глухо бились переплётами о стенки мебели. А я всё никак не могла остановиться.
Остановила меня бригада скорой помощи, вызванная кем-то из соседей. Что-то они мне вкололи, отчего я почти сразу «завяла» - и увезли.
В психушке я пролежала около месяца. Бывало, целыми днями я не вставала с койки, безразличная ко всему. Жить дальше? Как? Да и зачем? Не чудовищен ли этот мир сам по себе, если существует без Андрея? Но умереть мне не давали.
Ночами я звала своего Мастера, Вику – тех, кого я предала из-за своей проклятой покорности. Но кто мог прийти, когда одна – в тюрьме, а другой – в могиле? Одна я осталась в этом мире!
Впрочем, в палате, кроме меня, были ещё две женщины. Анна Ивановна вначале показалась мне вполне здоровой. Часто рассказывала о сыне, который учится в Москве и вот-вот должен приехать. Это потом я узнала, что её сын никогда не приедет, потому что погиб – разбился на мотоцикле. Материнское сердце не вынесло утраты…
Другая моя соседка – Марья – даже поначалу не казалась здоровой. Она уверяла всех, что она супруга президента Гватемалы, и что американские спецслужбы её похитили и держат в заложниках. И колют всякую гадость специально чтобы свести с ума. При этом несчастная была уверена, что находится на территории США. Соседки же рассказывали, что Машка тронулась умом, когда её благоверный ушёл к другой. Может, он и был президентом Гватемалы, когда набирался до чёртиков – неизвестно. Но квасил, говорят, будь здоров!
Признаться, я завидовала этим женщинам. Да, они тоже потеряли тех, кого любили, но обе жили надеждой с ними увидеться. Я же осталась в здравом уме, без надежды, без веры, с болью и чувством вины.
Моё возвращение к жизни было долгим и мучительным. После выписки я могла часами сидеть и рассматривать картину – подарок моего Мастера. Девушка в белом воздушном платье, в шляпке с розами сидела, задумавшись, на скамейке у пруда, где плавали лебеди. Ландшафт художник подрисовал уже потом – на деле я позировала в его мастерской. Теперь же я гладила пальцами засохшие краски, словно пытаясь повторить движения любимых рук. Поначалу мать пыталась отобрать картину, но я сопротивлялась с такой яростью, что она, в конце концов, ретировалась и больше не рискнула к ней даже приближаться.
Смириться с гибелью Андрея было трудно. Не легче оказалось привыкнуть и к себе настоящей. Милая девочка, Рита-умница, вылепленная матерью по идеальному шаблону, мучительно умирала. Та же Маргарита, которую я каждый день видела в зеркале, представлялась мне настолько незнакомой и непредсказуемой, что порой меня и саму пугала. Я и сейчас не была уверена, что привыкла к ней полностью. Но Вике именно она, думаю, нравилась больше, чем прежняя. Та, которая писала ей за решётку тёплые письма, без единого упрёка…
Заснула я, к своему удивлению, очень скоро. Я не слышала, как Вика пришла, помылась и легла спать.
Проснулась я оттого, что услышала голос Вики:
- Просыпайся, Рита! Завтракать пора!
- Как? Уже? – я сонно потянулась.
Вика была уже одета и причёсана.
- Ты уже встала?
- Уже и на утреннюю зарядку успела.
Что делать? Пришлось быстро вставать, умываться, заправлять постель.
- Я вчера даже не слышала, как ты пришла. На дискач ходила?
- Да нет, - ответила Вика. – Мы после фильма ещё на палубе постояли, поболтали. Кстати, очень интересный парень!
- Надеюсь, не Сашуля номер два?
- Да ну! Сашуля ему и в подмётки не годится!
Сашуля – Викина первая любовь, рок-музыкант. Мать, помню, как увидела его фотку – пришла в ужас, ну и я вместе с ней. Но моя сестра оказалась твёрже, чем я в своё время, и даже слыша с обеих сторон о своём вопиющем бессердечии, не перестала с ним встречаться. Правда, в конце концов, она его всё-таки послала. Под шикарным образом, как оказалось, скрывался пустой халявщик, да к тому же ещё и любитель выпить.
