не знаю, как ей сказать.  Всех эти гады расстреляли – и мать, и сестренок малолетних, и бабушку….
  С Верой Тоня была особенно дружна.  Их деревни были недалеко друг от друга, но познакомились они только здесь, на войне.   Вместе вспоминали  родные края, озеро, нашли даже общих знакомых…
  - Боюсь я, Тоня, наложит она руки на себя. Ты же знаешь, такая ранимая…
  - Что же мы от неё скрывать будем? – растерялась Тоня.
  - Ох, не знаю, Антонина, - Василий опять тяжело вздохнул. - Может лучше и скрыть. Девчонка она  еще совсем.
  Оба замолчали. Оцепенение и ужас медленно поползли по телу при мысли, что Верочкина деревня совсем недалеко от её родной, Тониной, деревни. Значит немцы уже давно там, ведь письма идут долго. Сразу вспомнила и про девочку, которую приняла мать – сошлось все.  Не возможно было поверить.  И не хотелось верить.
  Почти месяц носил Василий тот злополучный конверт, так и не решившись отдать его Верочке.  Почти месяц Тоня мужественно молчала, когда Вера спрашивала ее, не пишет ли мать о соседних деревнях.  И  как специально,  рассказывала всё Вера о сестренках и о матери,  все мечтала, как вернется домой и обнимет их.  Улыбалась так светло и радостно, и Тоня пыталась, едва сдерживая слезы, улыбаться ей в ответ. А потом убегала подальше, пряталась от всех  и давала волю слезам.  Плакала за всех и за всё.  За  убитых ни в чем неповинных людей, и за  разрушенную свою деревню, и за  молодость, отданную на растерзание войне.
   Как-то дежурила по кухне, готовила обед. Забежала Маша, испуганная и растерянная.
  - Тоня!!!  Скорее!
  - Что случилось? – Тоня от неожиданности уронила на пол железную кружку, которой черпала воду.
  - Вера ружье взяла, в лес убежала!
  - Зачем? – не поняла Тоня.
  - Плохо ей, Тоня,  всех еёшних немцы расстреляли!  На ней лица не было.
  Тоня уже бежала вместе с Машей  мимо бараков в лес.
  - Да как же это, Господи. Неужели ей Василий письмо отдал?
  - При чем тут Василий, - отмахнулась Маша, -  Зинаиде тетка написала, что всю их деревню расстреляли, а они с Зинаидой из одной деревни. И про Веркиных написала, как хоронила их втихую ночью, мать, да сестренок малолетних, и  бабушку, только среднюю девочку так и не нашла.
  - О господи! – слезы катились из Тониных глаз. – Где же Вера?
  Раздались быстрые шаги,  их догнал Василий.
  - Куда вы помчались, там опасно!
  - Там Вера, она узнала про своих.  Господи, где же она?
  - Ружье у нее – добавила Маша.
  - Да вон, - воскликнул Василий и кинулся в заросли к оврагу.  Вера сидела  на желтых сухих листьях, упершись лбом в ствол дерева. Не шевелилась.  Ружье лежало рядом.  Первая мысль, которая пришла в голову Тони – мертва Вера, и слезы с новой силой покатились по щекам.  И только когда Василий бережно поднял ее на руки, Тоня поняла, что Вера жива. Она смотрела в одну точку, глаза её были сухими, а губы все шептали: «мама, мамочка».
  - Вера, ты поплачь, поплачь. – Сказал Василий и прижал ее к себе.  Но она не плакала.  И лишь только уже в бараке, услышав голоса подруг, она вдруг пронзительно  вскрикнула и начала безудержно рыдать.  Тоня  так и сидела до утра, обняв свою Верочку, гладила ей волосы и понимала, что нет таких слов, которые могли бы ей помочь.
  Еще неделю не оставляла Тоня подругу наедине ни на минуту. Василий сам попросил присмотреть за ней.  Шли дни - Вера начала отходить,   не одна она была такая.  Плакали и рыдали девчонки каждый раз, когда приходила почта.  Горе сближало. Постепенно приходила твердая уверенность, что надо выжить.  Выжить во что бы то ни стало.   Нельзя оставлять этих нелюдей на своей земле.  Нельзя оставлять их на земле вообще.  За эту мысль держались, и эта мысль  заставляла жить и идти по искореженным лесам, фактически наступая на трупы.  Собирали оружие, технику, своих солдат хоронили, на немцев не тратили время, так и оставляли лежать среди сухих веток и травы.
