Краски последних дней

даешься.
Горькую пилюлю подбросила им уже почти у особняка. Дождавшись тучи, скрывшей Луну, и прямо в ошеломленные лица-морды. На том самом месте, где несколько дней назад стоял пюпитр с предупреждением. И, не дожидаясь охов и ахов, бросилась обратно. У нее своя миссия.
Третью девицу звали Анной. Нафига, спрашивается, ей эта коллекция ненужных имен?
***
Андрей проснулся от грохота, открыл глаза и тут же закрыл, не вынеся ослепительно света. Что за черт! В комнате грохотала музыка и горела люстра. Он испуганно бросился прочь. Скатился по лестнице, чередуя ноги с пятой точкой, вывалился на ярко освещенный двор и, одурело помотав головой, бросился к сосне.
«Я сошел с ума?»
Сделав несколько неудачных попыток покорить вершину, присел, упершись спиной в ствол, и заплакал, изредка подвывая:
– Большая ноздря вынюхала весь мой порошок! Я сошел с ума! Большая ноздря втяни и меня!
***
Яшка восторженно замотал патлами и принялся танцевать. Особняк содрогался от музыки. Вероятно, музыкальный центр был включен и ждал лишь подачи энергии. Звучала последняя композиция из альбома «Madhouse» группы «Mandragora Scream».
Теленок, нисколько не впечатленный шумом, вожделенно полировал языком и смачивал слюной палец Сергея. Трынделка выскочила из пристройки и, повысив голос, принялась лопотать очередную порцию абракадабры.
На четверку новеньких никто не обратил внимания. Девушки же стояли и с нарастающим недоумением наблюдали за «абсолютно мирной общиной и до тошноты тривиальными людьми».

Глава 9. Хамухи

Оставшись в одиночестве, Пеннивайз начал подготовку к операции. Прежде всего, поставил на стол засиженное… этими, как их, черными летающими, длинное слово… Начало не вспоминалось. И не надо. Обойдемся тем, что помним… О! – хамухами зеркало на подставке.
Он сорвал занавеску с окна, чихнул и аккуратно расстелил ее на кровати. Небрежно смахнув объедки и посуду на пол, рукавом протер клеенку на столе. Вопрос размещения долотка из двух предметов вызвал головную боль. Куда их: на кровать, стол, пол, подоконник, в карман? А ведь нужно еще продезинфицировать и проветрить! Впрочем, это было легко. Открыл форточку – продезинфицировал, помыл руки – плохую воду решил не транжирить! – своей теплой водой в уголке, проветрил. Пятак… кушак, тьфу ты, итак! Можно начинать.
Пеннивайз посмотрел зачем-то на равнодушно тикающий будильник, запомнил положение стрелок и стащил парик. Движение стрелок он никак не сопоставлял со временем. Ноль – вот кто был его временем. Ну и бывало, что иногда удивление от смены тьмы на свет и наоборот в окошке отдаленно отзывалось в нем и связывалось со стрелками будильника.
Он пощупал немедленно отозвавшийся болью скол на черепе с чуточку вылезшей наружу расплющенной пулей и склонился над зеркалом. Мешали слишком отросшие волосы. Их следовало бы удалить, уничтожить, но где-то глубоко внутри понимал, что волосы еще пригодятся. И не только для того, чтобы скрыть раны. Не только…
Страха Пеннивайз не чувствовал, да и вообще с трудом смог бы сказать, что это такое. Он не боялся всегда. Или никогда. Поучая подчиненных, говорил:
– При потопе, когда жизнь концентрируется и течет медленно, со вкусом, и открываются небывалые возможности и удовольствия, тратить себя на страх-пустышку крайне глупо.
Боль – да! Пеннивайз знал боль. И уважал ее. Она одна меняла людей. Ломала, корежила, гнула. Но не его! Быть рабом всего лишь импульсов от нервных окончаний? Увольте! Он научился жить и дружить с болью.
Боль – ограничитель понтов! Увидеть, каков человек, можно лишь сделав ему больно. Единственное неудобство состояло в том, что, испытав себя посредством боли, человек становился обузой-философом. Что ж, без рук и ног только это, кхе-кхе, и остается.