За завтраком мы рассаживались свободно, но когда наши вчерашние знакомые зашли, осматриваясь, Вика махнула им рукой. Степан и Анатолий Петрович приблизились, и вскоре мы уже сидели все вместе.
А молодой казак, по всей видимости, к моей сестре неравнодушен! Ишь ты, как засияли его глаза, когда он увидел её! И как прилила к щекам казачья кровь, когда Вика на него взглянула!
После завтрака мы стали обсуждать, чем заняться. До остановки в Усовке оставалось ещё много времени.
- Я хочу танцевать, - сказала Вика.
- А я – петь.
Песни у меня всегда получались лучше, чем у сестры. Однако осмеливалась петь я только в семейном кругу. При чужих людях как-то стеснялась. Теперь же, когда моя репутация и так испорчена, переживать, что сделаю что-то не так, вряд ли имеет смысл.
В музыкальном салоне собрались в основном женщины среднего возраста. Собственно, салон этот представлял собой комнату на носу корабля. Впереди слева стояло пианино, справа – телевизор, который мы вчера смотрели. По обеим сторонам – кресла и скамьи в четыре ряда. Справа и слева проплывали за окнами песчаные обрывистые берега с растущими на склонах редкими деревьями.
Руководили хором две женщины. Лариса Григорьевна – дама с прямыми белыми волосами, с аккордеоном в руках, играла вчера, когда мы садились на корабль. Другая – полненькая, с тёмно-русыми волнами волос – пела для нас вчера на верхней палубе, когда теплоход отплывал. Елена Прохорова – так её представили.
Поскольку сегодня на теплоходе объявили День русской культуры, то и песни мы пели русские народные. «Ах, Самара-гордок», «По Дону гуляет»… Когда же запели «Позарастали стёжки-дорожки», я, не удержавшись, заплакала.
- Какая грустная песня! – к счастью, Елена истолковала мои слёзы по-своему. Давайте-ка споём более весёлую!..
«Валенки-валенки
Прячет моя маменька.
Всё равно я их найду –
Не свидание пойду!»
«Умная девушка! – подумала я. – Не то что некоторые!»
В то утро прозвучало ещё много песен: весёлых и грустных, но все они были уже не про меня. Одна девица «верила, верила, верит» своему любимому и никогда не поверит, что он её разлюбит; другая за свою веру поплатилась – милый нарушил клятву, данную ей на Муромской дорожке и «воротился с красавицей-женой»; третью так и вовсе угораздило полюбить женатого. Но ни в одной песне не встречалась такая дура, которая бросила любимого, потому что маменька велела.
И вот первая остановка – Усовка. Наш теплоход причалил вторым бортом. Наскоро похватав купальники, мы с Викой вышли на песчаный пляж. Степан с отцом вышли вслед за нами. Августовское солнце светило жарко, и блестевшая в его лучах водная гладь так и манила поскорее окунуться. Впрочем, зря терять время мы не стали. Более того, я сразу устремилась туда, где поглубже, чтобы вездесущие водоросли не досаждали. С детства их не люблю! Вика – другое дело. Когда она ещё носила длинные волосы, то любила делать причёски с водяными растениями, чтобы походить на русалку. Чего-чего, а этого добра в нашей Волге хватает!
- Эх, сюда бы удочки! – мечтательно произнёс Анатолий Петрович. – Славно бы порыбачили!
И всё-таки «порыбачить» нам удалось. Прямо перед теплоход, отделявшем наш от берега, на песке расположились палатки. Кроме арбузов, дынь и других фруктов, там продавалось множество рыбы: копчёной, солёной, варёной, вяленой. Мы с Викой взяли копчёного судака – с таким расчётом, чтобы довезти до Самары. При трёхразовом питании на корабле есть его будет некогда.
После Усовки теплоход остановился в Саратове, но нас попросили не покидать борта. Да и стоянка, собственно, была недолгой – за пятнадцать минут не нагуляешься.
