Краски последних дней

место для свершения мести! – провозгласила она шепотом, похихикав над похожими по буквам, но такими разными по смыслу словами.
Крадучись, принялась обходить здание. Луна-подружка и звезды-сестрички освещали путь почище любого фонаря. Послав им воздушный поцелуй, Алина ступила внутрь здания и тут же упала, споткнувшись. Мгновенно сгруппировалась, развернулась и метнулась вбок, наставив на препятствие автомат.
– Здравствуй, Нолик!
***
Скованный болью Ноль с острым удовольствием витал между явью и забытьем. Он совсем забыл, какое это наслаждение страдать от боли и упиваться ею. Ждать секундного облегчения и ощущать каждой клеточкой тела невыносимое ощущение избавления. Он познал, что боль – сродни оргазму. Особенно пульсирующая.
В том, что умрет, Ноль не сомневался. Три пули, и каждая на своем месте. Одна, скорее всего, в печени, вторая – в почке, а третья – в кишках. Все правильно. Все верно. Чтобы наверняка. Пожил и хватит. Даже лишку хватил.
Тело лишилось тяжести и, казалось, воспарило. Было только три разных боли. Ноль их явственно ощущал. Только не через сами раны. Дырка в кишках представлялась ему лучше всего. Съеденная накануне пища, несомненно, вытекала в брюшину. Интересно, она переварилась? Комки риса, куски изюма и орехов, водка и дрянной чай, смешавшись, толчками вываливаются и… Что, что дальше? Дыра в печени – это непременно фонтан темной крови. Насколько ее хватит? Не может же боль быть так долго постоянной! Простреленная почка лишь изредка оглушала и ослепляла до такой степени, что, казалось, все – предел. Ан нет. Медленно накатывала другая боль, и первая смывалась, смазывалась, превращаясь в новую форму. Так, кочуя на волнах боли, он не видел почти ничего, глядя больше в себя.
Хотя Пеннивайз со своей назойливостью и сюсюканьем немножко позабавил. Лечить его собрался. Мазью. Умора! А эта тощая страшная баба откуда взялась? Как хорошо, что есть боль. Не с бабой же разговаривать!
***
Алина смотрела на Ноля, ища в себе хоть искорку ненависти. И не находила. Три дырки в его животе отмели все вопросы. Он и так умрет. А вот жалости было в избытке. Она решила новость о зародыше не озвучивать.
«Это мой зародыш. Он не родится, поэтому пусть будет моей тайной».
Ноль безучастно смотрел сквозь нее и морщился. Или гримасничал. Ну и пусть! Она великодушна. И убивать из этого автомата все равно не собиралась. Вот, если бы браунинг был – тогда другое дело. Смерть из милосердия. Смерть из любимого оружия для любимого когда-то человека. Когда-то. Когда-то... Как быстро летит время. Еще неделю назад… она ненавидела его. И так удивительно быстро сошла с ума. В этом, конечно, виноват Пеннивайз. А Ноль не хочет ее узнавать. Ему не нужно перед смертью ее узнавать. Знал ли он ее?
Она поняла, что ей все равно. Лежащее тело было чужим и скучным. Это труп, пока дышащий. Пустое место. Ноль. Зеро. Ничто.
Потянуло в общину. К овцам и тупицам. До одури захотелось поговорить по душам с полутупицей. Выпить с пропойцей. Поскандалить за какую-нибудь тряпку с девками. Обстоятельно обговорить свое умопомрачение с бабкой. Поесть хлеба, наконец.
– Да пошел ты на х…
Алина развернулась и ушла, буквально на минуту разминувшись с Пеннивайзом.
***
– Вот незадача, – принялся причитать Пеннивайз, выкладывая из сумки оружие, две пластиковые бутылки с бензином, подобранные по дороге рожки с патронами, сабли и колоду засаленных карт, – нет мази. Все мотоциклы обыскал. Те, что один и еще один там. А еще, где другие, там, возле дома, не пошел. Рано еще. Идти придется туда, откуда мы начали. Там и харчишек соберу, и мазь Жабеныш точно там оставил. Зачем она ему в бою? Ты потерпи, дорогой. И не забывай выздоравливать. Раны пустяковые. Какая только сволочь тебя подстрелила? Это Сергейчик, зуб даю. Больше некому. Ничего, ничего, получит он сполна. Станцую ему такой танец, в свое время… Ты подожди меня Нолик. Потерпи чуток.