  Насмотрелись всего.  Сначала визжали, увидев окровавленное трупы, плакали. Василий говорил: «Живых надо бояться, а мертвые уже не стреляют»
  Осознали это только тогда, когда их колонна попала под обстрел. Дорога вынырнула из леса на большую поляну. Проехали всего метров 100, еще метров через 150 дорога снова скрывалась в лесу. Так как передовая была не далеко, отголоски выстрелов слышались постоянно.   Не сразу поняли, что стреляют не там, а здесь, из леса , по их машинам.  Противный свист у самого уха и крик командира: «Стреляют! Ложись!» Упали на дно грузовиков, водитель прибавил газу, чтобы быстрее въехать в лес. Там, за деревьями, было менее опасно.  Девчонки не кричали, от страха пересохло горло, лишь кто-то шептал прямо над Тониным ухом: «Мамочка, родненькая».  Пронесло.  Только  водитель в одной их машин был ранен, Василий сел вместо него.  Он же и рассказал потом, что немцев было немного, видимо уцелели после наступления наших. Тоня ничего этого не видела. Лишь страшный свист над самым ухом еще долго будоражил ее сознание.
  В следующий раз она услышала этот  отвратительный звук, когда командир отправил её  вместе с Верой и Зинаидой  набрать воды в ручье. Тогда они вошли в деревушку, которую буквально утром освободили от немцев. Местных жителей там не было – пустые лома и мертвые  немецкие солдаты.  Девушки  подошли к ручью.  «Ромашки!» - воскликнула Вера, словно ребенок,   и  наклонилась, чтобы сорвать их.  И тут раздался треск автоматной очереди.  Тоня и сама не поняла, как толкнула Веру на землю и упала рядом с ней.   Прижалась лицом к земле. Треск, свист – и на лицо упали два скошенных пулей  белых цветка.  В нос ударил их терпкий пьянящий запах.  Вспыхнуло, словно искра, в голове, воспоминание о доме и бескрайних ромашковых полях. И погасло.  «Вера, ты жива?» - едва слышно прошептала Тоня.   «Здесь земляника, Тоня» - так же тихо прошептала Вера.  «Вот дурёха» – подумала Тоня и что-то теплое, материнское шевельнулось у неё в душе.  Она нащупала рукою винтовку. «Откуда стреляют?»  «Не знаю».  Стало тихо.    Какое-то время не шевелились.  «Сюда ползите – услышали шепот Зинаиды, - здесь дерево»   Выстрелов больше не было. Поползли в сторону, там было сваленное ветром дерево и за ним можно было укрыться.  Сели.
  - Он где-то здесь, – также тихо произнесла Зинаида.
  Тоня взяла винтовку, приподнялась, чтобы оглядеться.   Их глаза встретились.   Молодой немец  с холодной ухмылкой направил на нее черное дуло.  Она нажала на курок.  Выстрел оглушил на несколько секунд, голубые глаза немца расширились и он упал прямо в ручей.  Тоня так и стояла с винтовкой наперевес. Это был первый человек, в которого она выстрелила.  Страшно не было. В душе, будто огромная волна, поднималось совершенно новое чувство ненависти к людям, которые пришли на её землю с оружием.
  На выстрелы подоспели  ребята из их части.  Осмотрели местность, не осталось ли еще кого. Девушки тоже пошли с ними.  Видимо бой был и здесь. За ручьём были воронки от взрывов и  убитые немцы.  Решили собрать их оружие.   Тоня подошла к убитому офицеру, дернула за рукоять автомата, немец перевернулся, и Тоня с ужасом увидела, что у него только полголовы, - вместо второй половины было чудовищное бордовое месиво.  Она отпрянула,  капелька холодного пота скатилась по виску.
  Но страшнее всего оказался звук приближающихся немецких бомбардировщиков.  От этого звука и разрыва снарядов мозг просто плавился, и, казалось, что душа разлетается на миллион кровавых осколков.  При взрывах земля дрожала, а из груди вырывался неосознанный крик.  Этот звук будет потом сниться ей всю жизнь.  Когда всё затихало, первое, что приходило на ум – «Все погибли, я осталась одна». Только потом сознание начинало фиксировать стоны, крики, движения. И тогда выскакивала из укрытия и бежала помогать раненым.
  Через какое-то время куда-то делись слёзы.   Они просто перестали течь из глаз, будто организм  забыл об их существовании.  Боль и страх просто тяжелым камнем падали на дно сердца и тонули там, в омуте перепутанных эмоций.
  Однажды к ним перевели молодого шофера. Все девушки сразу заметили высокого голубоглазого парня.  Заметила его и Тоня.   Он всегда улыбался и шутил. Так по-доброму, по-простому шутил,  что казалось, они сто лет уже знакомы. Сам Павел не смеялся, лишь в уголках его глаз сверкали  такие озорные, веселые искорки.  Зашевелилось что-то в сердце. Незнакомое.  Горячее.  
  - Нравится он тебе? – шептала  Верочка ей на ушко по вечерам, когда сидели у костра.
  - Нравится, - вздыхала Тоня – да вот только, мне кажется, что он на Зою больше смотрит.
  - Чего это на Зою-то? – удивлялась Вера – И на тебя смотрит. Смотри, как… ой как смотрит, Тонечка….
  Тоня только вздыхала.  Зоя как сестра ей была – что же она будет Зое завидовать?

  Победу встретили в Кенигсберге.  Когда это слово прозвучало