Между этими двумя стоянками нас приглашали в рулевую рубку. Капитан, немолодой мужчина, рассказывал про корабль, про команду (за штурвалом стояли две молодые девушки и мужчина – сверстник капитана). Вика ещё задавала вопросы, как будто хотела научиться основам судовождения.
Остаток дня мы стояли на палубе, глядя на проплывающие мимо леса. Вика и Стёпа отлучались на концерт джазовой музыки. Но после ужина мы вчетвером пошли на вечернее шоу. Развлекал нас артист Антон, танцовщица Маша и Виталина (последняя также выполняла обязанности администратора) и певица Елена. В перерывах между выступлениями мы, туристы, вспоминали рекламу и кино лихих девяностых, пробовали по песням поставить диагноз лирическим героям (с чем Вика, кстати, справлялась вполне успешно). Одним словом, нескучно провели время. На танцы, которые объявили после завершения шоу, мы уже не оставались.
На следующий день нас разбудили в полседьмого. Часов в десять мы уже должны быть в городе-герое Волгограде – он же Сталинград, он же Царицын. Лично мне нынешнее название нравится больше всех. Но перед остановкой после завтрака оставался ещё час, чтобы зайти в музыкальный салон и попеть с Еленой и Ларисой Григорьевной. На этот раз Вика составила мне компанию.
Поскольку подплывали мы к городу, мужественно державшему оборону в Великую Отечественную, песни подобрали соответствующие. Многие из них мы с Викой знали наизусть. В детстве на Девятое мая мама часто ездила с нами в гости к дедушке Володе, что приходился ей двоюродным дядей. Старый ветеран, он прошёл на танке до самого Берлина и всегда был растроган до слёз, когда в День Победы мы пели песни военных лет. Давно уже нет в живых дедушки Володи, но ни строчки из этих песен не забыто. И теперь мы с Викой снова пели вместе, как в то далёкое время:
«Помнит Вена, помнят Альпы и Дунай
Тот цветущий и поющий яркий май.
Вихри венцев в русском вальсе сквозь года,
Помнит сердце, не забудет никогда!».
Только мы закончили песню про того парня, за которого герою Рождественского теперь предстоит жить на свете, как теплоход причалил в порту Волгограда. По счастью, нам с Викой оставалось лишь забежать в каюту, взять сумочки. Одеться мы догадались заранее.
Стёпу определили в одну группу с нами. Его отец смотреть панораму не собирался, поэтому его отделили.
Сидя в автобусе у окна, я с любопытством разглядывала город. Мы поднимались над рекой по зелёной террасе, ведущей в сквер – к площади Павших борцов. Вообще я заметила, что скверы и парки окутали Волгоград, словно зелёные ленты.
Остановившись, мы вышли из автобуса, прошлись вдоль цветочной клумбы и парковых скамеек до выбившегося из общего ландшафта большого тополя. Дерево, уцелевшее в Великой Отечественной войне, вырубить рука не поднялась. Напротив, в знак почтения его окружили каменным бордюром. И стоит старый тополь как символ возрождения жизни из руин.
Слева от тополя стояла каменная стела – дань памяти троим погибшим защитникам Сталинграда. Притом все трое разных национальностей: Каменщиков – русский, Фаттяхутдинов – татарин и Ибаррури – испанец. Но все они выросли на русской земле и погибли, её защищая. Нет здесь русских и нерусских – есть советские солдаты!
- А этот Ибаррури, - вырвалось у меня, - сын той самой Пассионарии?
- Ну да, - ответила Вика. – У неё сын был лётчиком. Рубен его звали. И его, слышала, на войне убили.
- Слушай, вставай сбоку – я тебя сфоткаю.
Вика послушно исполнила просьбу. Я ровным счётом ничего не знала про испанскую коммунистку Долорес Ибаррури и про её сына, но как испанец оказался в рядах защитников Сталинграда? Об этом мне поведал Алексей, экскурсовод. Рубена вывезли из Испании