Пеннивайз затрясся в смехе.
Однажды в Польше они немного ошиблись, захватив монастырь, – думали, что женский. А напоролись на мужчин-чернорясников и преподали им урок боли. Не уезжать же просто так! Жаба, до потопа собиравшийся стать патологоанатомом, устроил отличное представление. Из конечностей и внутренних органов, позаимствованных у монахов, собрал пятерых новых. На операционном столе никто не стонал и не плакал. Те монахи, что остались живы, вели теософские беседы, молились и не кричали. Пеннивайз, оценив мужество, велел оставить их в живых. Не зверь же он!
Набрав в рот плохой воды, чуть смочил занавеску и осторожно протер ею место будущей операции. Сладко защипало. Хорошее начало! Разгреб волосы вокруг раны, удивился их липкой послушности. Затем он прижал долоток с острым концом чуть ниже трещины на черепе и принялся вертеть зеркало, добиваясь оптимального ракурса. Потом занялся углом наклона острия долотка. Уже по живому. Боль бодрыми, не лишенными приятности волнами накатывала и отступала. Наконец и здесь нужный угол был подобран. Долоток, которым бить, к счастью, имел длинную ручку. Сильно вдавив острие в череп, осторожно тюкнул другим тупым долотком.
– А-а-а!
Завизжав от резкой острой боли, повалился на кровать. Обильно пошла кровь. Угол сбился! Хамухи закружили вокруг. Зажужжали.
Теперь он смог представить, с чем ассоциируется его боль. С длинным шурупом, который медленно, но не ввинчивается, а выкручивается из мозга и черепа. На шуруп, несомненно, намотало частички мозга, кровеносные сосуды, нервы… Разве можно намотать кровеносные сосуды и нервы? Можно! На такой шуруп можно намотать все. Все, что может вызывать боль. Я выдержу? Я выдержу!
Кровь отлично склеила волосы и стала явственно заметна ошибка. Нужно было взять чуть выше. Самую малость. Может, позвать Жабу? Мысль долго качалась на чаше весов. Одна чаша – сомнение, вторая – апломб. Нет! Жаба из тех, которые получают удовольствие от самого процесса. Нет! Он и так слишком много уже потерял, чтобы… Чтобы что? Ох! Спасла, снова спасла плохая вода. Больше внутрь и чуть – наружу.
Руки предательски дрожали. В глазах начало двоиться. Ясно и красно. Посмотрев в зеркало, увидел щеку со смазанным гримом, набрякший мешок под глазом, каплю крови из глаза и хамуху на ней. Две хамухи. Ну и пусть! Кровь ведь вытекла. Чего добру пропадать.
– Ешьте! Я вкусный!
Пришлось дублировать манипуляции. Зажмуривать поочередно глаза. Вскоре двоение, кроме хамух, исчезло. Внешний же вид нисколько его не обеспокоил. Настоящий был под гримом.
Острая часть долотка уперлась прямо под пулю. Он даже услышал скрежет. И увидел его в цвете. Тупой долоток не подвел. Удар вышел на славу. Только результат подкачал. Острие долотка осталось торчать в черепе. Довольно глубоко. Боли не случилось. Или она стала своей, родной, что ли?
Расстроившись, Пеннивайз чуть пошатал ручку долотка. Ага! Пуля выдвинулась. Какая безобразная! Вместе с пулей задвигался и осколок черепной кости. Струя крови залила окошко будильника, лишив… Чего-то там. Не беда. Кто там любит троицу? Третья попытка должна быть удачной. Обязана быть. Только на этот раз нужно отжать вниз, как бочаг… зачах… рычаг. Да!
В форточку залетели новые хамухи и дунул ветер. Принесенный запах очень не походил на тот, к которому привык, и навевал ассоциации, кажется, связанные не то с просторами, не то с волей. В любом случае, он воспринял это как знак. Кто там любит троицу?
Пеннивайз снова подкрепился плохой водой, взялся за липкую от крови рукоятку и резко потянул вниз. Сначала в черепе что-то треснуло, потом вылетела на стол пуля, за ней упал кусочек кости с волосами, рухнул на пол долоток, а уж потом там же растянулся потерявший сознание Пеннивайз. Кто там любит троицу?