Ни за какими харчишками и мазью чудодейственной Пеннивайз не собирался. Пока темно, нужно было обтяпать одно важное дельце. Штука была в том, что Ноль не помнил, говорил ли Александре, сколько их осталось. А девки – они языкатые. Мало ли чего та дура могла общинникам брякнуть? Нужно было предусмотреть все. Обезопаситься со всех сторон, а уж потом заниматься другими делами.
Ноль его не слушал. Он слушал боль.
***
Стоя в поле и разглядывая одиноко светящееся окошко особняка, Алина решила вернуться. Ноль там один, да и о Пеннивайзе не спросила. Забыла. Забыла о таком! Уже естественным жестом она потерла щеку, мимоходом содрав коросту.
Полутупица тоже пялился в окошко. С автоматом, типа на посту. Может, ждал знака от истомившейся барышни? А, хи-хи, может, серенады петь собирался? Или, скорее всего, высвистывал телку, чтобы потрахаться. Нерусскую, кого же еще! Они как раз пара. Хильда из тех, на ком женятся и любят всю жизнь. Домашняя, теплая, уютная…
А я сумасшедшая и с зародышем. Без браунинга, но с автоматом. Мне нужен Пеннивайз. Ноль не нужен. Ноль – труп. Пеннивайз – живой. Он не отстанет от общинников. Сергей, ведь больше некому, ранил Нолика, а Пенни не из тех, кто просто так расстается со своими игрушками.
Кр-ругом! Шагом марш.
Четко печатая шаг, ёкая влажными изнутри галошами, Алина зашагала обратно, снова разминувшись с Пеннивайзом.
***
Ошеломленный Андрей лежал, слушал дыхание Аннушки, млея от восторга, и боялся шевельнуться. Рука, на которой лежала голова любимой, затекла, но ему и в голову не приходило убрать ее. Перед глазами метались фрагменты произошедшего, приводившие в неописуемый восторг. Сладкая истома заполняла тело. Счастье снизошло и одарило.
Анна повернулась, освободив руку. Словно получив сигнал, Андрей вскочил с кровати. Нужно было срочно заканчивать с картинами. И начинать новые – с Аннушкой, Анютой, Анечкой, Аннюлей, Аннюшкой, Аннюлечкой… и только.
Схватив кисти, тюбики с красками и палитру, принялся бешено выдавливать, размазывать, макать. Поискав глазами нож, чтобы надрезать палец, снова засмотрелся на любимую.
Она лежала, разметав руки и волосы. Одеяло сползло, чуть приоткрыв нежные холмики грудей. А на простыне ярко горели четыре пятнышка крови. Ее подарок!
Андрей подошел к постели на ставших внезапно ватными ногах и, послюнив палец, тронул первое пятнышко. Развернувшись, провел пальцем по готовой картине. То же самое сделал и с оставшимися пятнышками и картинами. Отвернулся, сильно зажмурился и застыл.
Не может быть, чтобы это чудо не засияло на картинах!
Резко развернувшись, открыл глаза и, переждав темные круги, внимательно всмотрелся.
Засияло!!!
Картины, словно получив дополнительный источник энергии, излучали теплый свет. Краски будто налились соком и густотой. Изображения стали объемными и глубокими. Силой, верой и правдой веяло от них. И еще магией крови и любви.
Счастливо рассмеявшись, Андрей взялся за кисть и продолжил работу. Только теперь, что совершенно естественно, стоило только обозначить красками какой-либо предмет, как тот сам проступал на холсте, не требуя закрашивания и прорисовки деталей.
Холсты послушно внимали приказам кисти. Бегая от одной незавершенной картины к другой, он лишь метил краской место и цвет, остальное проявлялось само.
– Я люблю, и любим – только это единственное верно, – прошептал он.
***
– Ну и что тут у нас? – грубо спросила Алина Ноля, уперев руки в бока.
Тот молчал, закрыв глаза.