Успокоившиеся хамухи обсели осколки, предметы и пятна. Крови было много. Их ожидал пир!
***
Ноль сидел в кустах, задумчиво покусывая травинку. Взглянув на солнце, он вздохнул. Еще рано! Остальные разведчики соберутся только к вечеру. Должны собраться. Не настолько же они тупы, чтобы заблудиться!
Направления разведчикам Ноль раздал разумно. Все стороны света плюс одного к реке да еще двоих на осмотр городков. Сам вольным стрелком двинулся к наиболее перспективному, как казалось, месту. Заправка при мехколонне, обслуживающей аграриев. Возможность раздобыть там топливо и не только была намного реальней, чем в любых других местах. И не прогадал. Собственно, на месте искомого оказалось пожарище и много гильз. Видимо, не ему одному пришла в голову умная мысль. Не прогадал он и в другом, когда, неспешно возвращаясь на место встречи, стал свидетелем живописной сценки с участием быка, неизвестного парня и очень знакомого, до зуда в зарубцевавшейся ране, молодого человека.
Сорвавшись в погоню, он согнал с луга коров, и те, дурные, побежали следом за быком, демаскируя его. Если бы та парочка не была столь озабочена собственным спасением, Ноль мог попасться. Вооруженный лишь пистолетом, он бы живо получил добрую начинку из автоматного свинца. Обошлось. Скорее, повезло. Пока их мотоцикл не завелся, Ноль прилично срезал дорогу. И крики к какому-то Яшке он слышал отлично, и особняк, где спрятались беглецы, увидел. Интересно, сколько в этой банде людей? И очень интересно, как у них с топливом?
«Блин, да кого мне тут, в лесу, бояться?»
Ноль откинулся на спину и принялся смотреть в небо, провожая облака и не вникая в рождающиеся фигуры и образы. Думы его были земными и насущными. Он мысленно составил, по убыванию, список проблем.
Первое – состояние Пеннивайза. Не здоровья, а вообще. Тот чудит вовсю. Видать, здорово его приложило в последнем бою. А может, не приложило? С катушек, конечно, любой может слететь. Особенно, когда теряешь почти всех бойцов. Перед глазами до сих пор стояло видение, как вел себя Пеннивайз перед бегством. Звуки выстрелов он назвал аплодисментами. Хвалил Шмыгу за танец, когда тот, отяжелев от десятка пуль в теле, все не решался упасть… М-да. И пацан тот местный… Зачем было его так мучить? В перечень странностей попали также неожиданное пристрастие к водке, неряшливость и страсть к непонятным выражениям, а отказ убраться в домике или элементарно проветрить от смрада вообще ставил в тупик.
Второе – действительно проблемный вопрос с топливом и туманные перспективы с ним в будущем. Возможно, сегодня кое-что и прояснится. А может, запутается еще сильнее. Плана спасения Ноль не имел и не собирался им заниматься. Он во всем и всегда полагался на гений Пеннивайза. Правда, сейчас уже не был так в нем уверен. Время утекало, словно песок сквозь пальцы.
Третье – ему нужна баба. Женщина, девушка, девочка, наконец. Кривая, горбатая, с квадратными ушами или отвислыми грудями. Все равно! Лишь бы сбросить в податливую мякоть накопившееся напряжение и избавиться хоть на время от тяжких дум.
Четвертое – состояние раненых бойцов в отряде. Жаба, мерзкий бородавочник, залечил до смерти еще одного. Ноль подозревал, что тот и не собирался лечить, испытывая удовольствие от подчиненного положения и полной беспомощности раненых.
Пятое… пока не придумывалось. А вот то, что ему нужна женщина, Ноль решил поставить в список на второе место. Уж больно припекло!
Прикрыв глаза, Ноль начал вспоминать женщин, с которыми в последнее время делил ложе. Их оказалось не так много, как в самом начале, но все равно было что вспомнить.
Собравшиеся к вечеру разведчики вопросов к его списку не