– Где Пеннивайз? Отвечай! – потребовала она, слегка пнув бывшего любовника.
– О-а-ах, уйди страшилище, – выдохнул тот, раскрыв затуманенные наслаждением глаза.
– Кайфуешь, сволочь. Или в кошмарах витаешь, – брезгливо процедила Алина и принялась осматривать помещение.
На сене явно кто-то спал. Алина не помнила, были ли во время первого визита в углу две бутылки с мутным содержимым, куча оружия и колода карт с голыми бабами. Она решила подождать. Пеннивайз рано или поздно явится, чтобы получить пару десятков – или сколько там в рожке осталось? – пуль. Чтобы наверняка. Ноля, в принципе, можно было придушить или зарезать. Но неохота было руки марать.
Патронов в рожке оказалось под завязку. Отлично! Подпушив сено, уселась ждать. Отвратительный запах и огромное количество мух ее не смутили. И не такое видела.
Первый смелый солнечный луч ворвался на ферму и отпечатался на тонкой и бледной кисти Алины. Невольно скосив глаза, она принялась следить за скользящим теплым пятнышком.
***
Ноль наконец-то придумал название процессу, терзавшему его тело. Троеболье! Эстафета, а также индивидуальная программа.
Каждая боль была специалистом в своем деле. Троебольцы предпочитали соревноваться острым и горячим оружием. Ноль ощущал внутри уколы, протыкания, разрезы, разрывы, всаживание горячих гвоздей и шил. И еще много чего разного, на что не хватало фантазии. А вот поделиться ощущениями было не с кем. Страшная тетка манекеном застыла и зырила недобро. Был бы Пенни, он бы оценил и тетку зарубил бы к чертям собачьим.
Новый аккорд объединенных усилий троебольцев сотряс тело. Дождавшись отлива, Ноль тонко, чувственно застонал.
***
Расплющившийся лучик пополз дальше. Вот зацепился за грязную манжету рубашки и возмущенно задрожал. Алина, затаив дыхание, с интересом начала разглядывать через лучик свое одеяние. И удивилась. Неужели она напялила это?
В мозгу образовалась щекочущая пустота. Шевельнувшись, чтобы сбросить солнечное пятно, глянула на калоши и вскрикнула от отвращения. Что такое? Во что я превратилась?
Словно пелена с глаз упала. В реальности же с поджатых коленей соскользнул автомат, сухо брякнув. Вскочив, она потерла виски и помотала головой.
– Это какое-то наваждение или временное помутнение?! Помутнение, непременно помутнение, – дрожащим голосом пролепетала, защищаясь от нахлынувших воспоминаний и видений.
Алина выбежала из кошмарного дома. С расширившимися от ужаса глазами, зигзагами двигаясь по перелеску, натыкаясь на пни и кочки, скользя и оступаясь, устремилась прочь.
Она вспомнила, где и при каких обстоятельствах оставила браунинг, одновременно на яркое и четкое воспоминание накладывалось видение, как посреди улицы устроила купание в корыте. Перед глазами встала река, полная вздувшихся трупов, и тут же, словно разодранная шаль, наползло видение, как изо всех сил била себя в живот, стремясь изгнать, убить, уничтожить…
Алина, оплакивающая убитую Пеннивайзом во время переправы подругу, и Алина, воровато роющаяся по шкафам и полкам в поисках еды. Алина, вопящая угрозы военным с того берега, и Алина, сдирающая коросту со щеки и засовывающая палец в рот. Она – ведущая овец к особняку, и она же, ведущая задушевные и поучительные беседы с зародышем.
Зародыш! Да, зародыш. Что-то с ним связано было… Что-то важное. О чем раньше не хотелось думать и вспоминать.
Ничего не видя перед собой, растирая виски и раздирая до крови коросту, она пошла к коттеджному поселку. Там должен быть ответ относительно зародыша.
– Подожди, Ноль, чуточку подожди, не сдыхай. Я кое-что проверю, кое-что вспомню, вернусь, и мы с тобой поговорим о «страшилище».
Спугнув группу незнакомцев по дороге и не заметив этого, добралась до места. Безошибочно найдя дом, под окнами которого устраивала засаду, опять пошла знакомым путем. Прыжок через